Сергей Куприянов - Страж зари Страница 18

Горнин, как и его гость, это знали и понимали. Иначе они не были бы теми, кто они есть. И, опираясь на современные знания, отнюдь не брезговали тем, что было создано до их рождения. Золотая блоха, уже изрядно потертая за века своего существования, была одним из действенных, правда тайных, оберегов, который, если им правильно пользоваться, работал не хуже современного навороченного чипа с тысячами искусственно вложенных в него, отобранных и проверенных заклинаний. Не всегда сильнее — это факт, который надо признать, — но и не хуже. А в некоторых ситуациях и получше. Тем более что даже современная аппаратура не могла не то чтобы обнаружить, но идентифицировать назначение крошечного, где-то кустарного золотого изделия, выставленного напоказ. Мало ли какие прибамбасы носят сейчас всякие нувориши или недалекие люди. Однажды Горнин собственными глазами видел, как один уважаемый и, казалось бы, неглупый человек держал в своей домашней коллекции древнегерманский знак, обозначающий проклятие того места, где он находится. Такой подкидывали в дома, а то и в крепости врагов, и избавиться от него бывало очень нелегко, доходило до того, что люди покидали насиженные места. Самым ярким примером таких проклятий места пребывания служат древнеиндейские города в Южной Америке, где руками неведомых недоброжелателей среди прочей символики на камнях были вырублены такого рода знаки. Горнину стоило немалых трудов уговорить своего знакомого расстаться с забавной вещицей. А уж сколько молодежь таскает на себе всякой дребедени — не сосчитать. Различить же истинную суть того или иного знака, в особенности же его силу в тех или иных ситуациях, могли немногие. Вот Паша — тот может. Перегуда тоже может, но не всегда и не все. Во всяком случае — на свою блоху Горнин надеялся.

Он смотрел, как «друг Рома» вытягивает из внутреннего кармана пиджака четки из черного оникса, и старался сохранить спокойствие, хотя в умелых руках такие четки — серьезная сила, даже если не подкреплять их наступательной магией.

— Никаких загадок, милейший Александр Петрович. Да и какие между нами могут быть загадки? — сладко пропел гость, мерно защелкав костяшками.

— Не мог бы ты обойтись без этого? — спросил Горнин, с брезгливым выражением на лице ткнув пальцем в четки.

— А что такое? Тебя это раздражает?

— Не надо делать из меня дурачка деревенского! Или ты думаешь, я их не узнал? Постыдился бы заходить ко мне с шанхайским глазником.

Далеко не каждый даже из практикующих магов знает, что не все странствующие монахи Древнего Китая учились приемам самозащиты в Шаолинских монастырях и им подобных. Некоторым, избранным, в таком искусстве нужды не было, в качестве куда более совершенного оружия у них имелись с собой вот такие четки, в европейской традиции именуемые «шанхайский глазник», с ударением на «а», охранявшие их, кстати, даже во сне. В случае необходимости они же могли служить средством нападения, и весьма действенным средством.

— А чего ты тогда этих козлов сюда выставил? — сварливо поинтересовался Перегуда, метнув взгляд на скифский оберег.

— Что же мне, с твоим приходом все в утиль сдавать? — не менее сварливо спросил хозяин — Или в камеру хранения? Может, ты уже и иконы не переносишь?

— Ты бы полегче все-таки, — не на шутку обиделся Роман Георгиевич, но четки с глаз долой убрал. Как-то уж очень легко он поддался. — Так ты мной скоро будешь детей пугать.

— Это как ты себя вести будешь.

— Я-то себя нормально веду. В рамках. А вот твой Мамонтов… ты знаешь, что он вчера в Москве учинил? Он половину города разогнал только для того, чтобы к своей даме сердца поспеть, к колдунье этой липовой.

— А ты откуда знаешь? Неужто следишь? — недобро прищурился Горнин.

И чего это «друг Рома» к Мамонтову привязался?

— Следишь! — хмыкнул Перегуда. — Да тут и следить не надо, когда об этом весь город гудит. Крупный чиновник опоздал на важное совещание правительственного уровня, милиция в панике, один деятель чуть ли не депутатское расследование по этому поводу затеял. И затеял бы, если б не я. Так что присматривать надо за своими людьми. Или они уже выходят у тебя из-под контроля?

Горнин поморщился. Сначала тому, что коллега в очередной раз решил похвастаться своими высокопоставленными знакомыми и одновременно своим влиянием на них. Позер! Хотя это так и есть на самом деле, в смысле знакомых. А затем намеку на потерю управляемости командой. Особенно чувствительному оттого, что это было недалеко от действительности. Еще как недалеко! До того, что ставилось под вопрос само существование команды. По крайней мере, в том виде, в каком она была до сегодняшнего дня.

— Не много ли ты на себя берешь?

— Я беру? Боже! Раскрой глаза! Ты что, не видишь, что у тебя творится?

— Я-то вижу, но вот ты здесь при чем? Или пошакалить решил? — решился Горнин на откровенную грубость. Этим он рассчитывал побыстрее вывести гостя на откровенность. Нечего тянуть. Если уж пришел с дурными вестями, так говори! А Паша действительно учудил так, что надежда на то, что Роман не обратит на это внимание, была напрасной. Заведомо напрасной. Шакал! Этот своего не упустит.

— Это не я решил пошакалить, дорогой ты мой. Это твой Мамонтов решил. Я вот только думаю: это он один действует или ему кто помогает? А то даже и покровительствует.

— Чего? — взревел Горнин.

Это было уже слишком. Прямо сказать, чересчур. Он едва удержался от того, чтобы метнуть в «друга Рому» боевое заклятие, недавно выведенное его мальчиками, сманенными им из разных мест. Он их необидно звал головастиками за удивительное умение обращаться с компьютерами. Если бы не давняя и твердая договоренность — метнул бы. Да и без нее у него не заржавеет, если б не знать, что в ответ Рома тоже церемониться не будет. Недаром он четки свои проклятые продемонстрировал.

— А того! Есть мнение, что на терминале — его рук дело. Не знал, скажешь?

Вот это и есть удар под дых. Но — держаться надо. Держаться!

— И чье же это мнение?

— Мое, Саня. — Перегуда помолчал, ожидая возражений. Не дождавшись, продолжил: — А в банке? Ведь там его следок прослеживается. И свидетели опознают.

— В каком… — У Горнина перехватило дыхание. — В каком банке? — спросил он осипшим голосом.

— Значит, не в курсе. Уже радует, — проговорил Перегуда, откидываясь на спинку кресла. Как бы с сочувствием проговорил, даже с пониманием, но за этой ширмой угадывалось удовлетворение. С чувством глубокого, так сказать, удовлетворения мы, товарищи, перед собой видим сегодня картину того, как претворяются в жизнь наши чаяния и надежды…

— Грабанул твой Мамонтов банк, хорошую сумму взял. Я даже удивился. Неужели ты ему так мало платишь?

Слова о социальной справедливости для нас не пустой звук, не расхожая фраза, это наша жизненная установка/ Мы не можем позволить, как это происходит в некоторых местах, чтобы наши люди искали себе пропитание на помойках, питаясь отбросами, объедками тех, кто их же и эксплуатирует…

— Ты врешь.

— Побоялся бы ты Бога говорить такие слова, Александр свет Петрович. За вранье — сам знаешь как спрашивается, а мне есть чего терять.

— Докажи.

— Ты позволишь? — вежливо поинтересовался Роман Георгиевич. — А то скажешь потом: мол, я тебя тут чуть ли не изнасиловал, а то и еще чего похлеще.

— Валяй.

— Как скажешь.

И Перегуда навалял. В сознание Горнина потекли картинки — одна страшнее другой. И везде следы Мамонтова. Вот терминал, вот дорога, вот банк. Ужас! Ужас! И этого человека он держал возле себя? Неужто все из-за денег? Да при желании он мог бы… Мог бы. Мог и смог. И ведь это только первый шаг.

— И ведь это только первый шаг, — эхом отозвался Перегуда.

Мы уверены, нет, больше того, мы можем утверждать, что неотвратимость наказания — это такой же факт, как то, что мы с вами находимся здесь и сейчас. И если кое-где этого по каким-то причинам пока, временно, не происходит, то это, заверяю вас, товарищи, только временно. Мы искореним эти, заверяю вас, немногочисленные факты, мы выметем их поганой метлой…

— Не понимаю.

— Да что ж тут понимать-то. Все ясно.

Горнин сглотнул. Ему было нехорошо. Не физически, хотя он и отметил учащение сердцебиения. Наверное, и давление поднялось. Тут еще и кофе этот поганый. Он чувствовал себя раздавленным морально. Это — конец. Неважно, что он лично здесь ни при чем. То есть важно, но дело даже не в этом. При его попустительстве один из лучших, один из самых перспективных его сотрудников, которого он, чего уж тут греха таить, рассматривал как своего возможного преемника, совершил такое, чему не то чтобы нет оправдания — оправдание-то как раз всегда есть, тем более жажде наживы, — но это ставило крест на Горнине как эксперте. Не говоря уже о том, что Павлу закрыта дорога в сообщество. Но это его личный выбор. Но подставил-то за что? Ну ушел бы, а потом уж… Господи, за что?!