Василий Головачев - Особый контроль Страница 18

Глава 4 ДИЛЕММЫ

Тренировка прошла хорошо.

Филипп познакомился со всеми членами команды, хотя со многими уже встречался в играх чемпионатов Земли, правда, в качестве противника. Обнял Гладышева, обрадовавшись его улыбке, как теплому весеннему утру.

У Реброва была иная тактика, чем у Солинда. Он давал задания индивидуально и наблюдал за их выполнением с каменным бесстрастием и молча. Если у кого-то не выходил какой-нибудь из элементов задания в групповой связке после второго и третьего раза, он просто отсылал игрока в зал электронного моделирования, где можно было мысленно «проиграть» любой вариант игры с любыми партнерами и научиться решать данную задачу до ее реального исполнения на площадке.

Филипп дважды побывал в зале, отрабатывая имитацию нападения с шестого номера и третьего темпа для обмана блока противника и перевода мяча в закрытую позицию второго, в то время как «настоящий» нападающий наносит удар без блока. И дважды на площадке у него это не получалось.

Ребров по обыкновению промолчал, но после тренировочной игры отвел хмурого Филиппа в сторону и сказал:

– Вы отвлекаетесь, Филипп, что-то мешает вам работать в полную силу. Вернее, не работать, а думать. У вас какие-то неприятности?

– Нет, – пробормотал Филипп. – По-моему, нет.

Ребров ждал продолжения, но его не последовало.

– Бывает. – Тренер сделал вид, что все идет нормально, а может, и не делал никакого вида специально, просто был уверен в себе. – Постарайтесь в играх переводить аппарат мышления только на игровую основу. Это, конечно, аксиома, но это и целая наука, одному она дается легко, другому труднее, но все же безвыходных положений в этом смысле не бывает.

– Принцип оптимизма…

Ребров внимательно присмотрелся к Филиппу и вдруг улыбнулся совсем по-солиндовски.

– Согласен, но в том аспекте, что принцип оптимизма есть принцип внешнего дополнения, исходящий из разрешимости в конечном счете любых ненадуманных противоречий. Думаю, у вас есть свои противоречия, мешающие вам не только в спорте.

– Не замечал.

– А кто из нас способен заметить их своевременно? Я, например, в ваши годы тоже конфликтовал с самим собой. Что касается вас – желание играть с полной отдачей есть, вижу, но в то же время оно блокируется не менее сильным желанием… каким – вам лучше знать, я могу лишь догадываться. И не огорчайтесь, Филипп, право слово, у нас с вами все впереди.

Филипп с облегчением проводил взглядом Реброва, встретил насмешливый взгляд Леона Хрусталева, но не придал ему значения. Мысли его были заняты другим.

На другой день он позвонил Аларике утром, но дома ее не застал, а домашний координатор не знал ее местонахождения. Не было ее и в Институте видеопластики, видимо, дежурила в патруле спасателей. Поразмыслив, Филипп направил стопы на работу.

В лаборатории его встретил Травицкий. Он сидел в кресле и разглядывал экран мыслепроектора, отражающий рожденную Филиппом конструкцию ТФ-антенны. Лицо у начальника было какое-то странное, будто он хотел засмеяться и заплакать одновременно. Заметив вошедшего конструктора, он кивком приветствовал его и рассматривал так долго, что у Филиппа появилось ощущение невосполнимой потери, вернее, трагедии, происшедшей перед его приходом.

Однако ничего страшного не произошло. Травицкий стер изображение на экране, воспроизвел выведенную Филиппом формулу ТФ-трансгрессии и с минуту разглядывал ее все с тем же недоумением на лице. Потом сказал:

– Мальчик мой, я не люблю громких слов, как ты знаешь… Сядь на минуту и послушай.

Филипп, обеспокоенный таким вступлением, с тревогой посмотрел на изящную вязь цифр и знаков формулы и осторожно присел на краешек «гостевого» дивана.

– Я знал, что ты хороший конструктор, что ты овладел несколькими видами синектических аналогий в конструировании, но… прости меня, я не заметил, как ты вырос в синектора высшего класса! Ведь то, что ты сделал, возможно только при использовании всех синектических элементов и, главное, аналогий четвертого вида! Кстати, а сам ты понял, к каким последствиям ведет твое открытие?

Филипп кивнул.

– Понял, наставник.

Травицкий разом погрустнел, стал похож на обычного Травицкого, носящего в себе чью-то боль, или тоску, или вину.

– Да, признаюсь, это достаточно великое открытие… – говорил он теперь совсем тихо. – Достаточно великое, чтобы быть единственным. Но дай Бог, чтобы я ошибался!

Он внезапно встал и увлек Филиппа за собой.

– Пойдем-ка со мной.

Они вышли в коридор, спустились на нижний, подземный этаж института, где царили холод и синий свет, и подошли к двери с надписью: «Запасник». Дверь свернулась в трубку, недоумевающий Филипп переступил порог вслед за Травицким.

В помещении вспыхнул неяркий желтый свет, вскрыв чистый серый пол и громады ящиков по сторонам прохода. Травицкий направился куда-то в глубину лабиринта, пролез между штабелями баллонов древних вакуумных экранов и остановился в углу возле странного сооружения. Сооружение состояло из плоской четырехугольной пластмассовой доски, опирающейся на массивную металлическую станину с противовесом, и длинного суставчатого рычага с лимбом и рассохшимися линейками, составлявшими некогда прямой угол.

– Что это за хлам? – полюбопытствовал Филипп, рассмотрев сооружение.

– Так называемый кульман, – сказал Травицкий с благоговением. – Устройство для вычерчивания на бумаге различных чертежей конструкций. Такими устройствами пользовались наши прадеды около двухсот лет назад.

– Но бумага… это же двухмерный лист… плоскость. Как же они видели объем?

– Они чертили конструкции в изометрии, а также в нескольких проекциях: спереди, сверху, сбоку. Делали разрезы для пояснения.

– Так просто?!

– Просто и достаточно мудро для своего времени, но… простота метода или конструкции не всегда есть достоинство. Уразумел?

Филипп поразмышлял и признался:

– Не совсем, наставник.

Травицкий повернулся и пошел к выходу. У поворота оглянулся на покрытый пылью времен кульман и сказал:

– Подумай, зачем мы сохранили у себя этот «хлам». Может быть, поймешь не сразу, не огорчайся. В свое время мне тоже задавали эту задачу, а понял я только годы спустя.

В лаборатории Филипп долго дивился на свое умеренно надоевшее отображение в стеклопанели проектора и думал над словами Травицкого, и снова к нему пришло ощущение вины, будто он чем-то обидел своего последнего учителя, а потом в сознание из хаоса мыслей пробилась одна – все ли он учел в своем открытии, и он ухватился за эту мысль. Она позволяла отвлечь совесть и второе «я», противного скептика, и Филипп достал из ниши корону эмкана и включил аппаратуру…

Открытие Филиппа, сделанное им на стыке многих наук физики пространства, обсуждалось на очередном заседании Технического совета Земли, породив лавину восторженных откликов со стороны несведущих и волну замечаний и экспериментальных проверок формулы всеми специалистами по ТФ-связи.

Травицкого вызвал к себе председатель Технического совета Хейдо Уессон по поводу присвоения Филиппу Ромашину звания магистра технических наук. Против звания Травицкий не возражал, но просил подождать с присвоением месяц-два. Уессон не стал расспрашивать начальника бюро о мотивах его просьбы, само собой разумеется, что они достаточно серьезны.

– Этот Ромашин – теоретик тайм-фага? – спросил он.

– Нет, конструктор ТФ-аппаратуры, – ответил Травицкий.

– Странное явление! Для вывода формулы локальной трасгрессии, как это сделал он, нужны глубокие познания в области структуры пространства, вакуума и ТФ-поля.

– Вы правы, случай оригинальный. Ромашин подошел к чисто теоретическому, математическому, умозрительному открытию с противоположной стороны, от конструкции, в то время как нормальным считается обратное, от теории к конструкции. Что ж, еще по учебному институту он был известен как неплохой математик, автор трех оригинальных работ по повышению информационной емкости ТФ-канала.

– Тогда это скрытый гений.

– Не гений, но рядовой талантливый творец. – Травицкий улыбнулся. – Один мой знакомый сказал бы: не гений, но уже достаточно близок к сумасшествию. К сожалению, Ромашин неуравновешен, разбрасывается, он отличный спортсмен, и, возможно, это обстоятельство мешает ему быть… гением.

Уессон поднял на собеседника спокойные прозрачные глаза.

– А может, наоборот? Я думаю иначе: спорт никоим образом не мешает гению, если это, конечно, гений. Спорт воспитывает человеческое в человеке, пожалуй, больше, чем любая научная дисциплина.

Травицкий, не желая возражать, только пожал плечами, у него было свое мнение.

По возвращении из Твери, где находился управленческий аппарат Технического совета, Травицкий собрал всех работников бюро и сообщил: