Дмитрий Бондарь - Здесь птицы не поют (СИ) Страница 18

Алкоголь наполнил мозг какой‑то веселой решимостью и Виктор вновь ощутил то почти забытое чувство, которое заставляло его пускаться во все тяжкие: кураж, желание сделать что‑то никому недоступное…

— Симпатично получилось, — пьяно хмыкнул Рогозин, когда шестью перекрестными стежками стянул рану над костью. — Хоть в учебник по выживанию фотографируй.

— Уф, — за спиной такой же пьяный Юрик выплюнул деревяшку. — Перевязать нужно.

— Тесак нужно было продезинфицировать, — поздно напомнил себе Рогозин. — Обойдется, наверное?

— Перевяжи, а? — Юрик тянул слова. — В моем рюкзаке бинт был. Только вокруг запястья перевязку зафиксируй, чтоб не свалилась.

Рогозин оглянулся на приятеля и заметил, что тот вот — вот и свалится в обморок: щеки его приобрели серый оттенок, глаза бессмысленно блуждали, а на лице расплывалась бессмысленная, блаженная улыбка.

— Шок, — сам себе объяснил происходящее Рогозин, дважды хлопнул Юрика по щекам, добавил: — Ты, это… Не вздумай здесь сознание терять. Нам еще с твоим Улу Тойоном воевать.

— Перевязывай, — уже почти нормальным голосом сказал якут.

Кажется, упоминание об иррациональном ужасе совершенно привело его в чувство.

— И про Улу Тойона в его местах лучше не говори, — попросил якут. — Не надо.

— Как скажешь, паря, — подмигнув ему, ответил Рогозин, завязывая симпатичный узелок на бинте. — Пошли что ли?

Они поднялись на ноги, и якут повел Рогозина по намеченному маршруту. Сам Виктор даже не старался запоминать дорогу, потому что ему было абсолютно безразличны все направления — он так и не научился отличать одну сопку от другой.

Так шли почти час, когда откуда‑то справа раздались далекие крики.

Они остановились и Юрик поднес к своему оттопыренному уху ладошку. Послушав, пожал плечами:

— Не разобрать, но, кажется голос знакомый. Это кто‑то из наших.

— Так пошли, чего мы стоим?

— Не торопись, паря. Это где‑то рядом с алтарем кричат. Страшно мне туда топать.

— Если здесь останемся, точно ничего не сделаем, — напомнил ему Рогозин.

Алкоголь придал ему решимости и прежний слюнявый лентяй в нем уступил место деловитому авантюристу, ищущему приключений и действия.

— Покажи мне, куда идти, я один пойду, если ты боишься.

— Один ты не пойдешь, паря, — возразил якут. — Я не боюсь. Просто делать все нужно… правильно. Понимаешь?

— А то!

— И торопиться — неправильно, — рассудил Юрик. — Сейчас торопиться — очень неправильно.

— Пошли не торопясь?

— Пошли, — кивнул Юрик. — Только по сторонам посматривай. Чтоб рыбакам на глаза не попасться. Они здесь — за сопкой. Мало ли.

— Я буду осторожен как Бампо Длинный Чулок.

— Кожаный, — уточнил начитанный якут — филолог. — Не Длинный, а Кожаный. Длинный — у Пеппи.

— По фигу. Пусть будет Длинный и Кожаный. Веди меня, мой Чингачгук!

— Духи, что за дурак! — прошептал Юрик одними губами.

Но Рогозину было безразлично, что о нем думают другие, ведь только что он сумел прыгнуть выше головы — сам провел настоящую хирургическую операцию! И теперь, под влиянием спирта и неожиданного успеха в неприятном деле, самомнение его взлетела на невиданную раньше высоту.

Пока он шел за якутом, десятки мыслей успел сгенерировать его разум: а не пойти ли учиться на хирурга, а не начать ли проводить такие операции на дому, сколько денег с человека берут в Америке за такую операцию и еще много — много — много всякого.

— Стой! — внезапно зашипел Юрик и бухнулся на коленки.

Рогозин тоже пригнулся, неловко распластался на сухой земле и огляделся окрест. Вся храбрость, явленная тайге несколько минут назад, куда‑то испарилась. Не обнаружив ничего, Рогозин потянул якута за рукав:

— Что, что там?

— Смотри против солнца. Ближе к алтарю, видишь?

— К какому алта… — до Рогозина вдруг дошло, что каким‑то чудным образом они с приятелем оказались на одном из склонов древнего якутского жертвенника.

Того самого, похожего на перевернутую пирамиду, с плоским круглым камнем, с чудовищным деревом. И сейчас по заросшей каменной лестнице, служившей давно забытым шаманам для спуска жертвенного скота к камню, шли трое: Перепелкин, — его длинную неуклюжую, нескладную фигуру можно было узнать издалека, а за ним еще трое, помельче, отягощенные огромными рюкзаками. Они целеустремленно направлялись к алтарю и, кажется, Доцент даже что‑то говорил своим спутникам, но слов было не разобрать.

— Пошли к ним! — Рогозин попытался подняться на ноги, но Юрик дернул его вниз и зашипел от того, что использовал беспалую руку.

— Лежи, дурень! Направо посмотри! Наверх.

Рогозин повернул голову в указанном направлении, но ничего не заметил.

— Не вижу.

— Камень большой из земли торчит — видишь?

— Да.

— Чуть правее и ниже.

Виктор ожидал узреть под указанным камнем все, что угодно — от местных леших до самого Улу Тойона, но действительность оказалась куда прозаичнее: под деревом кучковались «рыбаки». Четверо или пятеро — с сотни метров не разобрать. В маскировочных куртках и штанах, они были почти не видны с такого расстояния. И Рогозин подивился наблюдательности своего напарника.

— Как твоя нога? — спросил внезапно якут. — Бежать быстро сможешь?

— Думаю, да.

— Они сейчас Моню убивать будут. И остальных тоже. После того, что соседи в нашем лагере натворили, у них другого решения нет. Только всех убить. Эти люди, по всему видать, еще и не такое проделывали. Трупы закопают и все. На тайгу и медведей спишут. И нас будут искать. Хорошо, что собак у них нет. Плохо, что отсюда дорога только одна — по реке. По ней и пойдут. Нужно где‑то спрятаться на неделю.

Пока Юрик прикидывал вслух план действий, Доцент с помощниками спустился к самому алтарю. Они втроем стали ощупывать камень, нашли металлические скобы по торцу камня, попытались их выломать. Гоча стоял сбоку — у рюкзаков, сваленных в кучу.

— Предупредить нужно, — тоскливо проныл Рогозин, наблюдая, как незамеченными спускаются по склону «рыбаки».

В их руках отчетливо уже виднелись дробовики и Виктор совсем поверил в предсказание Юрика. Эти люди и в самом деле шли убивать.

А геологи ничего не замечали. Они прыгали по камню, о чем‑то громко переговаривались, перебивая друг друга, пытались отколоть от него куски, соскрести с твердого бока мох, измерить диаметр, отколоть щепку от растущего в середине камня дерева.

«Рыбаки» разошлись в три стороны. Действовали они умело и уже было понятно, что у команды Доцента нет ни единого шанса.

Один из врагов оказался как раз под спрятавшимися приятелями. До него едва бы набралось шагов двадцать. Была хорошо видна его широкая спина, уверенные движения в обращении с оружием. Самоуверенный и слегка пьяный, он ни разу не оглянулся. Зато дробовик недвусмысленно уставился на троицу ничего не подозревающих «геологов».

Рогозин даже, кажется, перестал дышать. Замер неподвижно и Юрик.

— Мочи сук! — кто‑то громко заорал с противоположной стороны ямы и тотчас грохнул выстрел, затем еще и еще один.

Рогозин закрыл глаза и в бессилии опустил голову на землю. Совсем рядом убивали знакомых ему людей, а он ничего не мог сделать. Не то, чтобы Доцент, Моня и Арни с Гочей были ему особенно дороги, но лежать бездеятельно было совершенной мукой. Почему‑то хотелось вскочить на ноги, обрушиться со всей силой и ненавистью на маячивший неподалеку бритый затылок и бить его — камнем или поленом, — бить, бить до смерти.

Но если ему всего лишь хотелось, то Юрик использовал грохот выстрелов для броска. В солнечных лучах мелькнуло длинное лезвие тесака, захрипел что‑то непонятное «рыбак», а якут уже вычищал его карманы и рвал из рук дробовик. Юрика заметили, но стрелять не стали. Спустя секунду Виктор догадался, что они боятся попасть в своего, зажимавшего страшную рубленую рану на шее. Его руки были красными от крови, текущей сквозь пальцы, он пытался что‑то сказать, но до Рогозина доносилось лишь бульканье.

Рогозин посмотрел на алтарь и успел отметить на нем два распластанных тела. Доцент был буквально перерублен выстрелами пополам — его тело изогнулось под невозможным углом и половина грудной клетки свисала с камня вбок, а половина головы оказалась снесена чьим‑то метким выстрелом. Лежавший рядом Арни выглядел целее, но и в нем уже не осталось жизни. Чуть дальше, на склоне лежал лицом в землю истекающий кровью Гоча. Мони видно не было, но Виктор не сомневался, что и он валяется где‑то за камнем. Мелькнула мысль, что подлец Моня даже выиграв дурацкий спор, остался без приза, мелькнула и пропала.

Скопившийся в низине пороховой дым рваными рукавами вытянулся вдоль жертвенника, придавая зрелищу вид какой‑то невозможно киношный, неправдоподобный, слишком натуралистичный. Рогозин все ждал, что оба мертвеца поднимутся, стряхнут с себя наложенные гримерами — художниками кровавые лохмотья и рассмеются, но ничего подобного не происходило.