Андрей Уланов - Автоматная баллада Страница 19

— Ну, это на твой вкус «вполне себе», — насмешливо произнёс Евграфыч. — Как на мой, так бородёнка, даже в твоём жалком варианте, пригодна лишь для одного — чтобы в ней крошки и всякий прочий мусор застревал.

— Млин, Евграфыч, ты у нас прямо эстамп!

— Во-первых, не эстамп, щенуля, а эстет. Нахватался вумных словей, так хоть бы узнал, чего ими обозначают. А во-вторых, — весело добавил старик, — ты мою тягу к прекрасному своими немытыми лапами не замай.

— Угу. Видели мы твою тягу к прекрасному… лапами… аж пять минут назад как.

— Вот если дотянешь до моих годов, щенуля, — Евграфыч прервался, в два глотка допил остатки пива и резко, но при этом почти беззвучно, поставил кружку на стол. — Поймёшь, что лицо в женщине далеко не главное.

— …а главное лицо у ней под юбкой, — кивнул Айсман. — Во-первых. А во-вторых, старым хрычам не до разборчивости.

— Ну, положим, кой-кому молодому тоже иной раз и дерево за бабу сходило, — заметил Евграфыч. — В котором дупло сыскалось подходящего калибра.

— Это кому же?

— Шурке-Викингу.

— А-а-а… ну ты, Евграфыч, нашёл кого вспомнить. Шурка, что называется, в прынципе на башку стукнутый был. Он и не такие номера откалывал, по три раза на день.

— Бывало и такое. Но, опять же, не всё с Шуркой так уж просто, щенуля. Ты с ним в одной рейд-группе сколько ходил?

— Полтора раза, — Сергей с сожалением покосился на пустое блюдо. Вроде бы и много было стрекоталок, горка высилась! А под пиво да разговор — хрум-похрум, и за пару минут всё подмёл, подчистую.

— Полтора — это потому как с одного рейда на полдороге возвращаться пришлось. Нарвались на стаю кроличьих волков… из девяти человек непогрызенным один только механик остался.

— Ну а я — пять. И потому говорю ответственно: тараканов у Шурки в голове, канешна, хватало, ну да у кого их нет. А вот когда он реально чудил, а когда над остальными втихаря потешался и репутацию чудика поддерживал — судить не возьмусь. Башка-то у него при всех тараканах варила что надо, командир группы с ним на равных советоваться не гнушался. И точно уж, — усмехнулся старик, — Шурка не стал бы с девкой связываться, по виду более чокнутой, чем он сам. Ну как вдруг укусит…

— Скорее, ужалит. Языком. Так всё-таки, Евграфыч, — вставая из-за стола и выкладывая рядом с блюдом медно звякнувшую россыпь, произнёс Айсман, — почему мне не стоило браться за эту работёнку? У палки два конца, а дальше?

— Дальше с Большого Острова есть два пути, — серьёзно проговорил Евграфыч. — Назад… и вперёд.

Айсман замер.

— Старик, ты чего? — потрясённо пробормотал он. — Какое ещё «вперёд»? Куда?

— А это уже вопросец не ко мне, — Евграфыч пожал плечами. — Тут я пас. Это, — добавил он, — ты у своей девки спросишь… когда до Острова дойдёте.

На фотографии она улыбалась. Обещающе. «Интересно, — подумал Швейцарец, — случайный ли ветер перечеркнул пол-лица рассыпавшимися прядями? Или этот эффект — придумка фотографа?»

В любом случае, получилось отлично. Напрочь отсутствует характерная «мертвящая» статичность — наоборот, каждый миг ждёшь, что замершая на полдороге рука продолжит движение, смахнёт упавшие на лицо… золотые? Похоже, хоть и по чёрно-белому снимку точно не скажешь… смахнёт упавшие на лицо золотые нити, улыбка станет шире и…

— Эту фотографию, — вкрадчиво произнёс иерарх Дяо, — вы можете забрать себе.

— Эту?

— Были другие, — сухо отозвался Шио. — Анна сумела позаботиться о них.

— А её спутник?

— На простых солдат, думаю, вы понимаете, редко расходуют столь ценную вещь, как фотоплёнка, — сказал толстяк. — Даже на десятников, даже на тех, чьё рвение и заслуги неоднократно отмечались иерархией. Вот… эти портреты, исполненные лучшими художниками Храма, по заверениям бывших товарищей Энрико, весьма схожи с… хм, оригиналом.

«Энрико. Что-то не похож ты на испанца, Энрико, — вглядываясь в тонкие линии карандашных набросков, подумал Швейцарец. — Конечно, испанцы бывают… вернее, испанцы были разные — что стало с родиной Сервантеса сейчас, точно известно лишь волнам Атлантики. Но всё же… что за книжка запала тебе в душу? „Он песенку эту твердил наизусть… откуда у хлопца испанская грусть! Ответь, Александровск, и Харьков, ответь: давно ль по-испански вы начали петь?“[8]»

— А почему, — вслух произнёс он, — вы не послали за ней своих воинов?

— Мы послали за ней своих воинов.

— Но тогда, — не дождавшись продолжения, сказал Швейцарец, — получается, что вы не верите в успех вашей собственной погони.

— Мы верим, что погоня завершится успехом к вящей славе Храма.

Толстяк был не прост, ох не прост. Хитрая лиса старой, довоенной закалки… его игру с ходу не просчитаешь. Нет, даже не так — его Игры, ведь подобные умники редко ограничивают себя одним лишь планом. Зато сложные, многоходовые, взаимодополняющие, частично перекрывающиеся и тому подобные комбинации такие вот Дяо любят столь же сильно, как рыба любит плавать в воде.

— Итак, — резко произнёс Шио, — что ты решил?

— Шио, — толстяк укоризненно качнул подбородками. — Вовсе нет нужды торопить нашего гостя с принятием решения. Когда речь идёт о деле столь исключительной важности, поспешность может лишь навредить, тогда как разумная взвешенность, обстоятельность…

— Я был не прав. Разумеется, нашему гостю нужно время на подумать.

Вид «попугая», впрочем, явственно свидетельствовал как раз об обратном, а именно об испытываемом иерархом Шио крайнем нетерпении. Какого хрена, беззвучно кричали его пальцы, перемещавшиеся вдоль края столика со скоростью, достойной пианиста-виртуоза. О чём тут думать? Есть задание, весьма несложное по виду, есть неслыханно высокая награда — какие могут быть раздумья? Примкнуть штыки, прогорланить «ура!» — и вперёд, на врага!

— Я правильно понял, — тихо спросил Швейцарец, — что моя задача сводится исключительно к ликвидации?

— Вы поняли абсолютно правильно, — толстяк с предельно задумчивым видом разглядывал стоящий перед ним полупустой бокал. — Вам нет нужды рисковать, пытаясь захватить их целыми и невредимыми… и вообще живыми.

— Какие доказательства выполнения задания вас устроят?

— Вашего слова будет более чем достаточно.

«Не подозревал, что моё слово стоит таких чёртовых деньжищ, — мысленно поразился Швейцарец. — Разве что… Разве что иерархи уверены — выплачивать эти деньги им не придётся.

Нет, не то. Слишком просто, слишком банально… для Его Толстомордия иерарха Дяо. Шио мог бы — да что там — почти наверняка и мечтает поступить именно так. Но не Дяо».

— Это радует, — сказал Швейцарец. — Не люблю таскать дурнопахнущие предметы на большие расстояния.

— Я-то думал, тебе этот запашок по нраву, — фыркнул Шио.

Швейцарец аккуратно положил рисунки на столик и посмотрел на «попугая».

Он не пытался вложить в этот взгляд ничего особого — всего лишь представил себе, как на переносице иерарха возникает круглая тёмная дырочка… и как эта же голова, неумело, несколькими ударами отделённая от тела, стоит на блюде посреди столика.

Он просто смотрел, как стремительно побледневший Шио отворачивается, пряча взгляд.

— Расстояние, увы, вам необходимо будет преодолеть и в самом деле немалое, — вздохнул толстяк. — За прошедшие с момента побега недели… две… они могли пересечь большую часть Сибири.

— Они уже на побережье.

Эта фраза прозвучала неожиданно даже для самого Швейцарца. Всплыла из глубины подсознания. Но произнеся её, он вдруг понял — так оно и есть.

— Ничуть не удивлюсь, если так оно и есть, — сказал Дяо. — Восстановление Транссиба является одним из самых больших послевоенных достижений…

«…Почти невероятным, — мысленно закончил Швейцарец, — если вспомнить, через территории скольких «независимых» новообразований тянутся сейчас рельсы. Даже с учётом того, что бо́льшая часть инфраструктуры сохранилась с довоенных времен, гильдиям купцов и перевозчиков за этот подвиг стоило бы отлить чего-нибудь вроде золотого паровоза в натуральную величину. Впрочем, при назначаемых ими ценах…»

— Не большим, чем строительство Храма, — резко бросил Шио.

— Разумеется, разумеется. Утверждать иное было бы ересью.

Швейцарец задумчиво смотрел на мешочек перед толстяком. Небольшой, из тёмно-красного бархата, он выглядел так, словно был туго набит… чем-то тяжёлым.

К примеру, четырьмя десятками золотых монет. Что составляет, как несложно подсчитать, сорок процентов от сотни и в таковом виде изображает собой аванс. Он же задаток, он же предоплата.

Он же — цена двух жизней.

Предатели Храма, сказал толстяк. И добавил — увы, но в наше прискорбное время нельзя верить даже, казалось бы, самым достойным. Намёк?