Антон Грановский - Имперский крест Страница 19

Все еще бросая на приемник быстрые взгляды (привычка, приобретенная за долгие годы), профессор подвинул к себе новый бокал и наполнил его вином почти доверху.

Потягивая вино, он припомнил слова брата, которые когда-то удивили и заворожили его.

– Изучая двойные звезды, – сказал тогда Александр, – я обратил внимание на одну странную особенность: хотя «связаны» друг с другом светила разных классов, многие характеристики у них совпадают. И чем старее этот «дуэт», тем таких совпадений больше. И тогда я предположил, что большая звезда воздействует на малую, превращая ее в свое подобие. Но какими средствами? Не время ли переносит информацию, заставляющую одну звезду принимать облик другой? Чтобы выяснить это, я навел на звезды телескоп, объектив которого закрыт так, чтобы ни свет, ни какое-либо другое излучение не влияли на показания приборов. И приборы показывали удивительные вещи. У окуляра телескопа, наведенного на звезду, изменилась частота колебания кварцевых пластинок. А у гироскопа, подвешенного к весам, изменилась масса. Тогда я навел телескоп на ту точку неба, где звезда, по расчетам, должна находиться сейчас. И снова зафиксировал тот же «поток времени».

– Саша, а где доказательство, что именно поток времени идет от звезд? Может, это и не время вовсе, а какое-то новое, незнакомое нам явление?

– Возражение справедливое, Борис. Но тут важно другое: что-то все-таки со звезд приходит. В том числе и оттуда, где звезда была раньше. Какая-то информация. А это значит, что прошлое живет рядом с нами, только в другом измерении, и когда-нибудь мы сможем пересекать реку времени в любых направлениях.

– Прошлое существует в единственном варианте. Его нельзя изменить.

– Надеюсь, что кто-нибудь когда-нибудь докажет тебе обратное.

Воспоминание о том кухонном разговоре настроило профессора Терехова на сентиментальный лад. Он смахнул с ресниц слезы, поднял бокал и осушил его до дна. Потом потянулся за бутылкой, но тут лампочка на панели управления Машины судорожно замигала, и громкий гудок зуммера пронзил пропитанную парами атмосферу комнаты.

Терехов поднялся с кресла и заспешил к Машине. Квантовая камера-ресивер, которую они с Егором окрестили «почтовым ящиком», стояла на специальном деревянном постаменте. Терехов мягко прошелся подушечками пальцев по клавишам настройки, мысленно досчитал до пяти, чтобы успокоиться, а затем до упора вдавил кнопку рисивера.

«Почтовый ящик» стал медленно выцветать и таять, и через несколько секунд исчез совсем.

– Переместился, – с облегчением выдохнул Терехов.

Прошло еще секунд десять, воздух над постаментом стал стремительно сгущаться, и наконец «почтовый ящик» вновь материализовался на прежнем месте. Только теперь он не был пустым. Профессор поднял передний щиток, запустил руку в «камеру» и достал циркониевый браслет, который когда-то принадлежал его брату.

При виде браслета на глазах у Терехова снова выступили слезы.

– Четвертый предмет, – пробормотал он довольным голосом. – Скоро, Саша, очень скоро…

В этот момент сигнальная лампочка снова замигала, но уже с другой частотой. Профессор надел браслет на запястье левой руки, затем подошел к щитку Машины и переключил пару рычажков. В Машине что-то тихо загудело и защелкало. Терехов настороженно посмотрел на Егора, тело которого «парило» в полупрозрачной пластиковой ванне. Вид у Егора был безмятежный и спокойный, словно у крепко спящего человека.

Профессор снова повернулся к щитку и клацнул еще одним рычажком. Маленькие мониторы, которые получали импульсы от датчиков, прикрепленных к голове Егора, замерцали, и показатели на них стали меняться.

Терехов снова посмотрел на своего молодого помощника. Тот заворочался в ванне, дернул головой, а затем разомкнул губы и прошептал:

– Прости, Грофт… Дальше тебе придется выпутываться самому.

После чего открыл глаза и потянулся рукою к прозрачной маске, защищающей лицо от наполняющей ванну маслянистой жидкости.

2

– Гитлер – настоящий сукин сын, – говорил Волчок, уплетая бутерброд с колбасой и запивая его горячим, сладким кофе. – Как подумаю, сколько миллионов людей полегло из-за этого гада – выть хочется!

– Я тебя прекрасно понимаю, Егор, – сказал профессор, с теплотой глядя на своего помощника.

Тот был еще слаб и бледен, как после тяжелой болезни, но силы стремительно возвращались к нему. Он уже успел принять душ и теперь сидел за столом в махровом халате, с зачесанными назад влажными волосами.

– У меня был шанс прикончить этого козла, – с воодушевлением проговорил Волчок. – Не поверите – я кое-как удержался!

Терехов вздохнул:

– Егор, Егор… Сколько раз уже я тебе говорил о том, что ход истории менять нельзя.

Волчок дернул плечом и сухо произнес:

– Не понимаю: что бы изменилось? Вторая мировая была уже в разгаре. Ну, закончилась бы война на пару лет раньше – кому от этого было бы плохо? Мы бы спасли от смерти миллионы людей.

– Гитлер – одна из ключевых фигур двадцатого века, – назидательно изрек Терехов. – Каждый день его жизни имел для нашей планеты поистине вселенское значение.

Егор куснул бутерброд и проговорил с набитым ртом:

– Видел я вашего фюрера – человек как человек, ничего необычного. Почитайте «Войну и мир» Льва Толстого. Там четко сказано: историю вершат не полководцы и «гении», а сам народ. Ну, а ваши «великие» – всего лишь жестяные фигуры. Мусор, вынесенный на берег морским прибоем. Но суть-то не в мусоре, а в самом море!

Профессор улыбнулся. Потом глотнул вина из бокала, облизнул губы и сказал:

– Ты знаешь писателя по имени Томас Манн?

– Знаю, – отозвался Егор. – Читал его «Волшебную гору». И еще какой-то рассказ про Венецию.

Профессор одобрительно кивнул и сказал:

– Так вот, Томас Манн сказал о Гитлере буквально следующее: «Этот парень – настоящая катастрофа. Нет никаких причин не интересоваться его характером и судьбой».

– И что?

– А то, что он не прибрежный мусор, а, скорее, ураган, который привел в движение море и вызвал страшную бурю. Все важнейшие решения, приведшие к развязыванию, наращиванию и расширению Второй мировой войны, а также определившие ее исход, принимались конкретными людьми, а не «народными массами», партиями или классами. Этих людей было совсем немного, и главнейших можно пересчитать по пальцам. Невиль Чемберлен, Адольф Гитлер, Уинстон Черчилль, Иосиф Сталин, Франклин Рузвельт. Вот, пожалуй, и все. Подлей-ка мне вина, оно к тебе ближе, чем ко мне.

Волчок кивнул и взялся за бутылку. Наполнив вином хрустальный фужер, Волчок пододвинул его к профессору.

– Вы слишком категоричны в своих суждениях, проф. А как же ближайшие соратники и советники перечисленных вами людей? Их мнения тоже имели значение.

Терехов поднял фужер, задумчиво посмотрел сквозь вино на лампу, вздохнул и сказал:

– Воспроизвести поименный список этих людей сложно. Вожди постоянно тасовали колоды своих «серых кардиналов».

– Хорошо, убедили, – угрюмо проговорил Волчок. – И что же из всего этого следует: Гитлеру нельзя дать хорошего пинка под зад?

– Фигура Гитлера должна остаться неприкосновенной, – ответил профессор Терехов. – Так же, как все прочие ключевые фигуры истории. Иначе разразится катастрофа, которая будет всем нам дорого стоить.

– А как насчет простых людей? – холодно осведомился Егор. – Значит, их можно убивать пачками, и на ход истории это никак не повлияет?

– Я этого не говорил. Но их судьбы для истории не слишком существенны.

Егор отодвинул чашку с недопитым кофе, словно внезапно потерял аппетит.

– Кажется, вы забыли про «эффект бабочки». Если мне не изменяет память, в рассказе Рэя Брэдбери путешественник, попавший в прошлое, случайно раздавил бабочку. В результате, когда он вернулся в свое время, то обнаружил, что там все переменилось.

– Гм… – Профессор задумчиво разгладил пальцем черный, аккуратно подстриженный ус, нелепо контрастирующий с его абсолютно седой всклокоченной шевелюрой. – Видишь ли, Егор… С точки зрения математической теории, наступить на бабочку будет возможно, но это окажется совсем не та бабочка, которая способна привести к описываемым изменениям. То же самое, если вы отправитесь в прошлое с намерением убить собственного дедушку. В самый последний момент обязательно произойдет что-то, не позволяющее воплотить это намерение в жизнь. История – штука упругая, и сила ее сопротивления огромна.

Некоторое время Волчок сидел молча, а потом посмотрел на профессора исподлобья и сказал:

– Проф, у меня такое ощущение, что вы восторгаетесь Гитлером.

– В некотором смысле – да, – спокойно произнес Терехов. – Представь себе, каким великим героем он остался бы в памяти человечества, если бы погиб осенью сорок первого года. Тогда еще не было газовых камер и крематориев. Но были великие победы. Дания, Австрия, Норвегия, Нидерланды, Бельгия, Франция – все эти страны лежали у ног фюрера. Немецкие войска оккупировали пол-Европы.