Дмитрий Дашко - Стажер Страница 19

Пришлось разыграть классическую пантомиму. Слава богу, клинических идиотов, не считая меня, тут больше не было. Товарищи по несчастью быстро сообразили, о чем их просят, и сразу закивали. Выдавать меня никто не собирался. Кажется, на какой-то период проблема была решена. Единственное, что бросалось в глаза, – моя военная форма, но за время пути она порядком изгваздалась. Сошлюсь на то, что комбез пришел в негодность и я вынужденно переоделся.

Оставалось одно препятствие. Те, кто доставил нас сюда, прекрасно знали, что я военный. Можно только удивляться, с какой стати они меня еще не отсортировали от других пленных. Самым удобным казался вариант, что обо мне элементарно забыли. Да будет так! Преисполненный надежд, я лег спать.

Однако, как это часто бывает в жизни, проскочить «на дурака» не удалось. Ранним утром за мной пришли, заломили руки и поволокли по гулким коридорам.

Судьба снова расставила все на свои места.

Ученых держали в подземных бункерах, меня ждал путь наружу. Снова пришлось лезть по ледяным скобам, покидать ангар.

Охрана потащила меня куда-то в глубь поселка. Недавно прошел дождь, превратив немногочисленные дороги в кисель. Это отнюдь не улучшило моего настроения. Паршивая погода угнетала еще сильнее рабского состояния. Я вдруг подумал, что отдал бы все за возможность сбежать отсюда навсегда, за обычное солнышко Большой земли, которое и светит, и греет.

За сутки пленных прибавилось. Это были преимущественно зэки или вольные бродяги – испуганные, потерявшие уверенность в завтрашнем дне люди. Дикие заводили их в огороженный колючкой загон и оставляли под присмотром пары автоматчиков.

Люди порядком устали и без сил падали в грязную хлюпающую жижу, словно свиньи. Наверное, держа нас здесь, дикие хотели подчеркнуть, что для них мы не более чем скот. Было противно сознавать это, но у меня не осталось ни капли энергии даже на внутренний протест. Да, тут мерзко, грязно, условия на редкость ублюдочные, но ведь я дышу, а значит, живу. И, следовательно, есть пусть ничтожная, но надежда продлить этот важный процесс.

Как бы ни складывались обстоятельства, человек всегда пытается себя успокоить.

К моему удивлению, скоро к нам присоединился еще один товарищ по несчастью, с которым я ночевал в подземной камере. Это был Жук. Его безжалостно втолкнули в загон, для скорости добавив сапогом в мягкое место.

Яйцеголовый, проехав животом по луже, примостился поблизости, прищурил глаза:

– Как ты?

– Паршиво.

Я подал ему руку, помог встать. С минуту мы постояли молча. Говорить не хотелось. Я тоскливо сплюнул в грязное месиво под ногами.

Жук, интерпретировав мой поступок по-своему, с нарочитой бодростью произнес:

– Э, да ты никак совсем расклеился?

– Ошибаешься. Я не расклеился. Я всего лишь не хочу склеить ласты.

– Тут ты, брат, не одинок. У меня аналогичные планы.

– Как бы тебе их не скорректировали. – Внезапный приступ обиды на себя, дурного, подписавшегося на эту каторгу, на Гидроперита, на приятеля Леху, дернувшего вместе со всеми, на идиотов-научников, которых угораздило угодить в лапы диких, заставил меня заскрежетать зубами.

Ученый понимающе кивнул.

– Каким бы длинным и черным ни был туннель, в конце всегда будет свет, – неожиданно сказал он.

– От паровоза? – буркнул я, вспомнив старую шутку.

– Может, и от паровоза, – пожал плечами Жук.

Продолжать пикировку было бессмысленно. Чтобы скоротать время, я принялся созерцать окрестности. Зрелище отнюдь не было отрадным, но выбирать не приходилось. Паскудно все это, мерзко и паскудно. Я старательно гнал мысли о биологической лаборатории. Обидно в двадцать лет становиться лабораторным кроликом. Чтобы окончательно не впасть в уныние, я спросил у Жука:

– Слушай, а кто ты по профессии? В смысле, какой наукой занимаешься?

– Я? – удивился он вопросу. – Биолог.

– Ботаник что ли?

– Почти, – хмыкнул он.

– Оно и видно, – резюмировал я.

– Слушай, а сам-то ты кто? – спросил задетый за живое Жук. – Чего ерепенишься? Я понимаю, ты не в себе: свои бросили, на выручку не пришли. Любому будет обидно. Но у ваших выбора не было.

– Выбор всегда есть, – буркнул я. Ученый снова разбередил больное место.

– Кстати, начет ботаников, – заговорил Жук, – я, между прочим, раньше в роте биологической разведки служил. Нас там дрессировали не хуже вашего.

– Да ты не обижайся, – попросил я. – Это я просто пар выпускаю. Скажи, ты что – отказался на них работать?

– Если бы. Симбирцев посчитал, что в моих услугах не нуждается. Слишком неквалифицированный специалист.

– Ничего себе! – присвистнул я. – Сколько же на него народу пашет, если он позволяет себе разбрасываться кадрами?

– Хороший вопрос, – согласился Жук.

Мы полежали еще немного.

– Всем встать! – прогремел чей-то голос.

Калитка распахнулась, в загон вошли трое: Туз, Фишка и неизвестный человек. Сразу бросилось в глаза его лицо – непривычно узкое, с острым подбородком, монголоидными глазами-щелочками, выступающими калмыцкими скулами, тонкими, будто выщипанными белесыми бровями, орлиным носом. Держался он прямо, будто аршин проглотил, передвигался широкими шагами, и низенький Фишка был вынужден за ним поспешать. Фигуру незнакомца скрывал длинный, почти до земли кожаный балахон, но мне почему-то показалось, что сложением он напоминал Кащея Бессмертного. Во всем его облике сквозила болезненная худоба. Насупленный взгляд исподлобья пугал. На память пришло фото Гришка Распутина: правда, тот был чернявый, осанистый, могутный, но вот взгляд точно такой же – тяжелый, нехороший, от которого бросает в дрожь.

– Выбирай любого, Жрец, – осклабился Туз.

– Построй их, – велел незнакомец Фишке.

Тот кивнул и, пустив в ход руку-плеть, хотя никто и не подумывал о сопротивлении, выстроил нас в одну шеренгу.

– Готово, – доложил он.

Губы Жреца зашевелились, он тихо пробормотал не то молитву, не то заклинание. Я понял: что-то должно произойти. Вряд ли это было пустым сотрясением воздуха. Наслышанный о чудесах, которые творят в АТРИ шаманы-идолопоклонники, я бы ничему не удивился. Марчелло, к примеру, рассказывал, что его, тяжело раненного и практически списанного медиками со счетов, выходили и подняли на ноги в одном из стойбищ. Само же лечение было сродни магии. Во всяком случае, ничего общего с обычной медициной не имело. Что ж, в мире АТРИ много необычного.

Жрец прошелся вдоль нашей шеренги, пристально оглядывая каждого. Под его пронизывающим взором я чувствовал себя совершенно голым. Сколько длилась эта мука, не берусь сказать. На мой взгляд, она растянулась на целую вечность. Может, показалось, но меня дикий рассматривал дольше других. Не могу сказать, что я был этим польщен. Скорее обратное. Во мне проснулось что-то мальчишеское, и я гордо вскинул подбородок. Поступок был вызывающим и дурацким, но Жрец не выказал никаких эмоций. Он просто проигнорировал мою попытку вести себя, как партизан на допросе. Я сразу сник.

– Они не подходят, – сказал Жрец.

– Что, ни один? – рассеянно поинтересовался Туз.

– Я же сказал: не подходят! – затряс головой тот. – Слишком слабы. Я проверил – они не выдержат. Толку от них никакого.

Жрец повернулся и зашагал к выходу.

– Как скажешь, – усмехнулся Туз. – Тебе не нужны, так и мне без надобности.

Он вынул из кобуры многозарядный пистолет Ярыгина – табельное оружие офицеров отдельной бригады военных егерей – и коротким движением послал патрон в патронник.

Шеренга пошатнулась, рассыпалась. Люди в ужасе бросились кто куда, а я остался.

Колоколом загудели мысли. Неужели Туз решил расстрелять нас? Вот так запросто грохнуть посреди огромной вонючей лужи, лишить жизни?..

Не знаю, что за помутнение нашло на меня в тот момент. Я не последовал примеру остальных, не бросился врассыпную, не стал на коленях вымаливать пощаду. Злость на диких и конкретно на их главаря заставила меня сжать кулаки и подступить к Тузу вплотную. Во мне все заклокотало как вулкан. Ненависть окончательно снесла крышу. Я с яростью посмотрел на Туза и замахнулся.

Кому-то мой поступок мог показаться нелепым и смешным, но дикий вдруг испугался. Он отшатнулся, стал бледным как мел, нелепо дернул пистолетом перед моим носом, словно забыл, что находится у него в руке. Случилось невозможное. Я нагнал на главаря изгоев страху, хотя вряд ли на свете существовало много вещей, способных напугать его до такой степени. И уж меньше всего на эту роль годился двадцатилетний сопливый юнец. Тем не менее мне удалось найти в нем невидимый стержень, надавить на него, и если не сломать, так погнуть.

Но что произошло, то произошло. Главарь диких проиграл в этой короткой схватке. Проиграл с позором, ведь я в сравнении с ним был щенком, который в отчаянии бросился на матерого волчищу и, к всеобщему удивлению, его загрыз.