Дмитрий Могилевцев - Земля вечной войны Страница 2

Юса били ногами и кулаками. Трясли, орали в лицо: «Сука, где ствол?! » Сцепив руки за спиной, погнали. Он упал — его подхватили за шиворот, как кутенка. Сунули в омоновский фургон, бросили лицом вниз. Во дворе участка швырнули в смрадную лужу подле контейнеров с мусором. Приказали подняться. Юс ворочался в луже со сцепленными за спиной руками. Упершись головой в грязь, подтянул под себя ноги. Встал на колени. И тут же опрокинулся навзничь от удара ногой. Над ним снова заорали: «Встать! » Он снова попытался и снова упал, опрокинутый ударом. На третий раз встать не смог, и его, лежачего, били ногами прямо в луже, брызгая грязью. А потом потащили в подвал и прицепили за наручники к трубе под потолком.

Юс сперва молчал. Потом закричал. Потом — истошно завыл, пока не сорвал голос и не обессилел. Было очень больно. Юс не знал, что в его теле может поместиться столько боли. Она накатывала, как раскаленная желчь, заполняла тело до самой последней клетки, до корней волос. Юс целиком растворился в ней. Ни жары, ни холода, ни тяжести, ни звуков — только боль. Юс не почувствовал, как наручники разомкнули, и не слышал что ему приказывали. А затем боль взорвалась и полетела брызгами, унося его с собой.

Глава 2

Свет щекотал. Мягкое тепло на щеках. Словно сыпался пух. Юс осторожно разлепил веки. Свет тек из-под потолка, из узких зарешеченных окон. Золотистый, пыльный, осязаемый — живой. Беленый потолок прочертила полосатая тень. Под ней — побелка на стене на метр от потолка, ниже — желто-коричневая тусклая краска. Кровати напротив. Тумбочки. Слабый запах хлорки, еще чего-то неразборчиво медицинского. Очень тихо. Кажется, вдалеке журчит, стекая по трубам, вода.

Юс попробовал пошевелиться и обнаружил, что привязан к кровати ремнями — широкими, потертыми, из подбитой войлоком кожи. А левая рука металлическим кольцом прицеплена к стойке с бутылками и трубками, и от нее прозрачная трубка тянется к воткнутой пониже локтя игле.

Боли не чувствовалось. Но во всем теле бродил тяжелый, лихорадочный жар. Кружилась голова. Юс попробовал оторвать ее от подушки и тут же уронил снова — к горлу подкатила тошнота. Некоторое время он лежал неподвижно, глядя в потолок. Ощутив внизу живота тянущее, распирающее нытье, позвал нерешительно: «Эй, здесь есть кто-нибудь? Мне нужно! » Подождал — но никто не появился. Крикнул еще раз, громче. Где-то слева щелкнул, поворачиваясь, язычок замка, и перед Юсом появился парень в белом халате поверх пятнистого маскировочного комбинезона.

— Сцать захотел? — спросил парень угрюмо. — Сейчас!

Он сунул под прихваченное ремнями одеяло резиновый шланг, ухватил жесткими холодными пальцами обмякший член Юса и сунул в дыру шланга. Скомандовал: «Сцать! » Подождал.

— Ты чего баламутил, если сцать не хочешь? — спросил парень.

— Я сейчас, — сказал Юс, мучительно краснея. — Трудно так. Не привык.

— Привыкай. Ты у нас не одну неделю… Че, не выходит? Глаза закрой. Закрой, говорю, глаза. Сцы теперь. … О, зажурчал. Давай, давай… О как! — сказал парень удовлетворенно, глянув в эмалированную посудину, к которой присоединялся шланг.

— Ты только в кровать не надумай, — сказал он, выдергивая шланг. — А то мы раз в три дня только меняем. Будешь обосцаный, попреешь.

— А где я? — спросил Юс

— Зови, если что, — сказал парень, — не стесняйся.

Он нес посудину бережно, будто лоток с яйцами. Дверь щелкнула, открываясь, и Юс снова остался один. Но ненадолго. Он лежал, то проваливаясь в дрему, то просыпаясь, качаясь на границе между забытьём и явью, — и то ли с той, то ли с другой ее стороны к нему пришли Голоса. Их было несколько, мужских и женских. Один визгливый, истеричный. Другой холодно-презрительный. Третий спокойный. Четвертый холодный и сильный, роняющий слова, как куски свинца. Они рассказывали, спорили, соглашались, возражали, выкрикивали ругательства. Но едва Юс пытался прислушаться, сосредоточиться, уплывали, исчезали, превращались в смутный, давящий на уши гул. И возвращались снова сквозь дрему. Он различал отдельные слова: «Точно он… он… пустили паровозом… он… дайте мне… отдадим… стрелял же, сволочь… отдадим… » Слова не складывались во фразы, казались бессвязными и бессмысленными, но от них становилось тревожно. Какие-то голоса пугали, некоторые мучили, как зубная боль, а некоторые хотелось слушать, кивать им и соглашаться. Голоса притягивали. Юс старался уловить смысл — и поддакивал, возражал, просил, отнекивался.

Из окон ушло солнце, и в комнате включили свет — люминесцентный, резкий. Словно плеснули в лицо холодной водой. Тогда дверь открылась снова, но зашел не давешний парень, а целая толпа, семь или восемь мужчин и женщин в новеньких белых халатах, все с одинаковым напряженным выражением на лицах. Вошедшие обступили кровать Юса, и один из них — высокий и лысый, с торчащей из нагрудного кармана золотой авторучкой — поводил рукой перед носом Юса и спросил: «Вы меня слышите? Если вам трудно говорить, моргните дважды».

— Слышу, — сказал Юс, моргая.

— Отлично, отлично, — сказал лысый. — А как у нас с перепонками? Левое ухо нормально?

— Нормально. Кажется, — ответил Юс.

— С базовыми функциями все нормально, — сказала лысому женщина с лицом, похожим на бронзовую монгольскую маску. — При фильтрации мы проверили все — ничего перманентного. Трещины в ребрах — пустяк.

— Повезло, — лысый почему-то ухмыльнулся.

— Собственно, окончательное решение было принято после того, как мы убедились в адекватности материала, — добавила женщина.

— Да, несомненно. Вы любите заботиться… о материале. Ладно. А зубы? Нос?

— Неважно. Это даже полезно. Отчетливые внешние приметы.

— Я бы все-таки посоветовал на будущее — не слишком стараться… с внешними приметами, — заметил лысый. — Впрочем, ближе к делу. Есть вопросы по фильтрации?

Кто-то — Юс не понял, кто именно, — сказал из-за спины лысого:

— Слабоват. Ни моторики, ни реакции.

— В норме — да. Хотя соглашусь не вполне — координация экстра. И пластика. И объемное. Он художник.

— Профессионал?

— Да. Потенция на пике может быть колоссальной. Так что пускаем.

— Съедет он.

— Главное, чтобы в нужную сторону, — сказал лысый весело. И улыбнулся, глядя на Юса безразличными глазами. — Поправляйтесь, молодой человек. С вами все будет замечательно.

Лицо у лысого было как старая резиновая маска. Когда резину часто растягивают, выставляют на солнце и ветер, она снаружи делается твердой, теряет эластичность, лопается, покрываясь сеткой морщин. Такие лица бывают у старых клоунов, всю жизнь зарабатывавших на хлеб гримасничаньем.

После того как лысый увел свою команду, в комнату зашел давешний парень с посудиной в одной руке и большой стеклянной бутылью в другой. Он снова деловито ухватил Юсов член и сунул в шланг, а после, поболтав посудину, чтобы проверить, сколько налилось, поставил ее на тумбочку и ловко подсоединил принесенную бутыль к капельнице.

— О, питьки-кушаньки будем. Новое у нас на ужин. Тебе понравится. Спокойной ночи! — сказал парень, ухмыльнувшись.

Юс выныривал из сна, словно тюлень из полыньи. Окно в явь затягивалось мутной пленкой, Юс проваливался в бездну, но изо всех сил рвался наверх, выпрыгивал, хватая ртом воздух, — и снова тонул. Он не хотел засыпать и не мог бодрствовать, потому что уже перестал понимать, где кончается сон и начинается явь. Единственным спасением казалось бороться, отгонять сон, считать, читать про себя стихи — как угодно, лишь бы не заснуть, не утонуть в липком, невыносимом кошмаре. Юс пробовал выдернуть иглу из руки, но не смог. Яд, струящийся по прозрачной трубке в его вену, уже растекся по телу, оцепенил нервы и мышцы и исподволь, не торопясь, поедал мозг. Юс кричал, но никто не пришел. Сон, как темнота, подполз с изножья, окутал ноги, тело и наконец лег на глаза. Юс завизжал от ужаса — и сон захлестнул его целиком.

Во сне была по-прежнему та же комната, и те же пыльные лампы на потолке, но Юс знал наверняка — там, куда не дотягивается взгляд: по углам, позади, под кроватью — клубится вязкая ледяная темнота. В комнате сна, далеко за гранью яви, жили Голоса. Они говорили теперь спокойно и уверенно — о нем.

— Согласитесь, он просто сволочь. Бездарная самодовольная, эгоистичная сволочь, — сказал женский Голос, холодный и неприятный.

— Почему? — возразил мужской нерешительно. — Он художник, и вроде, неплохой. Неплохо окончил Академию.

— То есть его обучили размеренно двигать руками? Обучили технике, манере, видению? И что? Оценки ему ставили не за талант, а за прилежание.

— Но он же выставлялся.

— На студенческих выставках. А теперь — что он продает? Халтуру? Немногим большее, чем уличные пятиминутные портреты. Эскизики кавказской экзотики. Драки в стиле комиксов. Кому он нужен теперь, бездарный маляр?

— Его ведь рекомендовали в Союз художников.