Николай Басов - Неуязвимых не существует Страница 2

Вообще-то, еще в Москве меня снабдили, должно быть, по ошибке, каким-то докладом, где утверждалось, что гораздо полезнее не устранять Сапегова и приводить к власти его промосковски настроенных конкурентов, которые на самом деле не такие уж и промосковские. Гораздо лучше приручить его, связать взаимообязательствами, подкормить для вида, сначала не очень, чтобы аппетит не пропал, и тайно, чтобы соперники не сразу поняли, что происходит. Но решительно. И якобы это являлось наилучшим решением.

Тогда, во время подготовки к этому заданию, я тоже так подумал. Москва, мои бывшие начальники и командиры, стоило им опробовать этот ход, получали бы возможность вмешиваться во всякие комбинации на территории Украины и даже влиять на кое-какие решения зловредной Киевской рады. Конечно, тут, по моему телику, она называла себя Всеукраинской радой, но это был блеф, как давным– давно любое государство стало блефом.

Нет, конечно, кое-какие ритуалы и символы остались – деньги, гербы, старые знамена, гимны, присяги, пышные титулы, иногда – армии. Но денег было слишком много и выпускал их каждый, кому не лень, гербы ничего не значили, знамена продавались и перепродавались оптом и в розницу, гимны играли оркестры, состоящие из людей, умерших десятилетия назад, присягам никто не верил, а титулы напридумывали уже такие, что даже Император Вселенной встречался, кажется, раз пять только среди известных мне тюрко-славянских стран, и это никого не заставляло вздрагивать. Оставались армии, но и они каким-то образом стали больше походить на наемные банды, автоматизированные, высокооплачиваемые, но все-таки банды, не предназначенные ни для чего другого, кроме как для грабежа сограждан.

Большую часть старых городов контролировал странный симбиотический организм из полиции и преступников, причем где начиналось одно и заканчивалось другое – не могли выяснить даже сами политики. Малые городки были расписаны по принципу средневековых сеньорий за тем или иным преступным магнатом, который очень часто действительно добивался порядка и даже способствовал некоторому повышению качества жизни своих подконтрольных граждан. Вот только в любой момент он мог передумать, затеять войну с соседом или конкурентом, мог обратить всех в рабство или устроить концлагеря, по сравнению с которыми жестокости ГУЛАГа не выглядели рекордом.

И вся эта пестрая, чуть не ежедневно меняющаяся картина властей, силы, авторитетов, договоров, войн, стычек, ужасов, муки, голода, роскоши, идеологий, неизмененных людей и мутантов, то есть нелюдей, роботов, гидроцивилизаций и Внеземелья, технических, биологических, психологических или религиозных революций, вся эта смесь прошлого и настоящего, старых названий и новых, ужасающих болезней, оружия, изобретений, информации, энергии и парапсихологии, ненависти, любви, похоти, популярного и изысканного искусства – все это существовало за стенами тюрьмы, в которой я сидел, и даже мне, майору Московии, разумеется, не простому, а одному из тех, кого по непонятной причине еще полсотни лет тому назад стали называть солдатами Штефана, было ясно, что добром все это не кончится. Даже я соображал, что должно произойти что-то вроде Третьей Великой засухи или Второго Всемирного потопа, чтобы люди образумились и жизнь потекла в правильном направлении – к добру, свету и милосердию.

И еще я думал, глядя в жидкокристаллический цветоквазиобъемный экран своего телека, что, пожалуй, нечего кукситься. Возможно, я сделал ошибку. Ведь напросился же я на это дело почти без начальственных требований, почти без толчков в спину. Мог бы и что-нибудь полегче выбрать, например, попытался бы внедриться в преступный синдикат из Тбилиси, столицы Иверии, где, как доносили сводки, объявился некий стукач, заваливший половину нашей агентуры. Смотался бы за Кавказ, вычислил и грохнул предателя, вернулся к жене, получил очередную премию… Так нет же, позволил уговорить себя на Харьков.

Вот теперь и не хнычь – следовал ответ на все мои невнятные переживания.

Какие-то уж слишком невнятные… Кажется, тюремщики опять начали мне какую-то наркоту подкладывать в жратву. Сгоряча я решил попоститься. Вот только не знал – нужно ли?

3

Солдаты Штефана – нечто такое, что появилось в мире уже в готовом виде, словно нас вытащили из коробки. Когда-то, лет с полста назад, нас было очень много, просто в полицейский участок нельзя было приехать, чтобы не наткнуться на парочку солдат Штефана. Кстати, благодаря журналистам, с той поры устоялся и вполне окреп по отношению к ним враждебный тон, и даже не просто враждебный, а густо замешанный на ненависти. Почему так получилось – я не знаю.

Потом они все исчезли. Чуть не в одно десятилетие, словно корова языком слизнула, и остались лишь какие-то недобитки. Вроде меня. Но со мной-то все абсолютно понятно, я – последний, по крайней мере, в Московии.

Раздумывая над этой загадкой, я пришел к выводу, что на самом деле никогда нас не было очень много, просто всякие оболтусы, которые и пистолет-то держать не научились, называли себя солдатами Штефана, чтобы обеспечить психологическое преимущество в стычке со всякой нечистью. То есть они «косили» под истинных солдат, надеясь избежать худшего. А потом каким-то образом был разработан тест на истинных солдат Штефана, и называться так стало невозможно – оказалось, что нужно быть. Или помалкивать. И мы как бы исчезли, то есть желающих врать стало меньше, это сделалось опасно.

Не знаю, мне самому в этой гипотезе чудится масса дыр, которые никакими догадками не заткнешь, но что-то о себе знать нужно, поэтому приходится выдумывать.

Еще про нас говорят, что те солдаты, которых было много, каким-то образом все перешли в так называемые вольные солдаты Штефана. Что это такое, вообще-то понятно – мы уже не служили в полиции, не служили в спецназе, в особых частях, не входили в списки резервистов, не получали надбавку за риск, за сложность, за массу всего другого, что на настоящей войне подсчитать удается лишь приблизительно. А то, что мы не вылезали из драк, – это факт, который вряд ли поставит под сомнение даже самый предвзятый противник. Разумеется, все вынуждены были признавать, что мы всегда дрались на стороне так называемого порядка, хотя что это такое, наша Всемирная цивилизация забыла, вероятно, более века тому назад. Но в любом случае, мы служили тем, кто пытался сдержать пружину Зла, не дать ей разжаться до предела, пытались уменьшить влияние ненависти, разрушений и самой смерти до сколько-нибудь допустимых пределов. Как оказалось, одержать хотя бы временную победу нам не удалось.

Где-то я прочитал догадку одного дотошного вольнодумца, который утверждал, что солдаты Штефана генетически не могут служить сволочам. Из этого он делал выводы, что за всю историю на стороне бандитов и даже вполне законных, но очень уж жестоких властителей служили лишь самозваные солдаты Штефана, но не оказалось ни одного истинного. Я же решил, если догадка верна, то сразу становится понятно, почему мы в итоге ушли в вольные солдаты, пренебрегая выгодами явственного общественного статуса.

Тот же отгадчик предположил, что сначала у нас было много подчиненных, единомышленников, попутчиков, что сначала мы водили настоящие отряды разного рода людей, возомнивших, что они могут помочь нам построить царство добра и справедливости на этой Земле, в этом мире. Кончилось тем, что попутчики рассеялись, единомышленники погибли, и солдаты остались сами по себе.

Они пошли куда-то дальше, каждый в полном одиночестве, чтобы искать что-то, чего я не понимал. Но теперь к ним никто не приставал, никто не рвался идти с ними рядом, никто уже не хотел строить новый мир их методами, потому что у них осталась скверная репутация командиров, которые теряют своих бойцов, оставаясь при этом в живых. Может быть, поэтому возникло это всеобщее неприятие, переходящее в ненависть.

Или они оказались слишком чистыми для тех, кто думал не о всеобщем благе, но о себе в первую очередь? Думал и предлагал такие методы достижения этого блага, которые нам не подходили…

Было время, я пытался разгадать, что вообще могло обозначаться этим словечком – Штефан? Но ничего не придумал, потому что это могла быть фамилия ученого или одного из техноколдунов, а может, парапсихологов, которых развелось еще больше. Это вполне могло быть название города или местности или древнее прозвище какого-нибудь божества, природного элементала или стихийного явления. Собственно, это могло быть что угодно.

Но какой бы природой этот элемент не был проявлен, главное в нем было одно – умение воевать. Мы, солдаты Штефана, возникли или были созданы для войны. В прежние времена у каждого из нас, помимо имени, было название, определяющее нечто особенное. Когда нас стало очень мало, каким-то образом установилась общая кличка – Рожденные Убивать. Поскольку я остался, по-видимому, последним, это должно быть переведено в единственное число, как бы меня это ни раздражало.