Сэй Алек - Рейхов сын Страница 2

Герзе, казармы I-го батальона 100-го горного полка

12 марта 1940 г., 08 часов 25 минут

В иное время года, и при иных обстоятельствах, Дитер фон Берне с удовольствием побывал бы в этом городке. Прекрасные пляжи, приятные пейзажи - тишь, благодать… Деревня чертова. Или как это турки называют? Аул? Или не аул? Надо бы узнать, потому как от командования пришел приказ: «офицерскому составу выучить турецкий язык в кратчайшие сроки, для максимально полного взаимодействия с союзниками». Видел Дитер этих союзников - без слез на таких вояк и не глянешь. Не радовали турки оберлейтенанта ни вооружением, ни выучкой. Да и участившиеся переезды также отнюдь не радовали. Вроде бы, казалось, едва-едва успели обустроиться под Бухарестом, обжиться - и тут раз тебе, и такой поворот. Быстро пакуй вещи и отправляйся в Турцию, незнамо от кого ее защищать.

Вернее - от кого, это-то, положим, отлично известно. А вот весь вопрос в том - нахрена? Мало того, что Кригсмарине в полном составе уже который день не может выловить в луже, именуемой Балтийским морем, франко-британскую эскадру в чертову тучу вымпелов - да что, эскадру, даже торпедированный подводниками английский авианосец изловить не могут, сжигая тонны топлива почем зря, - так теперь русских не только на море, их еще и на суше надо защищать? Прут англичане с французами на вас через Турцию, так помогите президенту Ине… Ину… Инёню (вот фамилия - язык сломать можно!), введите войска с Кавказа. Ах там восстания? И в Крыму тоже? И на Украине? А почему в Фатерлянде никто восстания не поднимает? А потому, что если б в Рейхе были недовольные, их бы уже давно не было! Нет, видать у русских фюрер, как его - Сталин? - какой-то мягкотелый. Либерал, не иначе. Вот и доминдальничался с оппозицией: война, а у него недовольные. И детишки тонут почем зря.

Зрелище пляжа, покрытого изуродованными детскими телами - в этом фон Берне не желал признаваться даже себе, - произвело на него жутковатое впечатление. В первый миг хотелось того урода, который сбросил бомбы на пароход, нет, не удушить. Порвать на множество кровавых кусочков, причем ме-е-едленно. Чтоб помучился, гад. Это потом уже, холодный разум убеждал своего владельца, что пилот британского Mosquito не знал, что или кто находится в трюмах корабля: люди, нефть, военные грузы для турецкой армии, или, например, грузинское вино. Что человек просто выполнял поставленную задачу - топить все, что плавает. Что, знай он о пассажирах, отвернул бы, наверное, ручку штурвала, не сбросил бы свой смертоносный груз на старую калошу… Но это понимал разум. А руки-то все равно чесались.

- Ну, как там мой недоутопленник? - поинтересовался Дитер, входя в лазарет.

Лазаретом, конечно, это помещение пока можно было назвать весьма условно. Батальон прибыл в Герзе всего два дня назад, и еще не обустроился в выделенном местной магистратурой, или как оно у турок называется (фон Берне мысленно поставил себе в памяти галочку рядом с галочкой про деревню), здании системы «барак», класс «слабо благоустроенный», тип «давно нежилой». И даже прекрасный песчаный пляж рядом с казармой не радовал, как и близость моря. Холодно, черт возьми! Март месяц. Какое уж тут загорать да купаться? Война, опять же…

- Недурно, весьма и весьма недурно. - отозвался командующий этим заводом по оздоровлению Вермахта, штабсартц Рот. - Небольшая контузия, совсем пустяковая, ни заикаться, ни непроизвольно дергаться и мочиться в постель не будет, ну и некоторое сотрясение мозга. Два-три денька на койке проваляется, и будет как новый. А с учетом того, какой он недокормленный - так и получше, пожалуй.

- Что, интендант Зюсс поставил парнишку на довольствие? - хмыкнул оберлейтенант.

- Да куда б он делся? Приказ самого майора Шранка. Да и без приказа б поставил. - врач махнул рукой. - Он же интендант, а не чудовище какое.

В том, что касается интендантов, Дитер имел прямо противоположное высказанному штабсартцем мнение, которое благоразумно, впрочем, оставил при себе.

- Ну а сам парнишка что говорит про себя, Берко?

- Димо, ты меня прямо удивляешь. - пожал плечами тот. - Откуда ж мне быть в курсе, если я по-русски знаю только три слова: Lenin, Stalin, tovarisch.

- А… как же ты его тогда опрашивал? - изумился фон Берне.

- А твой Бюндель на что? - еще больше изумился врач. - Вот через него и опрашивал.

«Похоже, скоро оберягер получит прозвище «стетоскоп», подумал Дитер. И не ошибся, кстати.

- Он, между прочим, еще не ушел. - меж тем продолжил Бернард Рот. - Так что можешь сам спросить у юноши все, что тебе интересно. Как лечащий врач - не возражаю.

Герзе, лазарет I-го батальона 100-го горного полка

12 марта 1940 г., 08 часов 35 минут

- Ну, молодой человек, как самочувствие? - преувеличено бодро поинтересовался у паренька фон Берне. Оберягер Бюндель перевел вопрос, попытавшись изобразить интонацию.

«Боже ж ты мой, прав Берко, тысячу раз прав, - подумал оберлейтенант. - Хоть отъестся мальчик. Вот же, без слез не взглянешь. Лысенький, тощенький - кожа да кости - ну ровно цыплак ощипанный. В чем душа держится-то? И ведь не потонул! Было б сало, понятно отчего, а при таком теловычитании как у него, плавучесть должна быть отрицательной».

- Говорит, что вроде бы неплохо, только голова кружится и тошнит немного. Еще жалуется на небольшой звон в ушах, - сообщил Бюндель.

- Ну, это ерунда. - улыбнулся оберлейтенант. - Сотрясение. Помню, на чемпионате по боксу между полками, меня один бугай из «Великой Германии» так приложил, что я потом три дня пластом лежал. Врачи еще удивлялись, чему у меня там было сотрясаться?… Курт, а вот переводить последнюю фразу было вовсе не обязательно. Так, о чем я? А, собственно, расскажите мне, как вы оказались на том корабле, куда плыли, ну и кто же вы действительно есть, Гейнц Гудериан?

Мальчик внимательно выслушал перевод вопроса, кивнул, понял я вас, мол, набрал воздуха в легкие и начал рассказывать.

Отец Генки был офицером еще в той, царской армии. Не генерал, или полковник какой, нет. Обычный пехотный прапорщик. Умом ли, иными ли какими талантами, он выбился в офицеры из нижних чинов, это теперь уже вряд ли кто-то сможет сказать, однако о своем социальном происхождении не забыл, и когда в октябре 1917-го грянула Революция, ее поддержал. Не подозревал тогда еще прапорщик Андрей Кудрин, что именно из-за своего офицерского прошлого уже через двадцать лет он, из героев, проливавших кровь на полях Гражданской за благо трудового народа, превратится в «неблагонадежный элемент», во врага того самого народа, за который насмерть рубился с белогвардейцами. Не знал, что, выступая на стороне восставших, тем самым «втирался в доверие, с целью вредительства», что в званиях рос затем не по заслугам, а лишь исключительно как «участник контрреволюционного заговора». И что на три разведки разом работает, тоже не знал.

Мать Генки, как «пособницу», забрали вместе с отцом, да вместе с ним же к стенке и поставили. Ну а Генка… То ли не поднялась рука у следователя на несмышленого пацана, то ли заступники из отцовых друзей, не сумевшие помочь отцу, так хоть о сыне решившие порадеть, сыскались, то ли еще случилось что - отправили Генку в детский дом. На Кавказ, от столиц подальше.

Там и обитал Генка Кудрин последние три года. Плохо ли, хорошо ли… Зато живой. Клеймо «сын врага народа», конечно, никто не отменял, и уже теперь парень понимал, насколько труднехонько ему придется в жизни, когда придет время выйти из приюта, но в самом детском доме он был не единственный такой, так что по этому основанию рукоприкладства от более сильных воспитанников ожидать не приходилось - любого задиру враз бы толпой замяли, появись в его придирках хоть намек на судьбу родителей. По иным другим - это запросто, вплоть до глупого «В морду получить заказывал? Нет? Ерунда, оплачено!»

Впрочем, жизнь не была такой уж беспросветной. Пускай жилось голодно, пускай силенками он не удался в отца - при недоедании-то и не удивительно, - зато рос жилистым и выносливым. Нет, не был он каким-то мальчиком для битья. Остервенело отбиваясь там, где у него не было ни малейших шансов устоять, вместо того чтобы стерпеть несколько пинков и затрещин, был он несколько раз изрядно бит… и оставлен в покое со словами «ну его нафиг, блаженного. Еще до смерти пришибем». Хотя, на самом деле причиной тому была насквозь прокушенная ладонь одного из вожаков.

«Вот так вот мы и жили, спали врозь, а дети были», прокомментировал все сказанное парень, ввергнув Бюнделя в ступор - тот попросту не знал, как это перевести.

А потом был страшный день, третье марта, когда на Батуми с небес начали падать бомбы, осколки зенитных снарядов и сбитые самолеты. Какие объекты были приорететными целями для англо-французских пилотов, Генка, конечно же, не знал. Знал он другое: и бомбы, и сбитые машины, упали, по большей части на жилые дома. Город затянуло дымом пожаров, с которыми не справлялись команды брандмейстеров, люди растаскивали завалы, пытаясь вытащить уцелевших под ними родных - да хоть бы и не спасшихся, хоть бы и просто тела своих близких, - и гибли под обрушающимися конструкциями, уцелевшими, стоящими после взрыва, но держащихся, что называется, «на соплях». Власти страны оказались готовы к отражению агрессии. А вот к устранению последствий агрессии, мягко говоря - не очень.