Александр Афанасьев - Время нашей беды Страница 2

В общем-то, этот уровень цен позволял нам существовать весьма сносно, не как в тучные годы, конечно, но сносно. Тем более что за последний год цена ниже восьмидесяти пяти не ходила, говорили, что это преддверие прорыва уровня девяносто и выхода на сто пятнадцать – сто двадцать. Но своих проблем добавляли санкции. В Украине – тлела война. Заключенное в Минске перемирие действовало, прерываясь взрывами и перестрелками по всему юго-востоку Украины. Нас обвиняли в поддержке терроризма, и, в общем-то, правильно обвиняли, но нам ничего другого не оставалось. Были, конечно, и трезвые головы, говорившие, что Украина – это капкан, в который попала вся Европа, и добром это не кончится… но их голос тонул в гвалте политологов, военных, журналистов и прочая, прочая, прочая. Не думаю, что в Европе все были настроены против России – но медийное пространство было против нас почти полностью.

Что же касается нашего внутреннего пространства – недовольство было. А как ему не быть, когда приходится затянуть пояса. Тем не менее – какого-то краха, обвала не было, рубль стабилизировался в районе пятидесяти пяти за доллар, смотрел ниже. Экономика работала. Постепенно росли зарплаты. Но вот недовольство все-таки было, и базировалось оно на кем-то вброшенной мысли, что корень наших проблем – в теперешней власти. Точнее, даже не в теперешней власти, а в ее конкретных персонажах, которые вызывают у Запада аллергию одним своим видом. Убрать их – и дело пойдет на лад. Договоримся с Европой, снимут санкции, будет все как раньше…

Я-то понимал, что как раньше уже не будет. И другие – у кого голова на плечах – это понимали. Шито-крыто – не сделаешь, трупов слишком много. А с другой стороны, убитые, попавшие в застенки, запытанные, расстрелянные люди, которые дрались и умирали за право быть самими собой – русскими! Такое тоже не прощается…

Нет, назад не отвертеть. Мы убивали друг друга. Нас теперь боятся, мы подтвердили самые худшие из опасений. Мы продолжаем сражаться – взрывы гремят по всей Украине. Мы ничуть не изменились, мы какими были, такими и остались, все это понимают. Санкции на нас не подействовали, из санкций осталось только одно – прекратить покупать у нас нефть и газ, при этом цена разом взлетит до ста пятидесяти, у нас вот-вот вступит в строй газопровод в Китай, а Европа – уйдет на дно, в рецессию. Мы сами вычеркнули из списка все возможные решения проблемы, кроме большой войны.

Что касается меня лично, то деньги я, конечно, посылал. Но не более. Донбасс и его дело поддерживал – но ехать туда как-то в голову не приходило. У меня тут свои дела – хотя я лично знал тех, кто поехал…

Прошли выборы. Сюрпризом которых стали даже не результаты партии власти, а провал объединенной оппозиции, на которую открыто делали ставки и Запад, и многие люди в Москве. Их процент – меньше десяти – был насмешкой, совершенно несоразмерным тем деньгам, которые в них были вложены, и тем медийным персонам, которые были под это дело подписаны. Было понятно, что хоть в Думу они проходят, никакого реального веса они там иметь не будут. Также стало ясно, что выборы президента они проиграют вне зависимости от того, кого они выставят единым кандидатом (если договорятся до единого). При поддержке менее десяти процентов – рассчитывать не на что.

Тогда в столице начался Майдан.

Это, конечно, не называлось Майданом, это называлось «Евроманежкой» и, конечно же, было направлено против фальсификации результатов выборов. Говорить о фальсификациях было смешно… сколько им там скинули? Два, три процента – ну, даже пять. И что? Все равно – что с двумя, что с тремя, что с пятью ничего не изменится – выборы они проиграли. Майдан – тоже был не такой, как в Киеве, – довольно мирный, власти Москвы почему-то отнеслись к нему лояльно… возможно, потому что опасности не видели. Рядом, на Красной, шумел Антимайдан, часть, конечно, собрали по разнарядке, но часть горожан пришла сама. Между Манежкой и Антимайданом были сплошные цепи ОМОНа и Нацгвардии. Больше всего – власти опасались не Манежки, а столкновения Манежки и Антимайдана. Драки в городе, судя по сообщениям с Интернета, происходили регулярно, но ничего серьезного…

На этом фоне я приехал в Пермь, порешал свои дела, сходил, посмотрел помещение, которое было нужно, – потом мы с другом на моей машине поехали в аэропорт. Он отгонит ее обратно и поставит, я на него доверенность оформил.

И вот сижу я в аэропорту, жду задерживающегося рейса – и вдруг на телеэкране экстренный выпуск новостей. Народ начал к экранам подтягиваться, я следом.

Драка в Химках, массовая, по-видимому, между сторонниками и противниками Майдана, переросшая в массовые беспорядки. Пока ничего не известно, но, по неофициальным данным, несколько погибших…

Приехали…

Драки были и до этого – но до той поры все ограничивалось драками между националистами и приезжими. И погибших не было…

Пошли другие новости… стали расходиться по местам, но впечатление осталось… скверное. Тут объявили посадку, и я пошел на выход…

Москва, Россия

20 февраля 2017 года

Самолет из Перми садился в Шереметьево – один. Было вьюжно, снежно… нехорошо, короче. Но мне не привыкать…

Вещей со мной было немного, пошел искать такси. На аэроэкспрессе дешевле – но мне прямо в город надо, и сегодня же я уеду обратно. Надо деньги передать и документы забрать – все…

Контора, где работал мой друг Вадик, располагалась недалеко от Арбата, там еще представительство афганской авиакомпании «Ариана» рядом. Секретарем у него работала красивая девочка Анечка, родом из Киева, под которую я привычно, на автомате так, подбивал клинья. Пока ни на что не рассчитывая – на что рассчитывать, если я в Москве одна нога тут – другая там. Но если девушке купить красивый букет и сделать пару комплиментов – от меня не убудет. А потом – может, и пригодится…

Назвал таксисту адрес. В машине – обычной «Дэу» – было тепло, на салонном зеркале заднего вида висела георгиевская ленточка. Уже в аэропорту я почувствовал неладное… какое-то напряжение, разлитое в воздухе…

– Что у вас тут, спокойно? – обратился я к водителю.

– Да ни фига не спокойно!

Водитель остро глянул на меня через зеркальце, видимо, решил, что я заслуживаю доверия. На неполживого не похож, это верно.

– П…ры эти бесятся, дороги перекрывают. Блин, прибить бы их, и дело с концом.

Водила еще раз глянул на меня.

– А ты – че?

– Я – по делам…

Машину я отпустил на Арбате. Пройдусь пешком…

Вышел… температура где-то три-пять градусов минус, для Москвы это нормально зимой, это у нас на Урале – оттепель. Народ идет… вроде все нормально, но в то же время – ненормально. Огромные глыбы грязного снега… его что – не вывозят? Раньше – вывозили. Народ тоже… видно, что на взводе.

Оп-па…

Вон там какой-то торговый объект – витрины фанерой заделаны. Значит, стекла били. Это еще хуже.

Заметил цветочный киоск, свернул. Власти Москвы, идиоты, одно время боролись с уличной торговлей, так цветов не купить было. Чего там цветы – в пылу начальственного рвения начали закрывать точки фаст-фуда. Сейчас кое-что снова начали открывать… но ломать – не строить. Придурки конченые.

– Вот этот. Сколько?

– Семьсот.

Я протянул тысячу.

– Не надо сдачи…

– Спасибо… дай бог здоровья…

Старушка, торгующая цветами, перекрестила меня. Может, это и помогло…

Вадик снимал офис в одном институте… который уже давно основной доход получал от сдачи площадей в аренду. Привычно прошел вахтера – меня тут уже знали, точка прикормленная, – постучался в дверь без таблички. Кому надо, тот знает…

– Анют…

– Ой, Александр Иванович…

Смущается. Мило.

– Какой я тебе Александр Иванович, Анют. Держи.

– Спасибо…

Анюта засуетилась, а я начал высматривать моего старого друга… мы из одного города, в одном дворе росли. Потом вместе перебрались в Москву, но я так и вернулся в родной город, а он тут остался.

Почему я не прижился в Москве? Кто я тут? Никто, муравей, таракашка. Это в своем городе, не самом малом, кстати, я – величина. А тут – я никого не знаю, меня никто не знает. Это первое. Второе – я примерно прикинул, что хоть доходы тут и больше, но все это сжирается расходами… плюс гемор с пробками, в которых стоишь иногда часами… писать здесь тоже плохо получается. Короче говоря, я решил, что на фиг мне все это надо, – и вернулся обратно. Не знаю насколько, но пока обратно не тянет, только по делам езжу. Не приняла меня Москва. И я ее – не принял.

– Ань, а Вадик где?

Судя по смущению, я заподозрил недоброе.

– Александр Иванович, он… на Манежке…

Сказать, что я о… был сильно удивлен – это значит ничего не сказать. Вадик – на Манежке. Это – трындец.