Александр Афанасьев - Эра джихада Страница 2

К кому вы присоединяетесь? На чью сторону становитесь? Неужели вы думаете, что Запад, проигрывающий вам сейчас в Афганистане и Ираке, это и есть настоящий Запад? Нет, это не настоящий Запад. Настоящий Запад сбросил две атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Правила ведения войны в отношении вас – в то время как вы никаких правил не соблюдаете – Запад соблюдает только потому, что вас не воспринимают всерьез. Потому что пока верят в вас. Потому что хотят не уничтожить вас, но сделать вас другими.

Что вы сможете сделать, когда будут приняты совсем другие решения? Куда вы побежите, за каким камнем укроетесь, если вас решат попросту уничтожить? Что произойдет, когда к власти в России придет человек, которого пацаном избила и унизила кавказская ватага, что будет, если он примет решение стереть Кавказ с лица земли? Кто спасет вас, мусульман, если в одной из столиц ненавистного вам западного мира будет принято решение сжечь вас атомным огнем, и самолеты с атомными бомбами на борту вырулят на взлетные полосы, а ракетные подлодки откроют свои шахты? Кто вас защитит? Аллах?! Ну-ну…

Верьте дальше…

Исламский мир до сих пор жив только потому, что не принято решение его уничтожить. Как только оно будет принято – ничего вас не спасет, потому что вы ничего не создали для своего спасения. В сороковые Запад принял решение уничтожить нас, русских, но мы выжили, потому что создали атомную бомбу. Создали за полтора десятилетия. Что создали вы для своего спасения за полторы тысячи лет, пока существует ислам?

Ничего.

Эта книга повествует о нравственной катастрофе. О следующих шагах, которые может сделать и сделает наше общество в попытке защититься от терроризма. О появлении одиноких убийц, существующих в этом мире только для того, чтобы уничтожать других. О джихаде, который может быть объявлен не только русским, но и русскими, как война на уничтожение. О русском терроре.

Надо ли нам это? Кто выживет в такой войне? Кем мы стали и кем мы станем? Нужна ли нам эра джихада?

Решайте…

Я готов к войне, но призываю к миру.

Прошлое

Вечер 12 сентября 2001 года

Грозный, Чеченская республика Ичкерия

По дорогам с разбитым асфальтомНе гуляют ни люди, ни звери.По броне монотонно бьют капли,Словно дождь отмечает потери.

Не похож вовсе город на город,Тишиною на нервы здесь давит,И какой-то случайный осколокТочно знает, чью жизнь забирает…

Осень две тысячи первого…

Война прокатилась по этой земле с запада на восток, оставив за собой разрушенные артиллерийским огнем села, хрустящий битым кирпичом, недобро щерящийся провалами в стенах Грозный, сотни могил, с именем и безымянных, и ненависть. Глухую и страшную ненависть, которая родилась не вчера и утихнет не завтра. Говорили, что когда-то война прекращалась с взятием столицы государства противника. Был такой неписаный закон. Теперь все было по-другому: теперь со взятием столицы противника война только начиналась. Русские это уже познали, американцам только предстояло познать…

Старый бронетранспортер – восьмидесятка, обложенный предусмотрительным водилой мешками с песком и гравием и с надписью «Колян» на борту свинцовыми белилами, лихо подкатил к бетонным надолбам уже обжитого десантниками блокпоста и с форсом, едва не с пробуксовкой колес затормозил. Невысокий, в грязной обтерханной форме без знаков различия человек с усталым и грязным лицом – соскочил с брони, одной рукой придерживая поджопник, а другой здоровенный бесформенный мешок, и моментально нырнул за заграждение, не подставляясь снайперу и не рискуя быть срезанным автоматной очередью с буйной, расположенной сразу за дорогой зеленки. Десантники – дюжие ребята, косая сажень в плечах, из пулемета навскидку только так, вованы еще не успели сменить, да и больно место стремное – опустили оружие и даже заулыбались. Бронетранспортер развернулся и начал сдавать задом в бетонный капонир.

– Старый где? – спросил человек, держа в одной руке мешок, а в другой сложенный в несколько раз отрез дорогого ковра, который он клал на броню БТРа каждый раз, как только собирался куда-то ехать. В невидимой иерархии, которая складывается всегда и везде, в любом мужском коллективе, выводы можно сделать из всего, надо только уметь смотреть. Например, грязная, неухоженная форма – и дорогой ковер под задницу показывали, что человек перед вами не простой, устроиться умеет и даже на войне не пропадет. Или подчиненные о нем позаботились – что тоже неплохо. Значит, есть авторитет среди личного состава, есть…

– В камбузе, тащ майор, – ответил один из десантников, – с жраки пробу снимает.

Майор поддел ногой шуршащий пакет от «Ролтона», валяющийся тут, возле исклеванных пулями бетонных блоков, сложенных в человеческий рост. «Ролтон» был хорош тем, что стоил дешево, весил всего ничего, и его можно было просто погрызть всухомятку, если не было возможности развести костер. «Ролтоном» и сникерсами питались обе стороны на этой войне…

– Приберитесь, – коротко сказал он, – или не свинячьте.

– Есть!

Когда человек в форме без знаков различия пошел дальше, старший среди десантуры, двухметровый наголо бритый детина, молча двинул другого – молодого, в обязанности которого входило смотреть за порядком на блоке. Это был залет, и залет требовал немедленного наказания.

Человек в форме без знаков различия уверенно шел по бетонным лабиринтам восьмого контроля, стоящего на востоке Грозного на въезде в город. Это был его блокпост, его контроль. Он его строил в весенние дни девяносто пятого, угрозами, лестью, посулами, матом и трофеями вымогая дополнительные стройматериалы с давно пустивших все налево тыловиков. Он знал каждый его закоулок, каждую нору, каждую огневую точку, каждый капонир для бронетехники. Он его оборонял в провонявшем соляркой и горелым мясом августе девяносто шестого – именно с востока входили основные силы боевиков, значительную часть блоков уже передали чеченским ментам, которые при виде боевиков либо разбежались, либо перешли на их сторону. А колонну тормознули между шестым и седьмым контролями, расстреливая со стороны завода, и он, отражая нападение одновременно со стороны зеленки, под огнем снайперов с пятиэтажек, видел, как останавливается, не дойдя пары сотен метров до них, одинокая бээмпэшка, как выскакивают и падают под градом пуль пацаны и как ведет огонь башенное орудие – до конца, до взрыва. А потом он передавал этот блокпост чеченскому уроду – двадцатилетнему сопляку в кожаной куртке, с жиденькой бороденкой и ножом а-ля Рэмбо на поясе. Это были совместные комендатуры, порождение безумного гения Александра Лебедя с его Хасавюртом, предавшего их как раз накануне победы, когда силы боевиков выдохлись, а объединенная колонна МВД и армии прорвалась в центральную часть города, деблокировав комплекс правительственных зданий. Тогда даже один из боевиков из отряда этого сосунка не выдержал – в горах не принято, чтобы сопляк хамил взрослому мужчине, – и двинул своего же кулаком в бок, хорошо так двинул. Но это ничего не изменило – и они ушли отсюда со словами: Родина может быть не права, но она моя Родина. Потом он снова пришел сюда – уже старшим офицером, замом по разведке в городской комендатуре. И хотя дворец Дудаева снова был их, исписанный надписями, как Рейхстаг в сорок пятом, того ощущения победы не было. Было ощущение, что работа только начинается и он готов был ее делать…

Старого – или капитана Старикова Тимофея Павловича – он нашел не в камбузе. Заглянул туда, потянул носом – дым, мясо, баранина, барана где-то дернули, черти, лыбящийся солдат, поставленный следить за огромным чаном на огне, где варилось мясо и все, что удалось сегодня к нему достать, но самого Старого не было. На вопрос, где Старый, солдат неопределенно махнул рукой. Совсем распоясались…

Старого он нашел в восточной части контроля. Тот лежал на заботливо подложенной большой тряпке, которая когда-то была одеялом, и смотрел куда-то через небольшую щель в блоках. Смотрел внимательно, не отрываясь…

– Кэп… – позвал человек в форме и без знаков различия, – чего на земле лежишь? Так и цистит подхватишь на пару с геморроем.

Старый ничего не ответил…

Капитанское звание в армии бывает пяти подвидов: капитанчик, капитанишка, капитан, товарищ капитан и капитанище. Такого вы не найдете ни в одном уставе, но такое есть. Люди, которые носят погоны капитана, абсолютно разные. Некоторые получили эти погоны, когда еще молоко на губах не обсохло, и уже считают, как бы им получить очередные, перескочив это несерьезное звание. Есть те, кто особыми талантами не блещет, но честно выслуживает это звание, как то, которое им больше всего и подходит. Есть, наконец, те, которым более высокого звания в этой жизни не выслужить по причине ершистого характера. Не умеет строить отношения – переводя с бюрократического языка на нормальный, это значит: режет правду-матку в глаза, в том числе начальству, может послать кого угодно и куда угодно и любит своих солдат больше своего непосредственного начальника. В российской армии такого не прощается. Таким либо просто возвращают документы на присвоение очередного звания, либо командование части не посылает, в зависимости от того, где означенный капитан умудрился начудить. Но иногда армии приходится и воевать, знаете ли, и вот тогда-то такие капитанищи и тянут на себе, на своих плечах всю планиду войны. Ибо понимают они в ней побольше, чем многие генералы, получившие зачастую свои звания, усердно вылизывая начальственные зады. Не все, конечно, но многие, многие. И вот такие капитанищи – они всегда оказываются в нужном месте на участке прорыва, всегда умудряются замкнуть кольцо окружения или прижать банду огнем, прежде чем в штабе сообразят, что делать, именно они при необходимости виртуозно саботируют многомудрые приказы штабов, спасая солдатские жизни и добавляя еще более нелестные характеристики в свое личное дело… короче, они и ведут войну. Неторопливо, но неотвратимо, размеренно вращают это кровавое колесо, воюя так, как крестьянин пашет поле – без надрыва, но и пока свое не сделает, не уйдет. Таким был капитан Стариков, которого он знал с прошлой войны – человек, которому майором светило стать разве что под самую выслугу…