Антон Сибиряков - Место, где живут Боги Страница 2

– Не подходите, – вещает громкоговоритель с крыши одного из ЗИЛов. – Не подходите, идет карантин. Повторяю – не подходите, идет карантин!

Сильный ветер на несколько секунд приподнимает угол одного из тентов, прикрывающих кузов грузовика, и оголяет прозрачную стенку карантинного саркофага, сквозь которую виднеется тело ребенка. Его маленькая ладошка прижата к защитному стеклу, а вокруг проступает ореол мутной испарины.

Под ошарашенные взгляды людей траурная процессия уходит к Коммунальному мосту, ведущему на другой берег Оби, в закрытую часть города. На подъезде к реке, напротив парка развлечений, теперь стоит контрольно-пропускной пункт, а все вокруг оцеплено войсками.

Проповедник, растерявший свою паству, садится на спинку лавки и достает из кармана бутылку. Долго пьет из горла дрянное пойло, морщась и фыркая, а после смотрит на людей в черных костюмах и смачно отрыгивает.

– Да пошли вы, гондоны!

Тело этого человека так и не найдут. С простреленной головой его сбросят в реку и через пару дней, разбухший и посиневший, он навсегда найдет приют в затопленном ивняке, где зацепившись за ветку воротом свитера, будет долго разлагаться на радость паразитам.

Журналистка Кэти Забава еще не знает, что ей предстоит. Она расчесывает свои огненные локоны гребнем из косметички и смотрит в зеркальце припаркованного рядом микроавтобуса марки Газель. На машине, выкрашенной в синий цвет, красуется огромный, будто медаль за отвагу, логотип телевизионной компании «Единица». Тонированные окна Газели нагло смотрят на ограждения и посты, выставленные военными, а улыбчивый губка Боб, болтающийся над лобовиком между солнцезащитными козырьками, придает моменту еще большую издевательскую нотку. Оператор – полноватый кучерявый мужчина в синей рубашке и наброшенной поверх джинсовой жилетке с множеством карманов – сидит в салоне, у раскрытой двери и держит видеокамеру на коленях. Рядом, на соседней сидушке продавленной его же весом, лежит зачитанная до дыр книжка с советами бросить курить. Оператор вздыхает, с тоской смотрит на журналистку и достает из нагрудного кармана пачку сигарет. Затягивается и довольный закатывает глаза.

– Коля, я готова, – подает голос Кэти Забава, даже не посмотрев в сторону оператора. Он морщится и подносит к глазам только что начатую сигарету.

– Между прочим, – говорит он, – акцизы все дорожают.

– Мм? – журналистка отрывается от зеркальца и смотрит на коллегу. – Что ты сказал?

– Да так, – он выбрасывает сигарету и сползает с сидения. Набрасывает камеру на плечо и примеряется глазом к видоискателю.

– Не бурчи, ты же знаешь, я перед эфиром этого не люблю.

Кэти Забава поправляет и без того идеальную прическу и вертит в руках микрофон.

– Возьми так, чтобы было видно и этих, – она кивает в сторону военных, оцепивших коммунальный мост, – и эту штуковину. Будет классный кадр.

Оператор смотрит сначала на военных, застывших по периметру с каменными лицами, а потом и на огромную черную махину, нависшую над городом. Она лежит поперек Оби, будто булыжник упавший в мелкий ручеек, бежавший по весне под коркой искристого наста. Окутанное белым дымом нечто упавшее с небес, прожегшее их, будто бумагу. Оператор поднимает глаза и видит в белом небе черную рану с рваными краями.

– Как они это сделали? – спрашивает он сам себя. – Как будто разорвали пространство…

– Не отвлекайся, – шикает на него журналистка. – Через минуту буду готова.

Кэти Забава не боится молвы и косых взглядов. Она идет по карьерному болоту, задирая подолы юбок, если вдруг становится глубоко, и мало кого считает себе ровней. Она ездит на красной «Тойоте» с тонированными стеклами и смотрит влюбленным взглядом на каждого ДПСника, остановившего ее за лихое вождение. В ее бардачке всегда лежит отрывной блокнот и ручка, которой она раздает автографы, а на заднем сидении, на всякий случай, валяется глянцевый журнал с посвященной ей обложкой. Красивая и стройная, молодая, она слывет в городе и области знаменитостью, у которой не за горами баснословные контракты с московскими телеканалами.

Придет время, – думает Кэти Забава поздними вечерами, выключая настольную лампу и протирая уставшие глаза, – когда меня заметит сам Эрнст.

– Начинаем, – командует она оператору, и он нацеливает на нее объектив.

Когда-то давно, когда Кэти Забава была обычной студенткой журфака Юлией Ивановой, она боялась камеры, как огня. Ей постоянно казалось, что на нее смотрит черное дуло пистолета и через секунду ее мозги окажутся на мостовой. Поэтому она краснела и заикалась, пытаясь выдавить хоть слово из заготовленной речи, а сокурсники-операторы со вздохом выключали камеры. Но теперь все было иначе. Кэти безумно любила прямые эфиры.

– Здравствуйте, – говорит она в камеру, и блеск ее глаз затмевает собой все творящееся вокруг. – Я Кэти Забава. И это будет прямой эфир с места событий.

Она оборачивается к Божьему ковчегу, и ее огненные волосы красиво струятся по тонким плечам.

– После приземления в Новосибирске космического корабля неизвестной инопланетной цивилизации, прозванного людьми Божьим Ковчегом, прошло уже около пяти дней, но до сих пор неизвестно – кто они и какую цель преследуют. Была ли это аварийная посадка или Земля была выбрана пришельцами неслучайно? Наша команда была первой допущена в закрытый на сегодняшний день город и – здесь и сейчас – мы раскроем вам все секреты…

В эфире всех государственных телеканалов появляется худой, болезненного вида старик. Это господин Смехов – глава крупнейшего холдинга, лидера в области разработки высоких технологий. Он сидит за столом в телевизионной студии, сложив руки на темно-бордовую столешницу, являя миру многообразие перстней. На правой руке старика болтается золотой браслет толщиной в палец. Камера приближается к лицу старика, делая его морщины глубже, а пигментные пятна – темнее. Кое-где на щеках блестят островки седых волос – показатель немощности и увядания.

– Наконец-то, – говорит Смехов, – мы узнали, что не одиноки во вселенной. Впервые люди могут с уверенностью сказать, что бездны космического пространства никогда не пропадали зря. Где-то далеко, за пределами нашей солнечной системы всегда существовала жизнь. И не просто жизнь, а разумная жизнь – жизнь, превосходящая нас в развитии. Долго мы спрашивали себя – будет ли толк, если на одной из планет мы обнаружим бактерии? О чем мы сможем с ними поговорить, чему сможем у них научиться? И мы сокрушались такой возможности, ничтожно малой, но такой ожидаемой…Но все эти годы… не было даже ее. И когда мы отчаялись ждать, ОНИ вышли с нами на связь. Дали нам возможность снова верить, дали нам шанс увидеть своими глазами чудо… Кто они? Я расскажу, но прежде хочу сказать, что они пришли показать нам будущее. Каждый из нас видит его уже сейчас. Космос никогда не молчал – он требовал от нас ответа. Но мы забыли – как говорить с ним и как слушать. Но теперь, я уверяю вас, мы вспомнили, мы научились. На мои средства и на средства Российского правительства, а так же при участии космического агентства НАСА, в город Новосибирск к приземлившемуся космическому кораблю, будет организована научная экспедиция, ориентированная на контакт с посетившими нас…

Кт они? Многих из вас волнует этот вопрос. После нашумевшего признания одной небезызвестной особы – каждого человека занимает эта проблема. Неужели нас посетили те, кто нас создал? Наши создатели, те, кого мы привыкли называть Богами?

Я дам вам ответ. Но, несмотря ни на что, вы все равно до самого конца будете сомневаться – правда ли это? Что поделаешь, так уж устроен человек.

В признании Татьяны Гориной, низкосортной актрисы областного театра, не было ни капли правды, все ее слова были выдумкой, желанием прославиться… но – те, кто посетил нас, действительно, наши прародители. Те, кто нас создал. И они нашли нас после долгих разлук. Мы потерялись, заблудились в темных уголках вселенной – человечество всегда было непослушным ребенком. И мы забыли, перестали помнить – откуда мы взялись… Но все имеет свое начало. И свой конец.

Откуда я все это знаю? Я расскажу вам…

Рыжий таракан нагло ползет по стенке, шевеля усами. Вальяжно, не торопясь проделывает привычный путь к открытой воде.

– Ничтожество! – шипит женский голос, и огромный кулак в зеленой перчатке со всего маху размазывает таракана по голубой кафельной плитке.

Но кто здесь ничтожество? – думает женщина, глядя на дергающиеся тараканьи лапки. – Эта тварь или я, человек, которого эта уродливая мразь даже не заметила?

Женщина не знает ответа. Женщину зовут Татьяна Горина, и она стоит над жестяной мойкой, опершись на нее руками в латексных зеленых перчатках, и смотрит на гору грязной посуды, скопившуюся за целый день. Ржавый кран подтекает который месяц, но в доме нет умелых мужских рук, чтобы его починить. Белая от хлорки вода скапливается в заляпанных кетчупом тарелках, принимая бледно-розовый цвет, и Татьяна видит в этих лужицах свое отражение. Измученное недосыпами осунувшееся лицо с сеткой бальзаковских морщин у раскрасневшихся глаз – странная, восковая маска, слепленная в занюханной мастерской. От бессилия и злобы Татьяна сжимает края раковины так, что они впиваются ей в ладони и боль, взбирающаяся по рукам, не дает ей заплакать. Выпустить на волю стаю безумных рыданий, что встали у ее горла гадким комком. Женщина дышит через нос, раздувая ноздри усеянные черными точками, и включает воду. На плите с четырьмя замызганными конфорками – варятся пельмени, а рядом, на разделочной доске, в луже красной крови лежит кусок курицы, из которого к вечеру будет сварен бульон. Татьяна смотрит на кастрюлю с пузырящейся водой, на разбухшие пельмени и думает о том, как похожи все ее дни. Заученная наизусть роль снежной королевы, выплеснутая, будто смола на полупустой, шуршащий чипсами зал, слезы на длинной лавке в подсобке, половая тряпка и тяжелое ведро воды – а впереди длинный, залитый грязным светом коридор, который нужно вымыть до закрытия. Дорога домой по темным улочкам, полным пьяной ругани и мурашки на пояснице от стука шагов позади. А дома больная мать, пятилетняя дочь и пятнадцатилетний сын, протаптывающий дорогу в колонию для малолетних. Старая мебель, старый допотопный холодильник, веник вместо пылесоса, облупившаяся штукатурка, мелочь в кошельке и темные пятна на подушках. А утром – выведенный на запотевших окнах знак бесконечности. Замкнутый круг, разорвать который нету сил.