Владимир Кузнецов - Триптих первый: Война Страница 2

Сверху снова зашуршало. Теперь Кортинья был уверен, что это не кот. Шпага с тихим шорохом вышла из ножен. Заметив это дон Модесто обнажил свою, при этом грохнув ножнами об пол и зазвенев миланским клинком так, что весь дом услышал.

Поймав холодный взгляд Кортиньи, дон Модесто, как видно, решил, что прятаться больше незачем и громогласно рявкнул:

– Кто там?

Кортинья поднял шпагу, готовясь ударить через щель в досках. К его счастью тонкий мальчишечий голос прозвучал на мгновенье раньше:

– Испания и Сантьяго! – раздалось сверху с явным галисийским выговором. Кортинья со свистом втянул сквозь сжатые зубы стылый воздух и убрал шпагу в ножны. Тем временем послышалась торопливая возня, кто-то выбрался на крышу и тотчас же спрыгнул с нее. В белесой темноте за окном мелькнула скрюченная фигурка, а еще через мгновение, послышался стук в дверь.

Чердачным обитателем оказался мочильеро[8] лет тринадцати от роду, худощавый и смуглый, как мавр. Под ворчливые насмешки солдат он встал перед саргенте.

– Как тебя зовут? – спросил тот сурово.

– Эрнани Гальярдо и Ньета, – нисколько не испугавшись тона саргенте, отвечал мальчишка. – Служу капитану Гонсало де Себастьяну из третьей компаньи[9]. Был отправлен на фуражировку.

– В ночь-полночь? – с недоверием спросил де Мадарьяга, стоявший тут же.

– Сейчас, чтобы разжиться съестным, заходить приходится глубоко, синьор. За полгода осады все окрестные селения опустели. Мы, мочильеро, бывает проходим миль пять – и это не считая обратной дороги! Куда лучше начать путь ночью, чтобы лишний раз не попасться на глаза врагу.

– Ясно, – кивнул саргенте. – Если хочешь, можешь остаться с нами.

– Спасибо сеньор, – мальчишка быстро кивнул. Видно было, что предложение саргенте ему по нраву. Еще бы – в такую метель хотелось иметь крышу над головой. А этот мочильеро наверняка уже трижды пожалел, что оказался в открытом поле. От того, видать, и решил заночевать на крыше мельницы.

Мельник с женой жались в углу, со страхом поглядывая на смуглых чужеземцев. Солдаты, меж тем, заняты были своим делом. Молчаливый Яго Мартин, сипло дыша и потирая ушибленную грудь, сходил на улицу, набрав в колодце воды, которой промывал теперь раны Паласиоса. Темный, как ночь, андалузец Керро и бесшабашный валенсианец Лино ремнями привязали пленников к одному из опорных столбов и теперь уже приглядывали себе местечко, где будут коротать остаток ночи.

– Warmte water[10], – обратился к хозяйке Кортинья. Та послушно кивнула и завозилась с очагом, угли в котором едва тлели, потом взяла котелок и вышла. Вернувшись, повесила котелок над разгоравшимся камельком и встала рядом, прижавшись спиной к стене. Раненый в своем углу тихо застонал.

– Жрать охота, – сказал Керро Лопе, с хрустом почесав бородищу. Увлекшись этим процессом, он даже исхитрился поймать вошь, которую с наслаждением раздавил обкусанными черными ногтями.

– Эй, хозяйка! – не удовлетворившись этим, он снова запустил пальцы в бороду, выискивая новую жертву. – Есть что пожрать? Мы заплатим! Понимаешь?!

Хозяйка стояла недвижно, с лицом бледнее, чем полотно сорочки. Она понимала, что Керро обращается к ней, но испанского, похоже, не знала. Лопе бросил короткий взгляд на своего командира, видимо ожидая, что тот возьмет переговоры на себя, но Кортинья молчал.

– Клянусь Святым Распятием, я бы заплатил ей, – сказал Керро уже тише. – Если бы у меня было хоть что-то, я бы заплатил ей, так мне хочется есть.

– Свое жалование ты проиграл в карты, – заметил де Манайа, – и было это три месяца назад.

– Четыре, – поправил его Лопе, с хрустом раздавив еще одну вошь. – Проклятье, я уж и забыл, как выглядит профиль Его величества! И ведь я не жалуюсь и не прошу чужого! Только то, что заработал верной службой Испанской короне и Святой Католической Вере.

Лино, помолчав немного, продекламировал:

– И день за днем оборванной ватагойШагаем мы по Фландрии дорогамИ пустота в желудке нам в подмогуИ не заходит солнце над Испаньи стягом!

Керро в ответ только заворчал, как недовольный пес, а дон Модесто удивленно вскинул бровь.

– Чьи это строки? – спросил он. Де Манайа сделал вид, что вопроса не расслышал, с нарочитым тщанием занявшись своей сбруей. Гусман бросил вопросительный взгляд на Кортинью, но тот промолчал, следуя своему правилу, что каждый должен сам отвечать за себя. Лино сочинял сонеты, не стесняясь читать их своим сослуживцам. Правда, он редко записывал их (испытывая вполне объяснимую нехватку бумаги и чернил) и лишь небольшую часть помнил на память. Иногда, шутки ради, они писал стихи углем или кинжалом на стенах домов, где квартировала их камаррада[11]. Случалось, что потом эти стихи читал кто-то другой, квартировавший там после. Особенно удачные таким путем запоминались и распространялись по испанскому войску, правда, не в пример медленнее, нежели, например, срамные болезни и расстройство гуморов.

– Я слыхал, что среди солдат Терция Вьехо де Сицилья[12] есть талантливый поэт, которого солдаты часто цитируют, – продолжал де Мадарьяга. – Но мне не доводилось раньше слышать его стихов. Вероятно, сейчас были прочтены его строки?

Аккуратная и выверенная ремарка гусмана даже немного удивила Кортинью. Лино оторвался от своего занятия, коротко кивнув:

– Вы совершенно правы, дон Модесте, – и больше не прибавил ни слова. Вода в котелке закипела, и хозяйка кочергой сняла его с огня, перелив воду в большую глиняную плошку. Яго забрал плошку, опустив в нее отрез ткани, которым промывал рану.

– К цирюльнику надо, – бросил он с сиплым придыханием. В самом начале боя его грудью протаранил конь, так, что Яго отлетел на пару шагов и не сразу смог подняться.

– Сейчас все, что мы можем сделать – это промыть и зашить рану, – ответил Кортинья, – Лучше вас, синьор Мартин, с этим никому не справиться.

Ответом был короткий кивок, после чего Яго забрался в свою сумку, достав оттуда чистый сверток с кривой иглой, бритвой и катушкой ниток, после чего, неторопливо и обстоятельно стал готовиться к шитью. Кортинья отвернулся, зная, что более никакого вмешательства, ни его, ни других членов его отряда, не потребуется. Яго Мартин был человеком необычным, можно сказать странным: скупой на слова, точный в деле, никогда не в голос не высказавший ничего, чтобы не касалось общего дела. Саргенте служил с ним еще до Двенадцатилетнего перемирия, но так и не узнал ничего о доме и семье Яго, о детстве и жизни его в мирные годы. За все время службы Мартин сказал не больше слов, чем тот же Лопе мог с винными парами исторгнуть за один вечер.

– Синьор де Манайя, – произнес Кортинья, протягивая окоченевшие пальцы к огню. – Вам – первая стража. Отправляйтесь наверх, на чердак, следите за дорогой. В гостях мы наделали шуму, и голландцы могут послать провожатых. Синьор Лопе – смените его через час. Я присмотрю за «языками». Остальным – спать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

(исп.) взвод. Наименьшая боевая единица Имперской Испанской Армии, числом до десяти солдат.

2

(исп.) сержант

3

(исп.) – полковник

4

(нидерл.) Кто еще есть в доме?

5

(нидерл.) Никого нет!

6

(исп.) капрал. Заместитель и помощник сержанта в командовании взводом.

7

молодой дворянин высокого происхождения, на сравнительно короткий срок приписываемый (обычно по протекции) в действующую терцию без воинского звания, жалования и конкретных обязанностей. Обычно это делалось для создания репутации и получения выгодной должности при дворе.

8

(исп.) паж. Юноши-подростки, не подходящие по возрасту для полноценной службы. Исполняли роль носильщиков, фуражиров и ординарцев при офицерах. В официальных списках не числились и жалования не получали.

9

(исп.) рота. Состояла из 10–15 взводов (100–150 человек).

10

(нидерл.) согрей воды.

11

здесь, объединение солдат, квартирующих и питающихся вместе, важная социальная (не строевая) единица испанского войска.

12

Старая Сицилийская Терция – одно из старейших подразделений испанской пехоты. Изначально, терция – объединение трех полков, впоследствии – единая боевая единица штатным составом в пятнадцать рот.