Где-то там, за облаками… - Алексей Федотов Страница 2

И тогда я начинаю кричать, срываясь на визг.

Мой крик вызывает огненную бурю, выжигающую своими пылающими кольцами, крашеное дерево скамей. Я делаю небольшое усилие, и пылающие скамьи взрываются, рассыпая в воздухе снопы разноцветных искр и обугливавшиеся обломки досок. И тогда я слышу тихий смех. Смех, перерастающий в оглушающий хохот и громовые аплодисменты от невидимых мне зрителей…

Затем я просыпаюсь и чувствую, как бежит ледяной ручеек пота по моей спине, пачкая измятые простыни, как дрожат пальцы, когда щелчок зажигалкой вызывает к жизни крохотный огонек, отголосок той бури, поджигающий кончик сигареты в моих губах.

Потом я выхожу на балкон и молча стою, выпуская клубы дыма и наблюдая с высоты двенадцатого этажа за просыпающимся городом. Почему-то этот сон всегда снится мне под утро. Именно в то время, когда глубокая ночь сменяется ранним утром. Когда начинает розоветь горизонт в предчувствии хозяина небосклона и появляются первые, пачкающие утренний воздух, автомобили на дорогах. Именно тогда и снится мне вся эта мура, вызывая к жизни один и тот же сценарий — холодный ручеек пота, тусклый огонек сигареты, просыпающийся город с высоты двенадцатого этажа, затем невнятное бормотание разбуженной жены, бурчание вскипевшего чайника и шелест яиц на раскаленной сковороде. Все одно и тоже. Найти бы того поганого сценариста, что так нагло влез в мою голову и своими грязными ручонками вписал эти несколько минут. Найти и добавить еще одно ПОЧЕМУ, к уже и без того длинному списку.

Я лениво вожу вилкой, размазывая яичный желток по дну тарелки. Делаю глоток кофе из огромной фаянсовой чашки с глупым красным орнаментом на пузатом боку. Целую жену, стоящую у зеркала в коридоре и расчесывающую волосы старой массажной щеткой. Закрываю за ней дверь, выглянув на прощание в глазок. Неторопливо шлепаю босыми ногами в спальню, включаю компьютер и, не дожидаясь пока он полностью проснется, кладу себе на колени клавиатуру. Начинается мой рабочий день. Я вызываю текстовый процессор, выбираю очередное свое недописанное произведение и углубляюсь в работу. Я неторопливо набираю на обшарпанной старенькой клавиатуре слова. Слова слагаются в предложения. Предложения в строки. Очередное мое творение пробуждается к жизни под сухой стук клавиш и жужжание компа. Что родится на этот раз — редкий шедевр или очередная неудача — не знаю даже я.

Я лишь даю этому жизнь, а дальше… дальше оно живет своей жизнью. Как обычныйнеудачник зарастет пылью на прилавках, или как ловкий мошенник будет вытягивать деньги из карманов обывателей. Кто знает.

Тот, кто учил меня писать книги, любил повторять, что хороший писатель всегда вкладывает в свое творение часть своей души. Маленькую, чуть заметную часть. Но эта часть может оказаться любой. Может вдохнуть радостный аромат летнего утра, а может выдать зловоние городской свалки. Самое страшное, что ты никогда не узнаешь, какая частица твоей души покинула тебя и зажила собственной жизнью, вплоть до того момента, как будет поставлена последняя точка на последней странице и выпита первая рюмка коньяка по случаю окончания очередного опуса.

Вот и сейчас я неторопливо нажимаю на кнопки, превращая ИДЕЮ в ТВОРЕНИЕ рук своих. Автоматически исправляю ошибки, заботливо помечаемые текстовым процессором и аккуратно делаю пометки в своей рабочей тетради. И терпеливо жду ЕГО рождения. Жду того момента, когда я распечатаю пачку с табаком и отправлюсь на кухню за коньяком. Потом посижу пару минут, глядя на светящуюся на экране последнюю страницу и ту последнюю точку. Раскурю старинную трубку, подаренную одним из моих фэнов и опрокину пыльную бутылку над тонким хрустальным бокалом. У каждого из нас свои привычки. Один мой друг, после окончания очередной книги, лезет мыться под душем, другой — покупает супруге огромный букет роз. Все мы чудаки. Затворники, желающие общаться с миром только через тонкие хрустящие страницы в целлофанированных обложках. Да, я не люблю людей. Не люблю тех, кто содержит меня, покупая мои книги, позволяя время от времени удовлетворять свои скромные и не очень, прихоти. Но именно НЕ ЛЮБЛЮ, а не НЕНАВИЖУ. Я всегда предпочту вечер с книгой на диване, чем романтичный поход в ночной бар. Таким уж я стал. И это уже вряд ли можно изменить.

В коридоре просыпается дверной звонок и рассыпает веер душераздирающих трелей. Минуту я размышляю, стоит ли открывать или вернуться к работе. Трель повторяется, и я, отложив в сторону клавиатуру, надеваю истрепанные, но все еще любимые тапочки и плетусь к двери. Долго смотрю в мутноватое стекло глазка, пытаясь обнаружить посетителя. Затем решительно распахиваю дверь и обнаруживаю лишь сиротливо лежащий на коврике длинный конверт.

Почесываю задумчиво затылок, поднимаю белый прямоугольник и захлопываю дверь.

Конверт девственно чист. Видно лишь аккуратные места склеек и больше ничего. Ни адресата, ни отправителя. Ну, с адресатом то, пожалуй, понятно. А вот что насчет отправителя? Вспыхивает безумная мысль о моем проклятом сценаристе снов, но тут же исчезает смытая волной ощущения безумия идеи. Я верчу конверт в руках и решительно надрываю хрустящую бумагу.

На ковер падает сложенный вдвое белый лист. Я нетерпеливо открываю послание и читаю одну единственную фразу — "Виктор. Пятница, бар "У Флинта" в шесть вечера. Приходи один. Думаем, что не пожалеешь". Дальше следует беззвучный удар, сотрясающий мое тело, сопровождаемый ослепительной вспышкой белого света перед глазами и медленное угасание сознания.

Больно. Очень больно. В голове стучат молоточки. Маленькие молоточки бьющие по таким же маленьким колокольчикам. Я поднимаюсь, стараясь не обращать внимания на ставшее ватным тело ицарапая ногтями недавно поклеенные обои. Ноги предательски дрожат, поэтому приходится опереться спиной о стену. В животе застыл ледяной комок, дергающий мое ставшее непослушным тело в позывах к рвоте.

Я чувствую что-то теплое на своей щеке и вижу в зеркале напротив, тонкую струйку крови, стекающую из-под волос по щеке. Кажется, я к чему-то приложился головой во время падения.

Стою, тупо всматриваясь в свое изображение на серебристом стекле. Постепенно утихает дрожь в коленях, и тает лед в желудке.

Начинаю озираться по сторонам, еще не решаясь оторваться от спасительной тверди стены, в поисках причины моего состояния.

Пустой коридор, освещенный тусклым светильником, закрытая на ключ стальная дверь, измятый цветастый ковер на полу, перевернутый табурет и одинокий белый конверт в бурых пятнах крови. Листка с дурацкой фразой не было. Я