Алексей Колентьев - Туман войны Страница 2

Технику и удары мне ставил веселый, совсем не похожий на матерого кровопускателя седой майор. Он был в этом учебном центре под Москвой самым большим специалистом по ближнему бою. С шутками-прибаутками он долго со мной возился, ни разу не используя деревянные муляжи клинков, а сами удары отрабатывались на хитрых манекенах. Ощущения от работы с «куклами» почти не отличались от тех, которые получаешь, когда клинок вонзается в человеческое тело. Спарринги с такими же курсантами, как я, часто проводились формально, полный контакт допускался всего раз или два, на зачетах. Был и более жесткий практикум, когда курсантам давали работать с реальным противником, в боевой обстановке, без всяких ограничений и условностей. Например, тебя объявляют в розыск. Травят собаками. Стреляют боевыми патронами на поражение. Или на пару недель помещают в тюремную камеру к уголовникам, сказав им, что ты насильник и педофил. Приятного мало, но кто проходит такой прессинг, потом нигде не пропадет и гарантированно не сломается…

Схватка в ближнем бою — это всегда проверка, всегда вызов той сумме опыта и рефлексов, которую приобретаешь на тренировках. В результате в бою с американцами мы оказались лучше подготовленными. А конец у той истории был именно такой, как предупреждал седой инструктор из Подмосковья: нам — победа и легкая адреналиновая трясучка, янкесам — яма и прожорливые черви. Все было очень просто: трупы раздели и сбросили в небольшую скальную расщелину, в тех местах пещеры иногда попадаются почти на ровном месте. Заросшие всякой вьющейся мерзостью, эти каверны в земле представляют для человека не меньшую угрозу, чем небольшая яма-ловушка с заостренными деревянными колышками, смазанными жиром какой-то местной разновидности землеройки, или просто растяжки и хитро развешанные по деревьям противопехотные мины. Амеры столкнулись с этим во время вьетнамской войны и довольно успешно применяли полученный опыт на практике. Теперь они, все шестеро, стали кормом для десятка-другого падальщиков и мириадов мелких насекомых, и неизвестно еще, что хуже: хищников можно отпугнуть, но вот жуки пожирают даже живого человека, стоит ему только чуть пораниться и на минуту задержаться на одном месте…

В сельве от трупов очень скоро уже ничего не останется: двое суток, и даже кости зверье растащит по норам. Так здесь исчезает очень много народу. Сельва напоминает мне огромный зеленый океан, не затихающий ни на минуту. Тут постоянно идет война всех против всех, и люди с их передышками на сон и отдых кажутся слепыми и глухими кусками мяса. Сельва терпит их присутствие какое-то время, забавляется, глядя на их страдания и суетливую беготню, и в конечном итоге берет свое, поглощая людей без остатка, не оставляя на зеленой поверхности ни малейшего следа…

Я поправил панаму, надвинув ее сильнее на глаза, пошел на северную окраину лагеря, где Батя, или, как его зовут местные, команданте Сильверо, уже приступил к допросу пленного. Наблюдать за работой командира всегда интересно. Картина напомнила мне фотографии, какие часто печатали в свое время в газете «Труд» под общим названием «Зверства эскадронов смерти в Сальвадоре». Батя стоял, сцепив руки за спиной, расставив ноги почти на ширину плеч. На голове — армейское кепи с длинным козырьком, куртка «тигровой» камки расстегнута, рукава засучены, темно-зеленая майка открывает фрагмент широкой волосатой груди с цепочкой «собачьего жетона»,[6] который Батя носит скорее из издевки, нежели следуя правилам. Умри любой из нас, никто даже не чихнет два раза, поскольку нас тут вроде как и нет вовсе. Я — на Алтае, в командировке, откуда Наташа исправно получает письма, которые я пишу ей каждую неделю. Батя — в своем долбаном Подмосковье, муштрует новобранцев в пехотной части, где он числится заместителем командира полка, о чем его жена и двое уже взрослых детей получили соответствующее известие. Остальные ребята тоже имеют официальную отмазку, согласно которой всех нас можно как поощрить, если останемся живы, так и списать вчистую, если пропадем в местном винегрете из противоречивых интересов и запредельных амбиций.

Вообще, Батя любит вживаться в образ, вот и сейчас он закурил черную вонючую сигару — страшное оружие массового поражения, от которого дохнут не только местные комары, но и слабые на дыхалку люди. Я-то уже не курю, избавился от этой привычки еще до прихода в группу к Серебрянникову. Батя балуется табачком только на базе, а перед делом всегда завязывает на то время, что мы будем в рейде, и других на это выдрессировал строго. Однажды я решил завязать с куревом насовсем, чтобы не перестраиваться каждый раз и не тереть пухнущие от нехватки никотина уши. Стало легче жить, но иногда все еще тянет выкурить сигаретку, под которую так легко соображается…

— Ты мне сейчас не просто все скажешь, cabron![7] Я еще буду затыкать твою поганую пасть! — Батя подошел к привязанному к столбу пленному, парню лет двадцати. Тот держался храбро, хотя люди Рауля уже основательно ему наподдали. Судя по всхлипам, издаваемым пленным полицейским при каждом вздохе, у него был двухсторонний перелом ребер. Батя продолжил, мешая английские и испанские слова: — Сегодня ты видишь солнце в последний раз, muchacho![8] Если ты не бросишь играть в молчанку и не расскажешь, когда твои друзья повезут украденное у нас продовольствие, тебя заживо сожрут муравьи. Эти мелкие твари сначала заберутся в твою тощую задницу, а потом пролезут в башку и выедят твои глупые мозги!..

Прохаживаясь перед связанным пленником, Серебрянников каждый раз останавливался, чтобы выпустить запуганному фараону струю вонючего сизого дыма в лицо.

— Эй, — обратился он к двум местным бойцам явно индейской наружности, невысоким и черноволосым задохликам, данным Раулем в помощь, — развяжите этого придурка. Пойдем навестим Долорес.

Парни заулыбались, предвидя известное им развлечение, которыми сидящие в чаще повстанцы и так не были избалованы. «Прогулка к Долорес» — это изощренная пытка, позаимствованная у одного воинственного индейского племени, ее часто применяют как партизаны, так и местные армейцы. Муравьи здесь не строят домов из веточек, а предпочитают жить в древесных стволах, образуя целые колонии. Привязанный к такому дереву человек через пару часов сходит с ума, а через неделю его объедают до костей. Смерть от такой «процедуры» медленная и болезненная, и полицейский об этом знал, потому что округлил глаза и затараторил, как и предсказывал Батя. Посмотрев, как парня отвязывают и готовят к транспортировке в горы, откуда его родне передадут «веселый» снимок с отрубленной головой на шесте и обязательно в форменном берете, я подошел к командиру и тронул его за плечо. Серебрянников обернулся, нахмурившись, но узнал меня, улыбнулся и, выплюнув изжеванную сигару, подмигнул:

— Ловко я его, а, старшой?

— Как всегда, Пал Николаич. Ты зверюга просто. Что спел этот мальчишка?

— Все нормально, Егор. Припасы повезут послезавтра, по южной тропе. Сопроводилово ожидается небольшое: пятеро солдат, капрал и местный проводник. Но думаю, что паршивец врет, либо сам мало что знает. Сам смекай, кто ж местных идиотов по нашей территории одних пустит? Пошлют «нянек», голов десять, чтобы те издали по маршруту караван пасли да за местными приглядывали хорошенько. А самих лоялистов будет голов пятнадцать вместе с погонщиками. Ну, да мы тоже не вчера родились. Перехватим их после развилки, когда они будут переправляться через ручей: берега там глинистые, размыто все, да и вода еще не спала. Караван вынужден будет полноценную переправу устроить. Это будет достаточно далеко — километрах в тридцати от последнего их пикета, а маневренная группа подойти к ним сможет только через пару часов. «Няньки», скорее всего, разделятся: часть сядет в охранение на другом берегу, а еще человека три будут тылы пасти. Если застанем мазуриков врасплох — возьмем груз чисто.

— Согласен, давай готовиться. Местных будем брать?

— А то! Надо же кому-то ослам хвосты крутить. Придержим их, пока дело делать будем, а под конец высвистим, чтобы скотину собрали. А так по-прежнему работаем ввосьмером, чего зазря выдумывать, пиндосов наверняка не меньше придет.

— Ладно, пойду, сообщу Раулю хорошие новости.

— Добро. Только скажи, что людей я сам отберу. Его родственнички мне в группе не нужны.

— Я постараюсь, Батя, постараюсь. Но ты же знаешь, что без балласта не выйдет, мы тут только гости.

— Ты его уломаешь, недаром он тебя уважает и, по-моему, слегка побаивается. Не знаешь, почему?

— Без понятия, командир. Но думаю, что это из-за старого Родриго, или как там его местные кличут… забыл прозвище. Местный шаман, он до сих пор меня привечает за тот случай с радикулитом. Хотя я просто защемление снял, магии там ноль. У меня дед всю жизнь маялся, вот и пришлось выучить пару фокусов.