Игорь Негатин - Лишнее Золото [СИ] Страница 2

— Есть за что… Демидовск так и держат на половинчатом пайке?

— Ничего нового, — пожал плечами Никита, — в отряде поговаривают, что некоторые товары мы заказываем через посредников. Орден почувствовал силу, и вполне понятно, что хочет её ограничить. Даже через Москву пробовали надавить, но наши быстро разобрались и послали центр куда подальше. В общем — всё как всегда.

— Как всегда, говоришь, — мужчина прищурился, провёл рукой по шраму на подбородке и задумчиво продолжил, — ну что же, может, и пора… Слушай, Никита, отпуск мы проведём не здесь. Я тебя не зря сюда телеграммой вытащил. Понимаю, что в твоём возрасте гораздо интереснее отплясывать на карнавалах в Рио, чем слушать байки старого отшельника. Но есть одно дело, которое я хочу закончить. Пока не одряхлел…

Вечером, после сытного ужина, они уселись на веранде, освещённой несколькими лампами. На небольшом столике стояла бутылка красного вина, привезённого Никитой, и тарелка с нарезанным сыром. В противомоскитную сетку бились привлечённые светом насекомые. Где-то в темноте хрипела большая гиена. Мир жил своей обычной жизнью.

— Какое дело, отец?

— Не торопи события, сынок. Это долгая история…

— Разве мы куда-нибудь торопимся?

— Сегодня нет, — покачал головой отец. — А вот завтра времени на разговоры не останется. Нас ждёт небольшая прогулка на Юго-Запад.

— В сторону Демидовска?

— Нет, ещё дальше. В горы.

— Отец, там рядом Джохар-Юрт…

— Мы пойдём не напрямую, а через Сао-Бернабеу. Затем от Рио спустимся вниз по побережью.

— Ты задумал опасное дело, — нахмурился парень. — Нас только двое…

— Не опаснее, чем жить. Тем более, — усмехнулся его отец, — что завтра нас будет трое.

— Трое? — переспросил Никита. — Кто третий?

— Один мой старый друг. Ты знаешь, — мужчина попробовал вино, посмотрел на бокал и удивлённо хмыкнул, — что в этот мир я попал ещё в 5 году. Это 1988 год по летоисчислению Старого Света. В те времена людей здесь было мало. Четыреста с лишним тысяч жителей. Большинство из них жило в районе Виго, Нью-Портсмута и Порто-Франко. Даже Вако ещё не было. На его месте был форт с небольшим гарнизоном. Его называли Западным или «Последним Приветом». Самая крайняя точка нового мира. Именно здесь, на границе этого форпоста, начинались дикие земли, где не ступала нога человека. Не было ни Демидовска, ни Аламо. На побережье, там, где сейчас расположился форт Линкольн, стояло несколько рыбачьих хижин. Люди собирались в небольшие группы и на свой страх и риск отправлялись на запад. Словно в Старом мире, когда осваивали Дикий Запад. Многие из них умирали от лихорадки, погибали в стычках с бандитами или становились кормом для местной фауны. Но, кроме поселенцев, были организованы и несколько научных экспедиций. «Для изучения Нового мира», — как любили говорить люди Ордена.

— А с кем был ты? — неожиданно спросил Никита.

— Я, — усмехнулся отец, — был сам по себе.

— А мама?

— Мама… — запнулся мужчина, — Элен была со мной. Всегда…

Они немного помолчали. Никита почти не помнил своей матери — она погибла, когда ему было около четырёх лет. Так она для него и осталась светлым образом на нескольких чудом сохранившихся фотографиях. Когда подошло время учиться, Нардин-старший собрал вещи, посадил ребёнка в машину и отправился в Порто Франко. В 1993 году это был единственный город, где присутствовали школа и интернат. Чуть позже они перебрались в Аламо. Два года тому назад, когда Никите исполнилось восемнадцать, он, посоветовавшись с отцом, отправился в Демидовск и поступил на службу в Русскую армию. Отец построил этот дом и зажил неторопливой жизнью отшельника. Иногда к нему приезжали городские охотники, для которых он организовывал охоту на антилоп, наведывались знакомые из Демидовска. Обычная, ничем не примечательная жизнь. Возможно, кто-то назовёт её скучной. Может, это и так…

— Папа, всё это я слышал и раньше. Но ты никогда не рассказывал мне одну историю.

— Какую?

— Почему решился придти в этот мир?

— Почему? — переспросил отец. Он немного помолчал, провёл рукой по лицу и задумчиво повторил: — Почему…

2

1988 год. Кальви, Корсика. База Иностранного Легиона

Второй парашютно-десантный полк

Плотный мужчина с четырьмя майорскими полосками на погонах встал из-за стола и подошёл к стоящему посередине кабинета мужчине.

— Поль, мне чертовски жаль, что так получилось, но ты же понимаешь…

— Так точно! Я всё понимаю, mon commandant![1]

— Это сокращение, задуманное в Париже… Мне кажется, они поторопились.

— Мне тоже так кажется, но ничего не поделаешь — приказ есть приказ.

— Нам будет тебя не хватать, Нардин…

Поль Нардин — это я. Да, именно так, с ударением на второй слог. Мне тридцать четыре года, и при росте метр семьдесят пять во мне около восьмидесяти пяти килограммов. Причём, смею вас уверить, что ни одного грамма не приходится на жир. Я смугл и черноволос, хотя седина уже серебрится на коротко подстриженных висках. Глаза тёмно-зелёные, привычно прищуренные, как это бывает у европейцев, которые много времени провели в жарком климате. Что ещё? Худощавое скуластое лицо и шрам «образца 1978 года» на подбородке — память о майской переделке в Заире. Сейчас я нахожусь в городке Кальви, на Корсике. Это родина Христофора Колумба, место, где адмирал Нельсон остался без глаза, и база нашего Второго парашютно-десантного полка. В отставку выхожу в звании сержант-шефа. За плечами три контракта и пятнадцать лет выслуги, по которой я имею право на персональную пенсию. Она не велика, но с голоду не умру. Надо заметить, что третий контракт я отработал не полностью. Мне оставался целый год, но увы — это не моя вина. В Париже, после бурных и продолжительных дебатов, всё же приняли решение о сокращении Иностранного Легиона. Причина? «Слишком дорого для Франции!». Ну что же, может быть, и так… Как бы там ни было, но француженки не стоят напротив министерства обороны с гневными плакатами, требующими вернуть своих сыновей домой из какой-нибудь африканской задницы. В таких опасных местах отдуваемся мы — легионеры. Забыв про эту «мелочь», сокращение прошлось по нашим базам железной щёткой. Сегодня, с опозданием в месяц, пришёл приказ и мне. «Увольнение по причине сокращения». Отныне Поль Нардин предоставлен сам себе. В конце концов, майор прав — я ещё достаточно молод, чтобы заняться чем-то иным, кроме как восстанавливать «конституционный порядок» где-нибудь в Африке или в Южной Америке. Не я первый, не я последний…

Через месяц я вернулся в Париж, где родился и вырос. Навестил мать. Она постарела. В её некогда чёрных, как вороново крыло, волосах появились серебряные пряди. Моя вина… Мы, скажу честно, мало общались. Вскоре после смерти моего отца, в 1971 году, у неё появилась новая семья. С отчимом, служащим в нотариальной конторе, мы, как это говорится, «не сошлись характерами». Он считал меня слишком наглым, а я его — слишком большой сволочью. В канун моего восемнадцатилетия мы крепко повздорили. Этот жирный придурок позволил себе сказать резкость про моего покойного отца. Секунду спустя он неожиданно упал, причём так неловко, что сломал себе челюсть. Прискорбный случай сказался лишь на его аппетите (несколько недель он питался через трубочку), но наших отношений не улучшил. Не скажу, что меня это сильно опечалило. В результате всего этого в 1973 году, после получения степени терминаля,[2] я отказался продолжать учёбу и завербовался в Иностранный Легион. Про службу рассказывать не буду. Если это вас интересует по долгу службы, то всё подробно описано в моём личном деле. Там найдётся всё, начиная от учебной базы в Кастельнодари.

Ещё мгновение — и я вижу ворота кладбища Сент-Женевьев-де-Буа, в сорока километрах от Парижа. Чуть левее православной церкви Успения Божьей Матери — несколько дорогих для меня могил. Здесь похоронены мой отец, дед и даже прадед. Нет, фамилия Нардин не русская. Предки были французами, которые после Французской революции уехали в Россию. После 1917 года они вернулись обратно. Если сказать точнее, то вернулся мой прадед с семьёй. Круг путешествий «русских французов» (как назвали нашу семью соседи) замкнулся. Пятнадцать лет спустя я возвращаюсь к своим истокам, оставив в прошлом бесшабашного юношу, который любил жизнь. Мечты развеялись прахом, а прошлое иногда приходит по ночам. Оно садится у изголовья и таращит свои мёртвые глаза в пустоту. Хотя нет, это другое прошлое. То, что заставляет просыпаться в холодном поту, когда вижу чёрно-белую кровь и погибших друзей. Странно, но мои сны никогда не бывают цветными. Может, это и к лучшему? Отгоняю от себя эти видения, просиживая до рассвета у окна, выходящего на тихую парижскую улочку, но они не уходят. В комнате прохладно, по стеклу стекают капли дождя, а я кожей ощущаю африканскую жару и слышу звуки очередной войны, о которой забыли спустя несколько месяцев после того, как отгремели последние выстрелы. Для меня это воспоминания с привкусом горечи и боли. Для других — ещё одна точка на карте мира, где схлестнулись интересы политиков и дельцов. И, конечно, ещё одна подходящая тема для журналистов, чтобы привлечь аудиторию для телевизионных каналов и продажных бульварных листков.