Артём Мичурин - Умри стоя! (Доблесть и честь) Страница 2

— Хорош! Остынь!

— Убью!

Глеб заломил руку посильнее, и Наташа, ещё пару раз дёрнувшись, вынуждена была угомониться.

Приготовившиеся уже наблюдать развитие драки одногруппники разочарованно вернулись к своим делам.

— Отпусти, — процедила Волкова сквозь зубы.

— Ты успокоилась?

— Отпусти, сказала. Я его не трону. Ты мне плечо вывихнешь.

Глеб разжал руку и отступил назад, готовый дать отпор в случае блефа. Но Наташа в драку больше не лезла. Она поправила форму и, не оборачиваясь, пошла к своей койке.

Преклов уже поднялся с пола и сидел теперь, потирая ушибленную грудь.

— Ты как? Живой? — поинтересовался Глеб.

— Жифой. Фот федь сфолочь бешеная.

В столовой царило праздничное настроение. Чертовски питательная, несусветно полезная и в равной степени отвратная пищевая масса сегодня была щедро посыпана изюмом. Вообще Глеб за два года уже свыкся с этой напоминающей по виду творог и липнущей к зубам дрянью, чей вкус варьировался в течении недели от клубничного через апельсиновый к дынному. Больше всего Глеб любил вторник и пятницу, по этим дням давали «апельсин» — оранжевый брикетик, приправленный ядрёными синтетическими добавками, которым удавалось почти полностью забивать собственный вкус пищевой массы. «Клубника» с «дыней» этим не могли похвастать, а потому из-под ягодно-бахчёвых ароматизаторов пробивался мерзкий привкус рыбьего жира, дрожжей и скисшего молока.

— Ты изюм будешь? — уставился на порцию Глеба подсевший рядом Толян.

— Нет, тебе оставлю.

— Плавда?! — глаза Преклова вспыхнули неподдельной благодарностью, и он тут же потянулся собирать вожделенные сморщенные виноградины с пищевого брикета.

Глеба всегда поражало жизнелюбие этого парня. Ни выбитые зубы, ни сломанные кости не могли унять тягу Толяна буквально ко всему, что хоть немного способно было подсластить существование в учебном лагере «Зарница». Преклов чрезвычайно быстро оправлялся от любого удара судьбы, каким бы тяжёлым тот ни был, и как бы часто ни повторялся. А каждая мало-мальски приятная ерунда производила на него такой эффект, что Толя мог дня два кряду прибывать в отличном расположении духа, пока очередной удар не пришибёт эту маленькую эйфорию. Вот и сейчас, позабыв о замороженной проштопанной щеке и, как следствие, неконтролируемо текущих по подбородку слюнях, Толян улыбался, сжимая пальцами сладкую коричневую изюмину.

— Неправда, — отрезал Глеб и перехватил загребущую прекловскую ручищу. — Могу сменять на компот…

— Годится! — не раздумывая и не давая соседу договорить, выпалил Толян.

— …и джем, — невозмутимо закончил Глеб, кивнув на маленькую пластиковую баночку, запечатанную сверху фольгой.

— Э-э… — заколебался Преклов, переводя несчастный взгляд с джема на изюм и обратно. — Тогда половину компота.

— Лады.

Толян схватил кружку, сделал три больших глотка и под жизнеутверждающее «хе-хе-хе» принялся пересыпать изюм с брикета Глеба на свой.

В процедурный все явились сытые и довольные, как положено. Заедать пищевую массу бутербродом с двойным слоем джема оказалось весьма эффективно, мерзкий привкус почти не мучил. И полтора стакана яблочного компота пришлись как нельзя кстати. Глеб в очередной раз пожалел, что «медикаментозная профилактика» осуществляется только два раза в неделю, обычно в среду и субботу. По какой-то необъяснимой причине именно в день посещения процедурного кабинета рацион курсантов значительно улучшался, вплоть до того, что на столе появлялись свежие фрукты и даже натуральное ничем не разбодяженное мясо. В такие, по-настоящему праздничные дни, как не раз уже замечал Глеб, процедура длилась чуть дольше, а привычные ощущения были чуть острее. Случалось это примерно раз в месяц.

— По местам! — скомандовал Архангел второго ранга Лехов.

Курсанты без лишних проволочек закатали рукава и разложили свои тщедушные тельца на блестящих холодным металлом анатомических кушетках.

Лехов в «Зарнице» пользовался непререкаемым авторитетом, как у курсантов, так и у сослуживцев. Жуткой наружности мужик по габаритам не уступающий многим Палачам. Его шея, подбородок, нос и скулы были изуродованы ожогами, из-за чего казалось, что лицо Архангела до самых глаз укрыто багровой маской, почти сливающейся с тёмно-красным длиннополым мундиром. Едва шевелящиеся губы и скрежет имплантированного голосового синтезатора лишь усиливали эффект. Этот механический голос, глубокий и жёсткий, заполнял собою всё помещение, будто исходил не из одной точки, а рождался в самом воздухе, везде и сразу, заставляя попавшие в зону поражения тела дрожать и съёживаться.

Авторитет Лехова зиждился не только на звании, хотя и его было бы достаточно — мало кто из медиков дослуживался до Архангела, и уж совсем немногим Архангелам удавалось дожить до повышения ранга. Кроме этого все в лагере знали, что Лехов самолично вынес из боя на могучих плечах не меньше сотни контуженных и потерявших конечности солдат, среди которых было немало штурмовиков и даже Палачей.

Глеб услышал о героическом прошлом Лехова два года назад от курсантов второй группы. Воспитатели, и, тем более, сам Архангел, никогда на этот счёт не распространялись. Откуда факт биографии офицера стал известен второгодкам, Глеб не знал, но догадывался — от таких же второгодков годом ранее. А тем? Этот вопрос оставался без ответа. Но поставить заслуги Архангела второго ранга под сомнение он не мог даже в мыслях.

По уставленному кушетками и залитому светом ртутных ламп залу пошли курсанты медотрядов. Их тёмно-красная, цвета загустевшей крови, форма резко контрастировала с белоснежным кафельным убранством процедурного кабинета, отчего создавалось впечатление, будто медики не идут, а невесомо плывут в этом лишённом оттенков стерильном пространстве. Они поочерёдно подходили к «пациентам», застёгивали фиксирующие ремни и лёгким, отработанным до автоматизма движением вводили иглу внутрь имплантированного в левое предплечье катетера. Небольшой стальной кругляшёк с чёрной резиновой точкой уже два года как обосновался чуть ниже локтевого сгиба. Вживляемый катетер был первым, что обретал каждый прибывший в лагерь «Зарница». Только после этого курсант получал форму, паёк и место в казарме.

Короткая игла прошла сквозь мембрану. Металлический цилиндрик, идущий от острого полого стержня легированной стали к эластичной трубке, упёрся в шайбу катетера, повернулся и щёлкнул, надёжно соединив инструмент с веной. Медик нажал пару пиктограмм на сенсорном мониторе и аппарат, тихонько загудев, наполнил трубку физраствором. Лёгкое покалывание охватило сначала руку, а затем и всё тело.

Глебу нравилось это ощущение. Словно мириады крошечных иголочек прокатываются волнами снизу вверх и обратно. А потом мягкое, приятное тепло рождается в груди, разливается вокруг, наполняя мышцы спокойной, уверенной силой. Глаза смыкаются. Дыхание глубокое, размеренное. Теплее, теплее. Мускулы начинают мелко подрагивать. Жар усиливается. Он растёт, как пламя на сухой траве. И вот уже темнота закрытых век расцветает красными прожилками, накаляется. Дрожь сотрясает тело. Багровые всполохи рвутся сквозь робкое мерцание. Сейчас, сейчас… Сильный резкий спазм пробивает мышцы, так, что фиксирующие ремни жалобно скрипят на запястьях. И… Взрыв! Темноты больше нет. Раскалённое алое облако поглотило всё вокруг, сожгло, разметало неслыханной мощью. Спина отрывается от кушетки, выгибается дугой, зависает, вибрируя, будто под током, и падает вниз. Отпустило. Жар быстро сходит. Исчезает, растворяясь в крови. Всполохи меркнут, затухают. Возвращается темнота, по венам бежит расслабляющий холодок. Дрожь унимается. Всё.

— Процедура завершена. Отстегнуть ремни, — пробился сквозь стук пульсации механический голос Архангела.

Защёлкали фиксаторы. Курсанты, потирая ноющие мышцы, начали подниматься с кушеток.

Скоро медик — высокий темноволосый парень лет пятнадцати — подошёл и к Глебу. Вынул иглу из катетера, отстегнул левую руку и замер, уставившись в сторону.

— Что? — произнёс он через секунду, кивнув на объект своего внимания.

Никто не ответил.

Парень машинально, не переводя взгляда, отстегнул правую руку, и Глеб встал. Не успел он коснуться пола, как мимо с удивительной быстротой промелькнула громадная красная фигура. Архангел остановился возле не освобождённой до сих пор кушетки, рядом с которой стоял ещё один курсант-медик. Тот опустил глаза и сделал шаг назад. Лехов взглянул на приборы, потом склонился над неподвижно лежащим Виталием Тришиным и пощупал пульс. Все в кабинете остановились, молча наблюдая за развитием событий. Архангел убрал руку от Витиной шеи, вырвал из принтера распечатку и, пробежавшись глазами по графикам, уронил бумажную ленту на пол.