Дмитрий Воронин - Арена Страница 2

– Потому что врешь.

– Типично женский аргумент! – фыркнул Александр, пробегая пальцами по спине жены, лаская тонкий, нежный пушок. В другое время она бы выгнулась, как кошка, и мурлыкнула бы, сообщая о том, что его прикосновения по-прежнему ей приятны, но сейчас она осталась неподвижна и равнодушна.

– Такие деньги за такую работу не платят.

– Ты же видишь, платят… – усмехнулся он, но усмешка вышла натянутой. Лена его лица не видит, и то хорошо.

Вот в этом его драгоценная жена была права. Не платят. Ни такие, ни в два раза меньшие… И это при условии, что она знает лишь о половине его настоящей зарплаты. Хотя зарплатой это можно было назвать лишь с большой натяжкой, тут было бы более уместным другое определение. Хотя какое именно – черт его знает. Гонорар? Тариф? Премия? Саша уже не первый год часть получаемых в «Арене» денег откладывал, рассчитывая подарить жене хорошую московскую квартиру в элитном доме, с полной обстановкой, подземным гаражом, тоже, разумеется, не пустым. Пришлось бы что-нибудь соврать насчет наследства – Ленка права, десять штук баксов в месяц за телефонное консультирование околокомпьютерных идиотов никто не платит. Ни за красивые глаза, ни за другие заслуги.

Штерн, конечно, до денег не жадный – его вообще деньги, похоже, не интересуют. Когда Стас в порыве злости двинул кулаком монитор и разбил его на хрен, Генрих Генрихович даже бровью не повел – спокойно выписал чек на новый. Все ждали, что босс вычтет стоимость, или хотя бы часть, из Стасова гонорара, но ни финансовых, ни моральных репрессий не последовало. Народ после этого случая, понятное дело, слегка расслабился, к имуществу фирмы стал относиться без должного пиетета, так что Александру даже пару раз пришлось принимать меры. Впрочем, похоже было, что по поводу сохранности ареновского барахла волновался только он.

– Саша, я боюсь. Мне кажется, ты занимаешься темными делами. Ты мне скажи, я пойму, правда! Вместе подумаем, как выпутаться…

– Да что за глупости, Лен, какими темными делами? Наркотиками? Валютными махинациями? Малолетних девочек в турецкие бордели продаю или киллером по совместительству работаю?

Видимо, произнося заключительную часть тирады, Саша несколько переусердствовал, во всяком случае, голос у него чуть заметно дрогнул. Достаточно заметно, чтобы Лена напряглась и даже как-то съежилась, как будто испугавшись произнесенных мужем слов.

– И вообще, мне пора на работу, – нарочито бодрым тоном заявил он, стараясь за этими обыденными словами скрыть неудачное окончание предыдущей фразы. Хотя и понимал, что сбежать именно сейчас было бы не самой лучшей идеей. По закону Штирлица, запоминается последняя фраза, только этого ему не хватало.

– Да, конечно…

В ее голосе звучало даже не равнодушие, скорее какая-то фаталистическая покорность судьбе. И только когда он, встав с кровати, двинулся в сторону ванной, она тихо прошептала, по-прежнему глядя в стену:

– У тебя шрам на спине.

– Шрам? – Он замер в дверях и, оглянувшись, вопросительно посмотрел на нее.

– Маленький такой шрам, старый-престарый… только знаешь, Саш, я твою спину ведь знаю лучше, чем свою. Раньше его не было, шрама этого…

На работу он ехал в отвратительном настроении. Может быть, именно поэтому не стал брать машину – и в пробках настоишься, и Ленке транспорт может понадобиться, это все, конечно, аргументы веские. Но главное – в переполненном автобусе можно хоть злость на ком-нибудь сорвать. На ком именно – не важно, кандидат всегда найдется.

В этом он не ошибся. Уже на остановке обнаружился индивидуум, страстно желающий втиснуться в автобус любой ценой, например, оттолкнув старую бабусю. Бабуся, конечно, тоже могла бы выбрать для поездки не час пик, а какое-нибудь время поспокойнее, и в другой ситуации Саша, если бы опаздывал, сам это старухе и объяснил бы, правда, воспользовавшись литературным русским языком, а не банальным тычком, посадившим бабушку в сугроб. Но в данный момент инцидент произошел как нельзя более кстати, и Александр, с чувством впечатав локоть в солнечное сплетение нахалу, чувствовал себя истинным рыцарем, когда подсаживал рассыпающуюся в благодарностях бабульку на ступеньку автобуса. У сего поступка нашлись и зрители, поскольку ей, вопреки обыкновению, тут же уступили место – видать, решили, что внучок с бабкой едет. А внучок – два метра без малого да литые мускулы угадываются даже под меховой курткой. Автобус ушел, оставив торопыгу в отчаянных попытках запихать в легкие хотя бы немного воздуха, и на душе у Саши стало чуть легче.

Вообще говоря, сам он не считал себя злым. Да и многие друзья искренне считали Трошина добродушным увальнем. Это в определенной мере соответствовало истине – до тех пор, пока какая-нибудь капля не переполняла меру его терпения. И тогда… тогда он и сам себя пугался, да и сожалел потом и о сказанном, и – бывало – о сделанном. Сделать с собой он ничего не мог – и даже сейчас, прекрасно понимая, что этот придурок заслужил жесткое обращение, поскольку относиться к пожилым людям можно либо с уважением, либо никак, Саша все равно понимал, что потом опять будет сожалеть о своей несдержанности.

На работу он, как обычно, опоздал. Ничего удивительного в этом не было, сегодня особых событий не ожидалось, а в такие дни многие вообще являлись лишь к обеду. Другое дело, если Штерн объявлял день «Ч», тогда все, даже Женька, самый злостный нарушитель дисциплины из всей Команды, являлись задолго до официального начала рабочего дня. Не из-за страха перед шефом, не из желания проявить демонстративное рвение, а просто ради удовольствия посудачить в преддверии официальной постановки задачи, прикинуть тактику действий, повысказывать свои нисколько не обоснованные предположения по поводу результата этих действий, чтобы потом, когда придет время разбора полетов, шумно решать, кто же оказался ближе к истине.

Скромное здание уютно устроилось на каких-то задворках. В Москве хватает кривых улочек, богом забытых, где жмутся друг к другу всякие конторы, никому, кроме своих хозяев, не нужные. Здание старое, обшарпанное, вывеска, гласящая о том, что здесь-де расположена торгово-посредническая фирма «Арена», висела криво, заранее информируя потенциального клиента, что здесь ему ничего хорошего не обломится. Если же клиент был слепым или просто тупым и все же начинал ломиться в скрипучую дверь трехэтажного «особняка», то его любезно встречала секретарша Ниночка, славившаяся среди сотрудников «Арены» своим умением подобрать к каждому посетителю нужный тон. Кому надо – нахамит, да так, что человек уйдет вроде и оплеванный донельзя, и вроде бы и прицепиться не к чему будет. А кому надо – рассыплется бисером, наговорит кучу комплиментов, выразит искреннее соболезнование по поводу того, что вот этому конкретному господину «Арена» ничем помочь не сможет, проводит до двери, хлопая огромными голубыми глазами… и опять-таки человек уйдет несолоно хлебавши, чтобы больше не возвращаться. Ниночка это умеет, за что и деньги получает весьма и весьма солидные.

Впрочем, нормальные клиенты сюда вот так, с улицы, не приходили. И покосившаяся вывеска, и дверь, старая, потемневшая от времени и непогоды, растрескавшаяся и скрипучая, – все это было призвано отпугивать тех, кто шатается по таким вот конторам в поисках чего подешевле – падок наш народ на халяву. И главное, ничему не учится, ни на чужих ошибках, ни на своих. Именно здесь, в этих обшарпанных фирмах-однодневках вам запросто подсунут не просто «тухлое», а то и ворованное железо, грубо откажут в помощи и гарантиях, и потом окажется, что обратись вы в приличную фирму – сэкономите деньги и время. Умные люди это понимают и в «Арену» не идут. А для остальных есть Ниночка.

– Ой, Саша! Привет! – расцвела она в улыбке, завидев в дверях Трошина.

– Привет, Нинок! – улыбнулся он в ответ. Ниночку все любили, наверное, потому, что никому из своих она никогда не хамила, всегда была мила, дружелюбна и улыбчива. – Как дела? Новости есть?

– Да какие там новости, – махнула она рукой, устроилась поудобнее, как кошечка, в мягком кресле и принялась полировать ногти. Большую часть дня она занималась чем-то вроде этого. – Женьку премии лишили, а так все тихо и спокойно.

– Премии? За что?

– У Гоги спроси…

– Нинуля, – посерьезнел Александр, – я тебе сколько раз говорил, что Генрих Генрихович не любит, когда его называют Гогой.

– Это ты говоришь, – пожала плечами секретарша, – а ему, как мне кажется, глубоко по барабану. Ты рули наверх, там ребята премию обмывают, Женькину.

– Ты ж говоришь, его лишили…

– Ну, вот это и обмывают. В смысле, поминают.

– А ты-то что ж?

– А я, Сашенька, таблетки для похудания пью, и пока курс идет, спиртного – ни-ни. Даже грустно немножко.

– Нинуль, ну какие тебе таблетки? Ты и так можешь любой модели сто очков вперед дать. Фигурка – заглядение.