Макс Брукс - Успокоение, Ltd (сборник) Страница 2

Ирония в том, что основная часть денег поступает к нам как раз из Америки, от частных лиц и благотворительных организаций. Ваш [имя вымарано по причинам юридического характера] основал фонд, который дал десяткам ваших соотечественников возможность воспользоваться нашими услугами. Нам необходим каждый доллар, каждый кубинский песо, если хотите. Сейчас лишь деньги и имеют значение.

Поимка субъектов трудна и опасна, очень опасна, но этот этап работы относительно дешев. Подготовка – вот на что утекает львиная доля средств. Недостаточно просто найти субъекта нужного роста, комплекции, пола, с более или менее подходящими чертами лица. – Кирстед качает головой. – Настоящая работа начинается уже после того, как он оказывается в нашем распоряжении.

Волосы необходимо вымыть, остричь, возможно, перекрасить. Чаще всего основные черты лица приходится реконструировать, а то и вовсе создавать с нуля. У нас тут трудятся лучшие специалисты из Европы и Америки. Большинство из них работает за фиксированную плату или даже на общественных началах, но некоторые хорошо понимают, сколько стоит их талант, и требуют оплаты чуть ли не посекундно. Талантливые, черти.

Спускаемся на палубу E. Проход на эту уже закрыт тяжелой металлической дверью и охраняется двумя крепкого вида вооруженными мужчинами. Кирстед что-то говорит им по-датски. Мужчины кивают в ответ и устремляют взоры на меня.

– Вынужден извиниться, – говорит Кирстед. – Не я тут выдумываю правила.

Предъявляю паспорта – американский и Европейского Союза, – заверенную копию договора и письмо-согласие с печатью Министерства психического здоровья ЕС. Караульные внимательно изучают документы, даже просвечивают их довоенными ультрафиолетовыми лампами, затем кивают мне и открывают дверь. Мы с Кирстедом проходим в искусственно освещенный коридор. Воздух здесь неподвижен, без запаха и до крайности сухой. Слышно мерное жужжание то ли нескольких маленьких, то ли одного очень большого и мощного осушителя воздуха. По обе стороны тянутся ряды тяжелых стальных дверей с электронными замками, возле каждой из которых висит предупреждение на нескольких языках о запрете доступа посторонним лицам. Кирстед немного понижает голос:

– Вот здесь это и происходит. Подготовка. К сожалению, мы не можем туда зайти. Запрещено по соображениям безопасности персонала, думаю, вы понимаете.

Продолжаем путь по коридору. Кирстед жестами указывает на двери, не прикасаясь к ним.

– Лицо и волосы – лишь часть этапа подготовки. «Гардеробная персонализация» – вот настоящее испытание. Терапия просто-напросто не будет работать, если субъекты, скажем так, будут «носить» не ту одежду или не будут иметь при себе определенных личных вещей. Тут нас здорово выручает глобализация, хоть за это ей спасибо. Футболки, изготовленные, например, в Китае, можно найти в Европе, Америке, да и вообще везде. То же самое с электроникой и ювелирными украшениями. У нас договор с одним ювелиром на производство эксклюзивных украшений, хотя вы бы удивились, узнав, как часто нам в рознице удавалось отыскивать полные аналоги этих так называемых «единственных в своем роде» вещиц. Кроме того, у нас тут есть специалистка по детским игрушкам. Правда, она их не изготавливает, а модифицирует. Знаете, никто не способен так индивидуализировать игрушку, как ребенок. То есть, к примеру, у плюшевого мишки может не хватать глаза, а у солдатика один башмак будет черный, а другой – коричневый. У нашей специалистки по этой части есть склад игрушек в Лунде. Я его видел: огромный старый ангар для самолетов, внутри которого горками насыпаны различные игрушечные аксессуары: расчески для кукол, оружие для солдатиков. Там таких горок сотни, тысячи. Мне эта картина напомнила поездку в студенческие годы в концлагерь Аушвиц: горы очков и детских туфелек. Ума не приложу, как Ингвильд во всем этом разбирается. Просто одержимая женщина.

Помнится, как-то раз нам понадобился «особый пенни». Клиент попался специфический. В свое время он был кем-то вроде «агента по развлечениям» в Голливуде, работал с [имя вымарано по причинам юридического характера] и многими другими умершими звездами. В письме он написал, что однажды отвез своего сына в местечко под названием «Город путешествий». Это что-то типа музея поездов в Лос-Анджелесе. Он еще сообщил, что то был единственный раз в его жизни, когда он провел с сыном весь день. Так вот, в «Городе путешествий» стояло такое устройство, в которое если бросишь пенни и дернешь за рычаг, то монетка перекуется в особый медальон. Клиент сказал, что в день эвакуации сын отказался расставаться с медальоном. Мальчик даже уговорил отца проделать в нем дырку, чтобы можно было продеть в нее шнурок и носить на шее. Половина письма клиента состояла из подробного описания этого уникального пенни. Описывался не только дизайн, но и цвет, степень старения, толщина и даже указывалось точное место, в котором было проделано отверстие. Я понимал, что мы не сможем найти ничего и близко напоминающего медальон. Но нам помогла Ингвильд, и знаете, что она сделала? Создала новый, совершенно идентичный. Отыскала в сети документы компании, а потом передала копию дизайна одному местному слесарю. Ингвильд состарила монету, как профессиональный химик, – с помощью нужной комбинации соли, кислорода и искусственного света. Но главное, она позаботилась о том, чтобы вещица была изготовлена из пенни, выпущенного до 1980 года, когда американское правительство вывело из оборота медяки. Дело в том, что когда такую монету сминаешь прессом и обнажается внутренний металл… Простите, «слишком много информации», как вы, американцы, говорите. Я вам это говорю, просто чтобы показать, насколько мы здесь преданы своему делу. Между прочим, зарплата Ингвильд обеспечивает только прожиточный минимум. У нее, как и у меня, «комплекс вины богача».

Мы спускаемся на палубу F – самую нижнюю на борту «Королевы Африки». Хотя она тоже освещена искусственно, здешние лампы по яркости не уступают солнцу, каким оно было до войны.

– Мы пытаемся имитировать солнечное освещение, – объясняет Кирстед. – Кроме того, в каждой каюте воссоздаются звуки и запахи в соответствии с пожеланиями клиентов. Чаще всего они умиротворяющие – аромат сосны, щебетание птиц, – но вообще все зависит от клиента. Был у нас тут один человек из континентального Китая, приезжал с ознакомительным визитом, чтобы выяснить, есть ли смысл тамошним властям создавать предприятие наподобие нашего. Он прибыл из Чунцина и хотел слышать звуки городского шума и ощущать запахи промышленных отходов. Нашей команде пришлось микшировать аудиодорожки со звучанием различных автомобилей и автобусов, производимых в Китае, а чтобы воспроизвести токсичный смог – смешать запахи угля, серы и этилированного бензина.

Получилось. Как и с особым пенни. Должно было получиться. Иначе какой, к черту, смысл во всей этой затее? Зря мы, что ли, тратим время, деньги, да еще и рискуем психическим здоровьем местных работников? Мы постоянно переживаем то, что весь проклятый мир пытается забыть, а знаете почему? Потому что это работает. Потому что так мы помогаем людям, даем им именно то, что заключается в названии компании. Наш коэффициент эффективности достигает семидесяти четырех процентов. Большинству клиентов удается восстановить некое подобие жизни, оставить трагедию в прошлом, обрести что-то вроде успокоения. Это единственная причина, почему тут работают такие, как я. Лучшего места для преодоления «комплекса вины богача», чем здесь, и не сыскать.

Мы направляемся к последней каюте. Кирстед достает ключ и поворачивается ко мне.

– Знаете, до войны словом «богатый» обозначали обладателя материальных ценностей – денег, вещей. У моих родителей не было ни того ни другого, хотя они жили в такой, казалось бы, социалистической стране, как Дания. Один мой друг был богатым и всегда за меня платил, хотя я никогда его об этом не просил. Он постоянно ощущал себя виноватым из-за своего богатства, даже как-то раз признался мне в этом. Сказал, как несправедливо, что у него в отличие от других есть все. «Несправедливо». – В первый раз с момента нашей встречи с лица Кирстеда сходит улыбка. – Я не потерял ни одного члена семьи. Серьезно. Мы все выжили. Я понимал, к чему все идет, «почуял, куда ветер дует», как вы, американцы, любите выражаться. Не долго думая, я продал дом, купил все необходимое для выживания и еще за полгода до всеобщей паники переправил семью на Шпицберген. Жену, сына, двух дочерей, брата со всей его семьей – они все до сих пор живы, – трех внучат и пятерых племянников. А этот мой старый друг, у которого было «все»… он был у нас с месяц назад. Самое большое богатство сейчас – жизнь, вот поэтому мы и называем свое состояние «комплексом вины богача». Хотя, возможно, его стоило бы назвать «комплексом стыда богача», ведь люди вроде нас почему-то не любят обсуждать эту тему. Даже друг с другом. Помню, как я однажды пришел к Ингвильд на склад, и у нее на столе стояла фотография. Я вошел без стука и немного ее смутил. Она молниеносно бухнула фоторамку на стол, не успев даже посмотреть, кто пришел. Инстинкт. Чувство вины. Стыда. Я не стал спрашивать, кто изображен на фото.