Иван Тропов - Каратель Страница 2

Поиграл в вершителя судеб? Поиграл – и проиграл. Проиграл жизнь Старика, Гоша, всех наших. И свою собственную…

Это сильнее меня. Этого не изменить. Можно лишь признать, подчиниться – и бежать прочь. Старик был прав. Старик…

Ярость накатила удушливой волной, я врезал по столу. Чашка и кофейник звякнули.

Женщина за стойкой вздрогнула, теперь она глядела на меня с опаской – за меня? или за кофейник и чашку? – но ничего не говорила. Не решалась. Напуганная, но покорная овца. Хоть на убой веди, так и пойдет следом. Дрожа от ужаса, но покорно и безропотно.

А теперь и я – такой же. Уступивший тому, что сильнее меня. Смирившийся. Струсивший.

Прошлая ночь и это утро, вся эта бесконечная езда из Смоленска, вокруг Москвы и дальше на север, прочь, прочь, прочь – лишь короткое начало куда более длинного бега. Мне теперь только это и осталось – бежать. Всю оставшуюся жизнь. Бежать, поджав хвост.

Я грохнул по столу кулаками. Но ярость не уходила.

Я ведь все знаю про этих чертовых сук, но отныне ничего не делаю. Лишь прячусь по углам и надеюсь, что хотя бы меня это не коснется… Хотя бы сам спасусь… Ведь это главное, так? Так, черт бы тебя побрал?! Спастись самому – это главное?!

Я стиснул края столешницы – до боли, до хруста суставов. Потому что да, все так, именно так. Спрятался в тени и тихонько отползаешь по стеночке. Прочь. Дальше и дальше. Делайте что хотите, только дайте мне уйти. Оставьте в живых меня. Дайте уйти мне. А там уж как хотите. Вы хозяева жизни. А я блошка, досаждавшая вам, но теперь почти раздавленная…

Почти?.. Почти?

Раздавленная. Целиком и полностью. Был охотник – и нет.

Я оттолкнул столик, он грохнулся боком и поехал по кафельному полу через весь маленький зал. Покатились, гремя, кофейник и чашка, блюдечки и солонки, рассыпались салфетки и пластиковые цветы из вазочки.

Тетка за стойкой лишь жалась к стеночке, не спуская с меня глаз, не осмеливаясь сказать ни слова. Даже просто позвать кого-то не решалась.

И ты такой же. Она – оцепенела от страха перед тобой. Ты – бежишь от ужаса перед ними. Истинными хозяевами жизни…

Я стискивал кулаки до хруста, но толку-то? Что я могу сделать? Ну поверну я обратно, навстречу им… И что дальше?

Мы ту-то паучиху еле взяли – вчетвером! Но теперь я один. А эта тварь куда сильнее. Если это вообще одна тварь. Слуг было столько, что там должна была быть не одна паучиха, а две или три.

А я один. И не знаю, откуда они. Я даже не знаю, сколько их.

Даже если забыть про слуг, которые встанут между нами стеной; даже если предположить, что сука всего одна и я сумею к ней подобраться, – что дальше? Она раздавит меня как блоху. Один я слишком слаб против такой твари.

И это сейчас. Даже сейчас, когда я еще не забыл, каково это – сопротивляться паучихе. Когда в памяти еще живы те финты, что показала перед смертью та чертова сука… А что будет через неделю? Через месяц или два, когда – и если! – я выслежу эту тварь.

У Старика была ручная дьяволица. Живой тренажер. Теперь нет ни Старика, ни ее. А тренировка нужна постоянно. Без практики я ничто. Через месяц начну терять сноровку, через полгода забуду почти все. Не справлюсь даже с самой слабой из них.

Вот она, финальная точка. У меня нет суки, на которой я бы мог практиковаться. А это конец. Без ручной дьяволицы я ничто.

Я могу поискать какую-нибудь другую чертову суку, сделать из нее тренажер… Могу попытаться сделать. Просто найти чертову суку, – наверное, найду. Толку-то? В одиночку я смогу взять только очень слабую. А делать тренажер из слабенькой… Что толку практиковаться на слабой дьяволице? Если я смогу взять ее один в один, то что она сможет мне дать? Тем более с пробитым лбом. От этого ее атаки станут проще и слабее… Такая не даст мне даже того, что у меня уже есть. А мне нужно больше!

Мне нужна сильная. Вроде тех, каких мы брали втроем или вчетвером. Такая, как ручная дьяволица Старика.

Но я теперь один. Один. И такую паучиху мне не взять.

Вот она, финальная точка. Гильотина любым моим потугам.

Разве что…

Я замер.

Потер лоб, боясь спугнуть мысль.

Довольно сумасшедшая мысль, впрочем… Потому что прошло уже столько времени, что…

Но они живучие.

Времени прошло много.

Но они очень живучие.

Времени прошло слишком много.

Но она была после ритуала.

Это помогло бы жабе. Но она-то не жаба…

Но это последний шанс. Последний и единственный.

Я вскочил и вихрем вылетел наружу. Когда я заводил «козленка», пальцы дрожали, и не знаю, от чего больше – от кофеина или от последней, сумасшедшей надежды.

Уже темнело, когда я добрался. Дождь лил сплошной стеной, свет фар растворялся в нескольких метрах перед машиной. Я едва успел затормозить, когда из водяной пыли вынырнули ворота.

Такого изумрудно-зеленого цвета, будто их всего неделю назад перекрашивали. На левой створке в свете фар сиял хромированный знак: «ВОЕННАЯ ЧАСТЬ. ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН. ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ!»

И знак, и ворота, и забор из стальных листов, уходящий в стороны от дороги и теряющийся за деревьями, – все в идеальном состоянии, без малейших признаков ржавчины, без единой царапины или вмятинки.

Если бы не знал, что забор тянется в стороны от дороги всего лишь на пятьдесят метров, а потом обрывается, если бы не побывал за ним, внутри, – наверняка бы решил, что это что-то секретное и сюда в самом деле лучше не соваться.

Но я там был.

Я сбросил скорость, но не остановился. Тихонько уперся бампером в ворота и пополз вперед. Ворота легко пропустили, потом медленно встали обратно, уже едва различимые за стеной дождя.

Капли стучали по крыше, заливали стекло, падали впереди сплошной стеной в залитую водой дорогу – бурлящая полоса в свете фар, забирающая вверх, на подъем, и теряющаяся в темноте.

«Козел» раздраженно рычал, взбираясь, проскальзывая колесами в жидкой грязи. Незаметно перевалил холм и понесся вниз, норовя слететь с дороги. Еле удержал.

Снова подъем, поворот.

Управляться с «козленком» было тяжело, и все-таки я делал это на автомате. Краем сознания. Куда больше меня волновало другое. Я прислушивался к себе, к переливу моих мыслей, изменению ощущений. Прислушивался изо всех сил…

Ничего, совсем ничего.

Слишком поздно. Две недели прошло.

Но может быть, я просто не чувствую? Целый день гнал машину обратно к Москве, а потом на запад. Устал. Вот и не чувствую.

Нет, усталость здесь ни при чем. Слишком поздно.

Деревья слева расступились, и я забрал вправо, на самый край дороги. Свалиться в пруд мне не хотелось.

Впереди из пелены дождя выплыла громада дома. Фары мазнули по выступу террасы, по лестнице справа. У ступеней я затормозил и выскочил из машины. Понесся вверх. Мокрые ступени выскакивали из-под ног, я схватился за перила, мокрые и липкие.

Площадка. Высокие, тяжелые двери – рвануть на себя.

Темно, сквозь потоки воды на окнах едва пробиваются отсветы фар. Но я помню, куда идти. Лиственничный пол твердый, словно камень. Огромный, пустой холл множил шаги.

Вперед, забирая вправо. Вот и лестница. Ступени ведут вверх, – значит, надо еще чуть дальше. Туда, где лестница начинает виток в подвал.

Теперь вниз.

У двери в подвал было совсем темно. Я толкнул дверь и пошел вперед, выставив руки.

Боже, если ты есть… Пусть она будет жива. Пусть эта сука будет еще жива. Прошу тебя, Господи. Ну что тебе стоит? Пусть эта сука будет еще жива.

Здесь было темно, хоть глаз выколи. Лишь шум моего дыхания и эхо шагов. И по-прежнему ни малейшего холодного ветерка в голове. Никакого. Совсем.

Надо было взять фонарь в машине! Иначе я здесь ничего не найду. А то и шею себе сверну, когда буду лезть в погреб… Но возвращаться, терпеть еще несколько минут, когда моя судьба замерла монеткой на ребре, – возвращаться не было сил.

Я старался уловить хоть малейший холодный ветерок, самое легчайшее прикосновение к вискам, но ничего. Совсем, совсем ничего, будь оно проклято.

Я всегда боялся этого ветерка внутри головы, но теперь я хотел его почувствовать, желал так, как не желал ничего на свете.

Выставив руки, я шел в темноту. К тошнотворному запаху горелого жира, к запаху старой крови и серебряной патины… Натыкался на колонны, обходил и шел дальше, пока нога не уперлась в булыжники алтаря. Я пригнулся, нащупал серебряную пластину на его вершине. Ведя по ней рукой, пошел вокруг алтаря, пока не добрался до колонны в его изголовье. Присел на корточки и повел рукой вниз, по каменному боку. Локтем сбил что-то – огарок свечи, должно быть. Нащупал тайную полочку. В ее глубине коробок со спичками.

Длинные, для разжигания камина. Первую я сломал, вторая тоже не выжила в нетерпеливых пальцах. С третьей попытки треск серы превратился в пших! – и я прищурился от вспышки огня, слишком яркой после полной темноты.

Свет вырвал из темноты пластину алтаря, огарки свечей вокруг нее – и морду на колонне.

Я стоял сбоку от колонны, но рубиновые глаза все равно глядели прямо на меня… И морда ухмылялась.