Роман Злотников - Леннар. Чужой монастырь Страница 2

Тот, кого ударил землянин, лежал лицом вверх. Было видно, что ребро панели гравиплатформы проломило лицевую кость и повредило переносицу человеку в длинных одеждах. Он лежал совершенно неподвижно, с открытыми, пустыми глазами, а землянин потерянно стоял над ним и наблюдал, как стекленеет и обессмысливается взгляд пришельца. Потом он вскинул голову и увидел, как из клубящегося под сводом шлюзового тоннеля зеленоватого сияния выскакивают один за другим смуглокожие полуобнаженные бойцы на гравиплатформах и по сужающейся спирали или даже напрямую нисходят на него…

— Так, — сказал Абу-Керим, — вот видишь, капитан… Что вы там несли о гуманности? О предусмотрительности, бережном отношении к чужому жизненному укладу? Я так думаю, что нужно под шумок валить куда глаза глядят — иначе укладывать будет решительно нечего!

— А где профессор Крейцер? — пробормотал капитан Епанчин, хотя названный профессор его не слишком интересовал. Просто сработала давняя привычка человека, всю свою жизнь включенного в вертикаль команды и подчинения. И еще ставшая уже практически инстинктивной уверенность, что на поле боя спастись можно только командой, подразделением, боевой единицей, а одиночка обречен.

Но здесь и сейчас было поле совсем не того боя, к которому капитан готовился всю свою жизнь. И человек, стоящий рядом с ним на ЭТОМ поле боя был, пожалуй, едва ли не большим профессионалом, чем сам капитан. Поэтому когда он окинул капитана красноречивым взглядом и, молча повернувшись, двинулся куда-то в сторону, капитан только скрипнул зубами и еще раз повел глазами, окидывая шлюз отчаянным взором. Но едкий дым, совсем уже затянувший шлюзовую камеру, окончательно скрыл от его взгляда оранжевые пятна земных скафандров. Как запоздалые отблески умершего солнца, растаяли в зрачках капитана Епанчина люди в оранжевых комбинезонах. Даже этот неугомонный пресс-секретарь, только что выигравший рукопашную схватку с аборигеном, куда-то исчез. Поэтому капитан стиснул зубы и сгинул в густом сером дыму, который перевивали бурые полосы и низали проблески длинных зеленых искр.

Горн, столица Ганахиды (Четвертый уровень Корабля).

Хозяин подземного кабачка подпрыгнул так, что стала видна из-за прилавка его волосатая грудь в вырезе мятой желтой блузы. Хозяин был совсем маленького роста, и не помогали ни эти дурацкие прыжки, ни ботинки на высокой, пружинящей подошве, за немыслимые деньги купленные у одного храмовника-расстриги, бывшего Ревнителя, приторговывавшего бытовыми секретами Храма. Посетитель смотрел с явной насмешкой на ужимки трактирщика. Произнес хрипловатым баском, в котором звучала ирония:

— Ну-ну, уймись, удалец. Преславный Акил все равно не возьмет тебя в гареггины…

— Упаси боги! — осенил себя охранным знамением хозяин. — К чему ж в гареггины? Даже если б был я высок, строен, быстр? У меня жена и четверо детей.

— Четверо? Ну твоего старшего, я слышал, третьего дня прирезали горячие ребята из числа сардонаров Акила и Грендама. Этим лучше не попадаться, если они не в духе! Да и жена у тебя, насколько я знаю, тоже преставилась, причем довольно давно.

Нельзя сказать, что эта скорбная новость сильно расстроила трактирщика. На его плоском, желтоватом лице промелькнуло что-то вроде смутного облачка досады, но тотчас же он смахнул его энергичным движением бровей и заметил:

— Сейчас вообще лучше не высовываться. То ли дело раньше! Все просто, все понятно. Чти законы Благолепия, уважай Храм, бойся Ревнителей. Работай, молись. Все просто, все понятно, — повторил хозяин и снова предпринял жалкую попытку казаться выше ростом. — А потом, когда появился этот Леннар и его Обращенные…

— Что? Ну?… — склонившись ближе к трактирщику, терпеливо выспрашивал посетитель. — И что — Леннар?

— А ну эти разговоры! — заявил трактирщик. — Очень нужно! Еще чего… Я вообще не люблю таких разговоров. Гареггины многоустого Акила и мудрого Грендама, да продлят боги дни соправителей, скоры на расправу. Не люблю я этих разговоров. Да! От них, почитай, один вред. Живет у нас в квартале Габриг, так он уже пережил трех правителей, двух Стерегущих Скверну, а теперь вот застал и Обращенных, и сардонаров, и, дадут боги, их переживет, и всех нас еще переживет. А почему? А все потому, что в детстве лягнул его осел — и у него отнялся язык. Не люблю болтать! — весомо присовокупил хозяин. — Все беды человеческие из-за не в меру длинного языка. И вообще, произносить длинные речи — это привилегия сильных. Недаром в свое время Храм издал мудрый закон Семи слов, ну по которому простолюдин имел право произносить не больше семи слов зараз. И это совершенно правильно!

— А сколько уже произнес ты, не считал, а, Снорк? — откликнулся посетитель.

— Да ну… Времена изменились. А что это ты такой любопытный? — переменил тон трактирщик Снорк и снова подпрыгнул. — А? КТО ты вообще такой?

— Да можешь считать, что никто, — ответил посетитель.

— А раз никто, что ж выспрашиваешь? Вон бери блюдо с едой и вино и усаживайся себе за столик, пока я стражу не позвал.

— Можно подумать, что ты для каждого болтуна вызываешь стражу. Ты бы давно разорился, стражники-то известные мздоимцы, а сейчас и вовсе распоясались. Особенно те, у кого есть прихват среди влиятельных сардонаров.

— Они все себя влиятельными называют, — отмахнулся трактирщик, — кичатся тем, что мельком видели Грендама или разговаривали с ближними гареггинами многоустого Акила, ну и что? Я же не ору на каждом углу, что в свое время в мой трактир приходил сам великий Акил, когда еще не возвысился…

— В самом деле?

— А то! И не так уж давно это было… тут, в зале, быть может, есть забулдыги, которые сиживали вместе с ним за кувшином хорошего вина.

Посетитель почесал в затылке и, качнув головой, пробормотал себе под нос: «Ну что, может, оно и так», взял свой заказ и вразвалочку отправился за столик. Хозяин довольно неодобрительно посмотрел ему вслед и буркнул:

— И чем это все кончится, непонятно… Ничем хорошим. Ничем хорошим… Зиг, где копченое мясо? Зиг, я что, должен сам бегать?

Выглянул Зиг, тощий подросток с круглым лицом потомственного дегенерата, и принялся что-то раздавлено мямлить. Трактирщик Снорк только вздохнул: младший сын явно не годился даже в качестве прислуги, тот, которого третьего дня убили расшалившиеся гареггины, кажется, был посмышленее. Хотя, сказать по чести, и старшенький был болваном редкостным. Потомство, потомство!.. Трактирщик вспомнил мать своих четверых детей, умершую в прошлом году точно перед городской ярмаркой, словно не могла пожить несколькими днями дольше и избавить его от значительных убытков! Кто может родиться от этой рыхлой женщины с чудовищными, глыбистыми бедрами, с выкаченными водянистыми глазами и бородавкой на складчатом подбородке, от мерзкой, тоскливой бабы, не умевшей даже смеяться? Бессмысленный страх в глазах, складка у рта, эти слюнявые губы, слова неразборчивы, почти мычание… Страх, бессмысленность, вонь… И ведь таких трактирщиц большинство. Трактирщик Снорк был в некотором роде философом и любил про себя размышлять о тщете человеческого существования и о том, что мир, обступающий его все теснее и зловоннее, медленно погружается в трясину вырождения. Кровь!.. Только свежая кровь спасет это быдло от окончательного уподобления животным, вот этим тварям, которых он, Снорк, ежедневно разделывает у себя в подсобке здоровенным мясницким топором. И тогда что ужасного в том, что гареггины славного Акила зарубили его, хозяина, сына? И что дурного в том, что эти гареггины, мощные и гибкие парни без следа вырождения на молодых лицах, зарежут еще парочку таких дуболомов, а потом впрыснут семени в какую-нибудь местную дурочку? Трактирщик как-то видел книги, запрещенные Храмом к чтению простыми смертными, непосвященными, и в этих книгах высказывается страшная тайна о том, что сношения между родственниками ведут ко все более больному и бессмысленному потомству.

А что такое окраины Горна? Это котел, в котором на медленном огне варятся роды, сплошь напитанные обшей кровью, старой, вялой, унылой. Столпы сословного семейного уклада, предписанного Храмом, не давали плодиться иначе. Да что простые люди?… Даже короли и правители в своих связях и браках не могли выходить за пределы весьма узкого круга, очерченного хранителями Благолепия, и еще помнят, как полтора века назад родился у правительницы Нижней земли, Арламдора, двухголовый младенец с руками, похожими на лапы ящерицы. Правда, приписали это уродство действию родового заклятия, но начитанный трактирщик-то мнил, что знает причину не хуже посвященных из Храма.

Безнадежно повторив фразу о копченом мясе и убедившись, что в кладовую все равно придется идти самому, он отпер ржавым ключом дверь в подвал и стал осторожно спускаться, нащупывая правой ногой каждую ступеньку из сточенного тысячами шагов тесаного камня. На стене поблескивал мутный фонарик, подпитываемый из корявого «пальца Берла». Когда-то у трактирщика было три таких «пальца», но один был сломан не в меру пытливым младшим сынишкой, а еще один упал в огонь и взорвался, разметав угли и пробив стенку котла. Недаром храмовники запрещали выяснять, как устроены «пальцы Берла», доставшиеся обывателям от их пращуров…