Андрей Щупов - Оккупация Страница 20

— А заключенные где?

— Пришлось временно расселить по соседним баракам. Тесновато, конечно, но что поделаешь… — Дюгонь снова ущипнул свою злосчастную бородавку. — Кроме того, выяснилось, что Дымов лечил на зоне туберкулез, простудные заболевания и зубы. Даже с опухолями справлялся. Я беседовал с начальником зоны, так тот давно уже стал фанатом вашего Дымова. Христом богом молил не наказывать его, выдавал самые блестящие аттестации. Словом… — генерал пожевал губами. — У меня сложилось такое впечатление, что если бы он захотел, то мог бы легко удрать оттуда в любую минуту. И даже не удрать, а преспокойно выехать на машине того же начальника.

— А мы вам что говорили!

— Да, но ведь не вышел и не уехал! Спрашивается — почему? — Дюгонь озадаченно поскреб в затылке. — Конечно, мы будем с ним разговаривать, но мне бы хотелось сложить о нем мнение уже сейчас.

— Что же тут непонятного? Вадик — трудоголик. То есть, я хочу сказать, что ему действительно нравиться лечить людей. Он и в зоне наверняка работал, как вол. Статьи-то в журналах у него о чем?

— Ммм… Собственно, все о том же. Главная тема — психология взаимоотношений надзирателей и заключенных, склонность к садизму и возможности его корректировки, коэффициент исправляемости для разных характеристических типов. Собственно, и характеристические типы он предлагает совершенно иные, отказываясь от прежних классификаций. Это, кстати, и послужило причиной яростного спора в европейской печати. Да вы сами почитайте. Если, конечно, владеете английским.

— Увы, только со словарем, — признался Миронов.

— А я вообще никак. — Потап с интересом покрутил в руках глянцевый журнал, не удержавшись, понюхал. — Вот если бы кто перевел…

— Есть у меня и перевод, с удовольствием одолжу. Потому как материалы действительно стоящие. — Дюгонь щелчком стряхнул с рукава несуществующую пылинку. — Очень может статься, что мы посодействуем изданию его статей отдельной брошюрой. Не для того, чтобы сделать Дымову приятное, а потому, что это и впрямь может оказаться полезным для медиков, судейских чинов, тюремной администрации, наконец.

— А у меня более серьезное предложение! — ляпнул Миронов. — Давайте скинем нашего министра здравоохранения и посадим на его место Дымова. Во всяком случае, порядок он наведет, это я гарантирую.

— Чего же мелочиться? Может, его сразу в президенты выдвинуть? — хмыкнул Дюгонь.

— А что, можно и в президенты, — Вадик наверняка справится. Хотя сказать по правде, скучное это для него дело. Он ведь уникум, а уникумы во власть никогда не рвались.

— Мда-а, действительно уникум… — Дюгонь забарабанил пальцами по столу, вновь с пристальным вниманием оглядел собеседников. Столкнувшись с глазами Сергея, отвел свои в сторону.

Как показалось Миронову, фразу насчет уникума Дюгонь произнес с явной неохотой. Видимо, возможности будущего союзника несколько пугали столичного чиновника. В каком-то смысле Сергей Миронов его понимал.

Глава 2

Появление Вадима не сопровождалось никакими фокусами. Он вошел, как обычные люди, — через дверь, спокойно поздоровался со всеми присутствующими, не дожидаясь приглашения, устроился в кожаном кресле. Зашедший следом охранник тоже не выявил ни малейшего беспокойства. Взглянув на него, Дюгонь мимикой изобразил немой вопрос и, получив в ответ красноречивый кивок, жестом отпустил служаку.

Судя по всему, Дымов пребывал в благодушном состоянии духа, и его настрой мигом передался всем окружающим. Уже через четверть часа они довольно оживленно болтали, запивая разговор крепчайшим бразильским кофе. Правда, и здесь Дымов не удержался от короткой лекции, поведав им о великих преимуществах цикориевого кофе перед бразильским.

— Я и в зоне настоял, чтобы вместо дешевого чая и затхлых компотов заключенных начинали поить добротным цикорием. Нынешняя публика прямо помешалась на кофейных зернах, а на деле цикорий в десять раз лучше. И для печени хорошо, и никакой аритмии с давлением не будет.

— Интересно! Тогда почему весь мир пьет кофейные зерна?

— А мир вообще обожает заблуждаться. — Вадим философски пожал плечами. — Если разобраться — что люди вообще любят? Сладкое да горькое. Потому и лелеют нынешний терроризм, потому и ездят на зловонных авто, потому и живут в бетонных джунглях. Словом, не спрашивайте меня за весь мир, — пытаться отвечать за всех — дело неблагодарное.

Увы, Дюгонь не внял увещеваниям Дымова.

— Все равно буду пить настоящий кофе! Один хрен, все мужики после семидесяти становятся стариками. Вот и я не буду отслаиваться от коллектива. Тем более, что в России и семидесятилетних уже почти не осталось. Вымираем, как мамонты. Быстро и качественно.

— Быстро — это да, а вот по поводу качества мог бы поспорить. — Покачал головой Дымов. — Скверно у нас обставлена смерть. Тоскливо, болезненно и одиноко. Да и насчет пограничного возраста имеется сомнение. Кто старик, а кто — нет, это зависит сугубо от нас самих. Встречал я дедушек, что и в восемьдесят на конях ездили, а в девяносто детей строгали.

— Это не пример! — фыркнул Дюгонь. — Детишек и я готов настрогать в каком угодно возрасте!

Вадим усмехнулся.

— Что ж, значит, дело за малым — дожить и не помереть прежде времени.

— Постараемся… — хозяин секретного кабинета задумчиво поглядел на дно своей кружки. — А для начала скажите нам, Вадим, чего ради вы решили укрыться в такой дыре?

— Сказать-то несложно, да только вы все равно не поверите.

— Отчего же, расскажите, может, и поверю.

Прежде чем ответить, Вадим с улыбкой посмотрел на Потапа с Сергеем. Было ясно, что он рад старым друзьям и ничуть не притворяется в своих чувствах.

— Видите ли, Афанасий, — с нажимом произнес он. — Да, да! Вы уж не обижайтесь, но раз уж мы все тут перешли на сугубо дружеский тон, позвольте и мне называть вас по имени. Надеюсь, вы не против?

— А откуда вы знаете, как меня зовут? — Дюгонь нахмурился. — Хотя да, конечно. О чем я спрашиваю…

— Так как? Мы договорились?

Генерал неохотно кивнул.

— Да, разумеется. Но при подчиненных я бы все-таки желал, чтобы ко мне обращались либо по званию, либо…

— Либо по имени-отчеству. — Подхватил Вадим. Сейчас он говорил, обращаясь скорее к Шматову и Миронову. — Да будет вам известно, ребятушки, что товарища генерала кличут Афанасием Николаевичем. До сих пор не понимаю, почему он не сказал вам об этом сразу. — Дымов игриво подмигнул Дюгоню. — Секрет субординации? Или элементарная забывчивость?

Дюгонь недовольно запыхтел себе под нос, и тот же Дымов великодушно пришел к нему на выручку.

— Будем считать, что с этим вопросом мы тоже разобрались. Что же касается «дыры», то это понятие насквозь условное. Жить, Афанасий Николаевич, можно везде — даже на необитаемом острове. В моем же случае годится любое место, где есть люди, поскольку, как это ни прискорбно, в лечении сегодня, нуждается практически все население планеты. Вот я и отправился заниматься своими прямыми обязанностями.

— Лечить уголовников?

— Именно! Кстати, не вижу в этом ничего зазорного, поскольку уголовники — те же люди, а условия их проживания даже трудно назвать скотскими, — они намного хуже. При этом — чем менее тяжелое преступление совершено человеком, тем хуже ему приходится на зоне. Специально для вас напомню: я — лекарь, Афанасий Николаевич. Лекарь в самом широком понимании этого слова.

— Но клятву Гиппократа, если не ошибаюсь, вы не давали?

— Верно, не давал. Если честно, я в этом и не особенно нуждаюсь. Клятва нужна тем, кто пытается залатать прорехи в судне, именуемом совесть.

— А у вас таковых, видимо, не наблюдается?

— Я, Афанасий Николаевич, — с нажимом заговорил Дымов, — имею одно явное преимущество перед прочими «гомо-сапиенсами». Я — абсолютно свободный человек. В том смысле, что я не привязан ни к вещам, ни к деньгам, ни к властным структурам. Иными словами, у меня нет ничего, кроме упомянутой совести. И именно она принуждает меня делать то единственное, что я умею, а именно лечить больных, постигать их психику, давать своевременные советы. Собственно говоря, болезни людей — для меня главная вселенская загадка. Именно к этой тайне я и пытаюсь хотя бы чуточку приобщиться.

— Болезни людей? Вы не шутите?

— Ничуть. Еще Гоголь в свое время говаривал, что болезнь посылается людям во благо. Лет двадцать тому назад я бы посмеялся над этой фразой, сегодня же мне она кажется истиной. В самом деле, если вам дано верить в Бога, именно такой подход вы должны проповедовать. Пожалуй, людские болезни — это единственный рычаг, с помощью которого можно эффективно влиять на человека. Ничто иное мы уже просто не воспринимаем. Ну, а болезнь — это наиболее доходчивое из всех возможных предупреждений. Именно она лучше всего прочего повествует об условности человеческих амбиций, рассказывает о приближающейся смерти, о бренности всего земного. — Дымов пожал плечами. — Ну, вот… Собственно, этими вещами я и занимаюсь. Кого-то просвещаю, а кого-то и впрямь излечиваю от тяжелых недугов.