Вадим Проскурин - Взлет индюка Страница 20

— Я тащусь с этой охраны.

Еще немного посидел, машинально нарисовал пальцем на пыльной поверхности стола нечто похожее на ветку с листьями, затем встал, стал бродить по залу и ругаться себе под нос, вначале негромко, потом в полный голос. Снова сел за стол, задумчиво произнес:

— Вот так и проваливаются хитрые планы.

И стал истерически смеяться. Затем вдруг замер, будто приглядывался к чему-то невидимому, посидел так немного, затем встал и пошел по коридорам в то крыло, где размещалась казарма уборщиц. Подошел к повороту одного коридора и стал ждать.

Ждать пришлось недолго. Давным-давно запертая и опечатанная дверь черного хода беззвучно отворилась (при этом печать осталась целой — некоторые простые фокусы доступны даже оркам), и в здание вошел монах в балахоне и капюшоне. Насвистывая популярную песенку про любовь, он завернул за угол коридора и увидел еще одного монаха. То, что это был призрак эльфа, он не понял — призрак стоял к нему спиной.

— Ты кто? — спросил монах призрака.

Призрак обернулся и выхватил бластер.

— А-а-а!!! — завопил монах и бросился к выходу.

Эльф выстрелил в него, но промахнулся. Мощность выстрела была установлена на третью то ли четвертую отметку, так что пулька, угодившая в стену, излилась в окружающее пространство огненной волной, которая обожгла правую руку монаха и воспламенила балахон. Стена, в которую угодила пулька, не была капитальной, это была деревянная внутренняя перегородка, от выстрела она начала тлеть, появились языки пламени. Эльф немного постоял, затем побежал к энциклопедическому залу, при этом бежал он не очень быстро, но громко топал ногами.

На полпути он попал в поле зрения Звездного Паруса, выбравшегося из своей дежурки, чтобы проверить источник шума.

— Ты чего орешь?! Я тебя… — завопил Звездный Парус, но осекся, потому что разглядел над монашеским балахоном жуткую эльфийскую харю.

Звездный Парус вякнул нечто нечленораздельное и отступил в проход, из которого вышел. И вовремя — в то место, где он только что стоял, ударила бластерная пулька. Звездный Парус стал кататься по полу и визжать. Кое-как сбил пламя с форменной спецовки, встал, огляделся и понял три вещи. Во-первых, он еще жив. Во-вторых, жуткий пучеглазый пришелец куда-то подевался. В-третьих, в здании разгорается пожар.

Несколько следующих секунд чистокровную орочью душу Звездного Паруса раздирали два противоречивых стремления — тушить пожар либо бежать прочь. Чувство долга победило. Звездный Парус был хорошим рабом — исполнительным и преданным.

Обгоревший монах оказался вовсе не монахом, а городским рабом по имени Хорошее Время. Имя этого орка ничуть не соответствовало его сущности, он был плохим рабом, недисциплинированным и склонным к дурным поступкам. Он работал дворником в соседнем квартале, где-то спер монашеский балахон и повадился ходить по ночам в библиотечную казарму к местным телкам. Вначале он использовал балахон только для маскировки — в полумраке ночного дежурного освещения орк в черном балахоне менее заметен, чем орка в обычной одежде. А потом Хорошее Время понял, что местный сторож принимает его за призрака, и вообще потерял страх — перестал прятаться и даже пару раз пытался пугать сторожа, издавая зловещие звуки и делая нелепые жесты. Но сторож не пугался, и Хорошее Время перестал его пугать.

Все вышеизложенное Хорошее Время рассказал патрулю городской стражи, в чьи лапы он угодил, когда бежал по ночному городу, не разбирая дороги и вопя во весь голос. Хорошее Время был так напуган, что совсем не сопротивлялся, и когда он рассказал все, что знал, у патрульных вышел спор — стоит ли избить его дубинкой или достаточно просто доставить в участок. Решили сначала избить, потом доставить.

Что касается ужасного эльфа, он покинул здание через ту же дверь, что и Хорошее Время, но направился в другую сторону, туда, где никаких патрулей в тот момент не было. Чтобы не пугать случайных прохожих богомерзким обликом, эльф накинул капюшон, но ему никто не встретился.

Когда светлое пятно, оставляемое входом в тоннель, сократилось настолько, что стало маленькой точкой, Джакомо вдруг хлопнул себя по лбу и выкрикнул нечто неразборчивое, но явно ругательное.

— Лошадь! — воскликнул он затем.

— Что лошадь? — переспросил Длинный Шест. — Что с ней не так?

— Лошадь не войдет под сень благословенных лесов, — объяснил Джакомо. — Лошади боятся благословенных ароматов, не едят благословенную листву и не пьют благословенную воду.

Длинный Шест сжал серьгу, чтобы проконсультироваться с Джоном, и сразу вспомнил, что в подземельях серьга не работает. Бесы и демоны! Что же делать-то?!

Караван остановился. Эльфы стояли, смотрели на Длинного Шеста и ждали его решения. Потом Джакомо еще раз хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Я вспомнил! Я уже говорил об этом богу Каэссару! Он сказал: «Эта лошадь — войдет».

Длинный Шест почувствовал себя круглым дураком. Он тоже присутствовал при том разговоре, но начисто забыл о нем, и кто он теперь после этого? Дурак оркоподобный.

— Чего встали? — обратился Длинный Шест к товарищам по путешествию. — Идем дальше.

Они шли какое-то неопределенное время, за которое преодолели какое-то неопределенное расстояние. Когда идешь по темному тоннелю, для тебя нет никаких ориентиров в пространстве и времени, ты просто идешь и идешь, и путь кажется бесконечным. Длинный Шест жутко устал — в отличие от эльфов, долгие пешие прогулки не были ему привычны. А потом он заметил, что Джакомо тоже стал чаще спотыкаться, и когда они подошли к очередному расширению тоннеля (Джакомо объяснил, что эти расширения специально предназначены для отдыха путешественников), сказал:

— По-моему, пора сделать привал.

— По-моему, тоже, — согласился Джакомо. И добавил: — А ты хороший ходок, однако.

— Сам себе удивляюсь, — буркнул Длинный Шест.

Они пообедали (или поужинали?) эльфийскими сухпайками, Длинный Шест накормил лошадь овсом, который вез с собой в седельной сумке, и напоил водой из подземного родника. Эта вода несла отчетливый привкус аборигенных трав, но лошадь пила ее, как ни в чем не бывало. Разве что пару раз фыркнула.

Через какое-то неопределенное время тоннель закончился, и путники достигли Эльфланда, также именуемого Чернолесьем. Вопреки ожиданиям Длинного Шеста, светлее не стало. То ли была ночь, то ли черный лес оказался куда более темным, чем ожидал Длинный Шест. Но не слишком темным — тут и там попадались светящиеся грибы и какие-то насекомообразные существа, тоже светящиеся. Здесь можно ходить без очков, но небыстро и осторожно — примерно как звездной ночью. А пучеглазые эльфы никаких трудностей не испытывали, что неудивительно — их глаза не зря такие огромные.

— Родиной пахнет, — благоговейно произнес Джакомо, когда они вышли из каменного тоннеля в другой, образованный густо переплетенными ветвями и листьями.

Длинный Шест чихнул. Потом чихнул еще раз, и еще, и еще… А потом перестал чихать, и решил, что к этому запаху можно притерпеться. А лошадь чихнула всего два раза, и когда Длинный Шест, справившись с свербением в носу, вновь обратил на нее внимание, оказалось, что она жрет какой-то местный лопух. Не сказать, что с аппетитом, но и без отвращения.

— Бог не солгал, — заметил какой-то эльф из свиты Джакомо. — Она действительно ест благословенные травы.

— Я не солгал, — подтвердил бог Каэссар. — Чего встали?

Они пошли дальше. Вокруг было удивительно пустынно, за несколько часов путешествия им никто не встретился, если не считать диких мокриц и многоножек. Джакомо сказал, что обычно на этой дороге более людно, наверное, комиссары запретили жителям наблюдать бога, чтобы не смущаться. Это предположение косвенно подтверждалось тем, что биодетектор то и дело фиксировал любопытные пучеглазые рожи, высовывающиеся из незаметных без очков небольших прогалин в стенах древесного тоннеля.

— Интересно тут у вас, — сказал Длинный Шест. — Я думал, черный лес — он как обычный, зеленый. Деревья, кусты… А мы идем как муравьи по муравейнику.

— Благословенный лес подобен муравейнику, — подтвердил Джакомо. — В священных откровениях Геи именно так и говорится. Каждая тварь благословенного леса идет предначертанным путем, и каждая тварь делает свое полезное дело, подобно тому, как в муравейнике каждый муравей вносит малую лепту в общее благоденствие и процветание.

— А не противно чувствовать себя муравьем? — спросил Длинный Шест. — Они же тупые.

— Да ты что? — изумился Джакомо. — Скажешь тоже, тупые! Они умные! Их язык непознаваем, но известно, что они умеют считать до сорока и при произнесении чисел пользуются словами-цифрами. Муравьи умнее, чем иные люди. Кстати, давно хотел тебя спросить, правда, что у вас, орков, есть такой обычай, что одни орки считаются как бы скотиной, а другие — как бы пастухами?