Пять сердец Сопряжения. Том 1 - Мария Александровна Ермакова Страница 20

Белка шла, наслаждаясь свежестью воздуха и пением птиц. Кальмеран не посещала года три, с последней проводимой здесь боевой операции. На душе было… тихо. Казалось бы, столько пережито, сожжено в горниле прошлого, но вот, поди ж ты – ни волнения, ни сердечной боли, ни сомнений. Кажется, она навсегда исцелилась от яда по имени Демпси Монтегю и больше никогда не будет слабой рядом с ним.

«Что ж… сейчас и проверим!» – усмехнулась Белка, толкая дверь трактира и окидывая помещение цепким взглядом.

Монти не было.

– А что, хозяин, кормят ли здесь за добрую песню? – звонко спросил менестрель, входя.

Хозяин, крепкий и не старый еще мужик, заросший так, что встреть за стенами трактира, решишь, будто это леший, кинул на юношу испытующий взгляд. Посетителей было немного, однако под песню и еда с напитками влет уходит!

– Ты спой нам, а уж я решу, – прищурился он. – Коли мне и моим гостям понравится, получишь знатный ужин! Коли нет – заплатишь сам!

– По рукам, почтенный, – улыбнулся менестрель, скинул лютню и заплечный мешок, прошел к очагу.

Повесил куртку на крюк рядом с ним – просушиться, взял один из грубо сработанных табуретов, что стояли у столов, сел и приготовился перебирать струны.

Дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял, покачиваясь, рыцарь в забрызганных грязью доспехах.

– Вина мне! – провозгласил он отлично поставленным голосом. – И не той кислятины, хозяин, что ты стремишься налить кому ни попадя! А настоящего, неразбавленного!

Трактирщик вышел из-за стойки ему навстречу. С кальмеранскими рыцарями лучше не шутить – коли они расходились, убытка от них было куда больше, чем пара-тройка бутылок дорогого вина.

– Пройдите сюда, в уголок, мой господин, – хозяин угодливо поклонился. – Сейчас принесу первоклассное вино, и ужин, и все, что господин пожелает!

Рыцарь с грохотом и лязгом шагнул внутрь, и стало понятно, что он вдребезги пьян. И как с коня-то не свалился в таком состоянии?

Менестрель, насмешливо блестя глазами, проследил, как трактирщик провожает гостя к столу, и, тронув струны лютни, запел голосом не сильным, но приятным:

Под сожженные мною мосты

Не загонишь бегущую воду.

И осенних листов хороводы

Восьмерки рисуют пустые.

Живи, моя печаль,

Неверным сиянием грез

И свети звездой путеводной.

В моих разрушенных замках

Не поселятся ласточки летом.

Их гнезда развеяны пеплом

В улыбках ветров туманных.

Живи, моя печаль,

Неверным сиянием грез

И свети звездой путеводной.

В моем опрокинутом мире

Древнее пламя танцует,

Ярко-синим себя рисует,

Требует с сердца виру.

Живи, моя печаль,

Неверным сиянием грез

И свети звездой путеводной.

Но сомнения мне не знакомы!

Я покину свой мир однажды,

Не считая действие каждое,

Чтобы стать печалью в другом.

Живи, моя печаль,

Неверным сиянием грез

И свети звездой путеводной.[1]

– Эй, парень, а ты хорошо поешь! – крикнул рыцарь из своего угла, когда юноша под одобрительные крики гостей встал и раскланялся. – Иди сюда, я тебя угощу, а ты прочтешь мне какую-нибудь балладу!

В глазах трактирщика мелькнуло облегчение – он только что отвертелся от бесплатного ужина!

Менестрель, забрав свои вещи, подошел к столу и поклонился рыцарю. Сел, положив рядом лютню.

– Ужин для нас обоих! – стукнул кулаком по столу рыцарь. – Слышишь, трактирщик?

– Уже несу! – пропел тот из-за стойки, подзатыльниками подгоняя служку – мальчишку лет четырнадцати, собирающего миски на поднос.

– Да будет Спаситель к тебе добр, господин! – сказала Белка, разглядывая морок, наведенный планером Монти.

Рыцарь был не молод. На лице красовались: перебитый нос, насмешливые зеленые глаза и седые усы. Морщины изрезали щеки, однако подбородок был тверд и упрям. Хорошее лицо! Интересно, как сейчас выглядит Демпси Монтегю на самом деле?

– Дурацкая прическа! – фыркнул Монти, разглядывая менестреля. – Тебе не идет!

– Так же, как тебе, благородный господин, твои усы, – парировала Белка. – Ты позволишь разлить вино?

– Я сам! – рявкнул рыцарь и одним щегольским движением выбил пробку из бутылки. – Рыцарь я или нет?

– Переигрываешь, – краешком губ улыбнулась Изабелла.

– Может, я нервничаю, – разливая вино, усмехнулся Монти.

Менестрель первым поднял бокал.

– За знакомство? Мой господин, да будут твои годы благословенны и полны подвигов, и удовольствий, твои любовницы – ненасытны, а жены – плодотворны, твои поля тучны, а коровы – дойны!

– Заткнись, а? А не то я тебе голову оторву! – посоветовал рыцарь и выпил до дна.

– Понял! – кивнул менестрель, отпил вино и выжидающе уставился на собеседника.

Рыцарь распустил ремешки наручей, скинул их на стол. Он говорил и вел себя так громко, что на них давно перестали обращать внимание и хозяин, и посетители трактира.

Осторожно, будто тот был ядовитым, Монти вытащил из наручи длинный предмет, завернутый в кусок ткани, и положил перед Белкой. Она не менее осторожно потянула ткань за уголок. Спустя мгновение перед ней лежал… изящный позолоченный веер, с изображением виноградных лоз.

* * *

Первый курс обучения в Фартуме выдался исключительно тяжелым. Студенты возвращались в свои комнаты задолго после полуночи, и вовсе не из-за разгульной жизни. Многие вообще засыпали в университетской библиотеке, чтобы утром, едва разлепив глаза и оторвавшись от удобного фолианта, используемого вместо подушки, поспешить на лекции. Количество освоенного за два года материала Белку ужасало. Она никогда не думала, что столько знаний может поместиться в одной конкретной голове, а именно – в ее голове! Они изучали географию, историю, религию, политическое устройство и обществоведение всех пяти миров, развивали чувство ориентации, интуитивные способности, учились медитации и самоконтролю и участвовали в тяжелейших тренировках на выносливость, ловкость и силу. Осваивали оружие, в том числе известное, но не разрешенное к использованию в каком-либо из миров. Дистанционники с Тайшела и Фримма, и огнестрелы с Земли для Белки явились откровением. Она слышала от Сальваореса о таком оружии, однако Уния строго следила за тем, чтобы на Кальмеран, как на наиболее неразвитый мир, оно не попадало, поскольку это было чревато огромными человеческими потерями.

К концу первого года первого курса отсеялась четверть студентов. К концу второго – одна шестая от оставшихся. Белка, которая боялась дистанционников, неважно к какому миру они принадлежали, тоже едва не вылетела, раз за разом