Борьба: Пленники Тьмы - Владимир Андерсон Страница 20

«А у тебя кто-нибудь там погиб?»

«У кого из нас там кто-нибудь не погиб? Папа говорил мне, один мой родственник погиб под Курском, другой — дошёл до Берлина… Если бы не дошёл, меня бы здесь не было».

«А мой в самом начале попал в окружение под Вязьмой. Вот… Потом его, наверное, расстреляли… Точно не знаю, но живым он не остался».

«Если бы Россия воевала бы только во Второй Мировой Войне, это ещё было бы хорошо… А то у нас здесь всё разваливали десятками раз… Войн больше, чем мира».

«А Украина? Мне папа говорил, что я украинец».

«Миш… Ну что Украина?.. Россия, Украина, Беларусь — всё одна страна. У нас всегда были одни и те же враги. И воевали мы всегда вместе… Вот у нас группа названа в честь кого?»

«Богдана Хмельницкого».

«Да, а кто это?»

«Сань, ну что ты думаешь, я не знаю?»

«Ты скажи, кем ты его считаешь».

«Героем».

«Почему?»

«Ну, он погиб за свою страну».

«Он являлся подданным Речи Посполитой. Выходит, он повстанец?»

«Нет. Нет. За Украину он умер».

«Так вот не было её тогда. Получается он из состава одной страны эту территорию вместе с людьми вывел и ввёл в другу. Своей страны-то не было».

«Но люди же были, которые там жили. Он ради них это и сделал».

«Вот. Молодец. Он умер за людей. ОН понимал, что лучше для этих людей. Это уже цивилизационные ценности. Запад и Восток… Украинцы же славяне, при том восточные, как и русские, как и белорусы. А для того, чтобы их приняли в Запад, для того, чтобы в Речи Посполитой и король, и магнаты признали их, как равноправных подданных, им, украинцам надо стать именно такими, как все на Западе… Это же невозможно. Невозможно взять и переделать сознание целого народа, нельзя переделать все обычаи и традиции, нельзя забыть всё то, что было «до». Нельзя забыть, сколько голов было сложено за эту землю. Такие вещи делают из нас людей, пропитывая собой. Именно поэтому Богдан Хмельницкий — национальный герой. Национальный герой — это тот, кто спасает нацию от исчезновения, растворения в слоях других наций… Если бы, того, к чему он стремился, не произошло бы, Украина просто исчезла бы. Её бы просто не стало, потому что не может быть нации без лица».

Финал речи определил заместитель лидера группы Александ Зубрилов: «Вы тут всё о прошлом беседуете…»

Его голос звучал ещё громче шагов, продавливавших растаявший днём и заледеневший вечером снег. Такой снег сверкал под Луной ни чуть не хуже, чем под Солнцем, а при его проламывании производился шум чуть ли ни на километр. Вот и сильнее этого разносился его голос.

Через полминуты заместитель уже стоял у пункта дозора — небольшая возвышенность с тремя тополями и кучей кустов: место не идеально, но, по крайней мере, дорогу видно на десяток километров.

«Сань, я понимаю, что ты зам, — тихо сказал Ручьёв. — но это не значит, что чумы сделают вид, что ничего не было».

Зубрилов был и грустный и радостный одновременно: голос довольный, лицо — нет: «Сейчас они никого не услышат. Они все не здесь».

«А где? Все домой поехали? Им всё надоело?»

«Нет. Нет… Они просто все в другом месте, не здесь… У командира к вам персональное задание… Город Никополь знаете, где находится?»

«Тот, который у водохранилища? У которого N разбросал свои слюни и сопли?»

«Да. Так вот вам надо добраться туда и передать вот это», — Зубрилов вручил Ручьёву конверт и продолжил: «Место ты знаешь. Сейчас там должны быть 77-ые».

«А голуби. Я знаю, у нас есть один, который туда летает».

«Эхх… Разобрался бы я с этим делом, откуда ты это знаешь… Нет, уже у нас его… Умер две недели назад».

«Что-нибудь особенное?»

«Да. Именно для тебя. Помнишь мы отправляли Никиту и Владимира в Макеевку?»

«Угу».

«Они мертвы».

Ручьёв отвернулся в сторону и, посмотрев на снег, взял его немного и растёр по лицу.

«Они геройски погибли… Судя по всему Владимир направил их по ложному следу. Всё в порядке, но чтобы было ещё лучше, надо доставить это письмо. К утру завтрашнего дня».

Ручьёв кивнул: «Да… Хорошо… Мы сделаем это».

Ручьёв был учителем Владимира; именно он учил его двигаться быстро и незаметно, стрелять точно и сразу, верить сильно и навсегда. Никого, кроме Владимира, у Александра не было, и них обоих была одна общая цель — Победа.

«Сань», — сказал Ручьёв уходящему Зубрилову.

«Что?» — не поворачиваясь, ответил тот.

«А куда нам идти потом?»

Заместитель понял, куда тот клонит и, не медля, ответил: «Если хочешь, иди к своим… Я бы на твоём месте тоже сделал это».

Маки — люди свободные, вольные. Лидер только руководит ими; для того, чтобы делать атаки сильнее и организованнее; для того, чтобы собрать мощь в единый кулак; для того, чтобы победить.

Когда повстанцы действовали таким группами, они невольно обретали новых друзей, а потом их теряли, в бою, от холода, от всего, чего угодно. Когда повстанцу становилось совсем тяжело, он мог уйти в бой один. Просто напасть на чумов и погибнуть.

Это и называлось «идти к своим».

Мятежники

Шахта. Темно и сыро.

253-ей сомы больше нет. Остались только Георгий и Мария Волины, Анастасия Некрасова, Ирина Чахнова и Ирма Солнцева (последние две женщины из-за болезни отдыхали в 1-ом сеторе). Их добавили к 381-ой.

Группа Донецк-Макеевка — стратегический сектор, поэтому на замену погибшей сомы должны были прислать новую.

По внешнему каналу Гавриил узнал, что это 443-яя сома с лесопилки группы Мелитополь. Ещё доложили, что они как раз собирались восставать.

У Горы была куча времени на обдумывание, но резервов не было вовсе. Не было возможности проводить комбинации: просто не из чего.

«443-яя сома… Там же одни болгары… Нет, чумы всё-таки дураки… Надо ими быть, чтобы отправить болгар в стратегический для себя сектор… Если бы они хотя бы знали, что значит «болгарин»… Мятежник… Да, они мятежники, когда у них нет собственной страны, а сейчас её нет ни у кого… Фраза из записей о Русско-Турецкой войне 1877–1878 годов: «Болгары шли