Олег Дивов - Закон фронтира Страница 20

Услышав последние слова Кости, Гош нервно дернулся. Все тут же, как по команде, повернулись к нему.

— Зацепило, — резюмировал молчавший до этого Большой.

— Ребята! — сказал Костя очень строго. — Знаменитым поэтом я не был точно.

— Но кто-то ведь был! — заметил Цыган.

— Это что, по-твоему, стихи?

— Не стихи, а как его…

— Частушка, — подсказал Сан Сеич. — Мальчики, а не почитать ли нам на ночь вслух? Как вы думаете, осилим страниц десять Фенимора Купера?

— Вполне, — оживился Белый, встал и направился к книжному шкафу в углу гостиной. — Самая лучшая терапия после откровений нашего заморского гостя.

— Я не нарочно, — притворно обиделся Гош. — Сами уговорили.

— Не валяй дурака, — пробормотал Белый, роясь в книгах. — Ну, чем побалуемся? А может, не Купера? Надоело. Очень уж там все на нашу жизнь смахивает. Давайте полегче. Доктор Белый рекомендует что-нибудь психотерапевтичное. И по возможности познавательное.

— Блюму Вульфовну Зейгарник, — скромно посоветовал Гош.

У Цыгана, Кости и Большого поотпадали челюсти, причем у Большого — с отчетливым хрустом.

— Чего? — не расслышал Белый.

— Есть такая роскошная книга, — объяснил Гош. — Учебное пособие. Называется «Патопсихология». А автор — Зейгарник Блюма Вульфовна.

Объездчики начали ржать. Они хохотали так, будто в жизни не слышали ничего смешнее. В принципе, так оно и было. Слышать-то они наверняка что-то слышали, а вот помнить не могли.

— Блюма Вульфовна! — патетически возопил Цыган, вздевая руки к потолку. Задохнулся и, не в силах больше смеяться, принялся надрывно стенать.

Костя выпал из кресла. Большой ревел в три ручья. Белый вдруг резко посуровел, утерся рукавом, и сказал:

— Не верю.

— Подумаешь! — надменно сказал Гош. — Людей еще и не так называли. Хорошо, когда у человека хватает сил носить такое заковыристое имечко, как орден. А если тебя в детстве из-за него как следует затравят — все, конец света. И вообще, есть куча людей, которые не в силах идентифицировать себя с собственным именем. Нестыковка, и все тут. У нас во дворе ошивалось две Леси, одна из которых была Лариса, а другая вообще Ольга, и еще одна Полина, которая тоже была Ольга на самом деле. И где-то, я точно помню, был парень, который себя называл Петя, а потом выяснилось, что он по паспорту Стас. О проблеме самоидентификации целые книги написаны.

Белый стоял к Гошу спиной, поигрывая дверцей шкафа. Остальные трое объездчиков, утирая слезы, продолжали сдавленно хихикать.

— Имена, — сообщил Белый кому-то, кто прятался среди книг в шкафу. — И-ме-на, — он вытащил приглянувшийся том и взвесил его на ладони. — Поверь мне, Гош, ты ошибаешься. Нет на свете кучи людей с проблемой имени. Больше нет.

— А я?! — через силу возмутился Большой. — Думаешь, мне нравится ходить в Больших?

— А ты что, Мелкий, что ли?! — прохохотал Цыган.

— Вот как дам сейчас! По шее!

Белый нашел силы оторваться от шкафа и повернуться к гостиной лицом. Оказалось это лицо совсем не веселое.

— Знаешь, Гош, — сказал он негромко. — Знаешь, чего я боюсь давно и упорно? С того момента, как тебя увидел. Нет, ты ни в чем не виноват, конечно. Но как бы ты не принес в этот дом беду.

— Эй, Регуляторы! — позвал вдруг Костя. — А куда это Сан Сеич исчез?

— Плачет на заднем дворе, — сказал Гош очень жестко. Он сидел, неестественно выпрямившись, уперев руки в бока, и глазами ел Белого.

— Не придуривайся! — рыкнул на него Белый. — Тебе же снизили агрессию, разве нет? И подняли критику. Знаешь, чего тебе не хватает? Попроси Сан Сеича, чтобы на завтрашнем сеансе немножко опустил тебе самооценку. Понял?! Никто тебя не обижал, ты! И не собирался даже! Я просто честно сказал!.. И теперь ты знаешь, что я думаю! Не о тебе, ясно?! Не-о-те-бе! А обо всей этой безумной жизни!

— А я, значит, самое плохое, что в этой жизни есть, — негромко, но с угрозой заметил Гош.

— Нет, друг мой Гошка, ты не самое плохое. Но ты самое опасное.

— Да почему же?! — искренне расстроился Гош. Видно было, что он уже не злится, а именно расстраивается. Только очень уж агрессивно это у него получалось.

— Потому что мы живем этой жизнью, — объяснил Белый, тоже немного успокаиваясь. — А ты в нее играешь. Балуешься. Ты уверен, что она пройдет, как сон. И значит, можно пока немного развлечься. Заодно — поиграть на нервах четверых молодых идиотов и одного старого дурака… А я тебе говорю — не пройдет эта жизнь! И она еще тебя поставит на четвереньки, может, даже похуже, чем нас. Это я так… Не пугаю. Даже и в мыслях нет. Я просто очень хочу, чтобы ты очнулся по-настоящему. Так, как мы.

— Жизнь есть сон, — ухмыльнулся Гош. — Кальдерон. Н-да. Я в нокауте.

— Пирамидон, — срифмовал Цыган. — Что такое?

В наступившей тишине раздался характерный клацающий звук. Четверо обернулись на него резко, как ужаленные. Костя ловко провернул свой «Макаров» на пальце и убрал его в плечевую кобуру.

— Сдурел?! — в глубоком изумлении спросил Белый.

— Я в потолок собирался, — объяснил Костя. — В случае чего. Так, для отрезвляющего эффекта.

— Если ты в прошлой жизни действительно воевал, — сообщил Белый, — то армию твою били все, кому не лень.

— Остынь, а? — попросил Костя. — Ты бы себя видел минуту назад. Я думал, сейчас на самом деле война начнется.

— Ни малейшего шанса, — отрезал Белый. — Я себя контролирую. Я просто за Сан Сеича обиделся.

— Почему? — удивился Костя. — Мало ли, зачем он ушел… Может, еще вернется.

— Пирамидон — это таблетки, — вступил Гош невпопад, но примирительным тоном. — Кажется, анальгетик, то есть, от боли. По-моему, конкретно от головной. А Кальдерон — это такой очень древний европейский автор, прославившийся небольшой пьесой с символическим названием «Жизнь есть сон». Вот. Если кто-то хочет послушать лекцию про анальгетики — милости прошу. Ну и что, мне теперь застрелиться? Белый, ну как ты не можешь понять…

— Блюма Вульфовна, — попросил Белый, — заткните фонтан. Хотя бы на время. Ну, зачем ты это сказал, дурачина? Ты что, забыл, кто такой Сан Сеич? Или ты нарочно — проверить хотел?

Гош на секунду задумался. потом отчего-то через плечо глянул в сторону двери, за которой исчез пожилой мужчина. И вздохнул. Подумал о том, что вздыхает теперь ежеминутно — столько поводов для этого находится.

— Само вырвалось, — признался Гош. — У меня всегда само вырывается. У тебя — нет, что ли?

— У меня и не такое вырывается. А ты бы мог все-таки хоть немного думать прежде, чем молоть языком.

— Да может, он этой книги в принципе не читал!