Кирилл Клеванский - Колдун. Земля которой нет Страница 20

Я открыл глаза, а может, и закрыл, в этом я все так же не разбирался. Но все же увидел, увидел это все. Не знаю, что видели другие гладиаторы, сидевшие в таких же камерах, но я увидел воздух. Как его описать? Не знаю. Он был словно пугливая дымка, словно видение на краю периферического зрения, словно круги, расходящиеся на воде. Он был ничем, но при этом заполнял собой все.

Сложив губы трубочкой, лежа на полу, в крови, я, глупо улыбаясь, дунул. И воздух вдруг сотрясся, задрожал. Застонал, забился в конвульсиях о стены и взорвал этот темный мир безумия однотонного тумана, окрашивающего все в непередаваемо бесцветный оттенок. И я заснул самым настоящим сном.

Не стану описывать все, что произошло после. Скажу лишь, что меня вытащили гвардейцы, а потом хватило лишь одной порции безвкусной жижи и ночи на койке, дабы я полностью пришел в себя. Не знаю, может, нас амброзией кормили? Если так, то дайте мне мешок и через неделю я вас озолочу, если вы, конечно, отпустите меня на землю с этого чертова острова!

Но отпускать меня не собирались. Повязали на глаза плотную темную повязку и повели в ту самую комнату с откидывающейся стеной. Правда, провожатые мне совсем не требовались. Я все прекрасно видел. Ну как прекрасно – все вокруг было словно в тумане, густом и белом; я не мог различать цвета, какие-то незначительные детали и мелкие черты, но общие очертания – вполне. Я видел стол, на котором стояли тарелки, но не видел, к примеру, вилок или ножей. То есть в моем распоряжении были лишь предметы крупнее тарелки. В общем, до своеобразной «приемной» я добрался, ни разу не воспользовавшись помощью приставленных ко мне гвардейцев.

В помещении я привычно направился к бадье с белым порошком, которым щедро посыпал ладони, задние стороны коленей, шею, лоб и, что важно, локти. Это просто необходимо, чтобы не мучаться, если на эти места придутся порезы или прольется пот.

После я проверил свое снаряжение, для чего попрыгал. Если бы зазвенело, пришлось бы проверять ремешки и где-то ослаблять, а где-то, наоборот, затягивать, но все в моей простецкой кожаной броне было хорошо. Все же не в первый раз такую надеваю.

К нам по уже сложившейся традиции заглянул старший малас. Каждый счел своим долгом встать. В этот раз встал и я. Старец прошелся мимо нашего строя, у всех пятерых проверив броню и ладони – не дрожат ли пальцы. Ни у кого не дрожали.

– Добро, орлы, – кивнул малас. – Смотрите за своими повязками: слетят – даже зажмурившись, ослепнете.

– Поняли! – хором гаркнули мы.

Иногда я начинал думать, что нам следовало придумать какой-нибудь армейский ответ, больше соответствовавший обстановке, но идею так и не озвучил. Да и меня скорее всего не поняли бы – на Териале нет армии.

– Тим Ройс, ты первый.

– Так точно! – все же рявкнул я по-армейски, поворачиваясь лицом к подъемной стене.

Как я и предполагал, никто меня не понял, но это уже неважно. Протрубил рог, оглушая своим ревом, а значит, нужно готовиться к сражению. Но что смутило меня – со мной на арену никто так и не вышел.

На песке под палящим полуденным солнцем я стоял один. Так я думал вначале. А потом до слуха донесся перезвон железных звеньев наматываемой на ворот цепи. Под оглушительный гвалт толпы на арену из скрытой под песком клетки выскочил силх. Он был почти полтора метра в холке и обладал широкими мощными лапами. И рев его был намного страшнее того, что издавал горн, возвещающий о начале схватки.

Странно, но в этот момент я наблюдал лишь за вороном, по габаритам больше напоминающего орла. Мне казалось, что я уже видел его когда-то. Но бой начался, и мне стало не до размышлений.

Ворон

Силх кружил вокруг гладиатора, закованного в коричневую кожаную броню. Правда, «закованный» – слишком громко сказано. На высоком мужчине не было ничего, кроме самого доспеха, плотно облегающего торс, не открывающего даже плечо. На ногах его красовались сандалии с ремешками, поднимающимися до колена, а бедра прикрывали широкие кожаные языки, шуршащие при каждом движении. Это была чистой воды насмешка – какой-то костюм, но никак не броня. Но это нисколько не смущало бойца. Как не смущала его и черная повязка, крепко-накрепко закрывшая глаза.

Казалось бы, в такой ситуации король зверей имеет неоспоримое преимущество, но я бы поклялся чем угодно, что этот мужчина, за тренировкой которого мне довелось наблюдать почти два года назад, видел зверя.

Силх все увивался вокруг, опустив морду к земле и низко рыча, а гладиатор крутил головой, обнажив две сабли. И чистая правда – его взгляд неотрывно следовал за хищником. Ни одно движение не оставалось незамеченным, ни одна обманка не была принята за чистую монету. Лишь только крепче сжимали руки сабли. Вздулись жилы, напоминая крепко скрученные канаты, затрещала бронзовая кожа, сожженная здешним солнцем. Но ни шагу не сделал гладиатор, ни капли пота не упало с его лба.

Затихли трибуны, смолкли даже самые ретивые болельщики. Тишина опустилась на древнюю арену, накрыв ее широкими крыльями. Кружил силх, стоял человек, до белых костяшек сжимающий свое оружие. Эти клинки казались крошечными по сравнению с оскаленными клыками зверя. А сам борец выглядел испуганной мышкой перед мордой матерого кота. Но мы бы ошиблись, назвав этого гладиатора трусом.

Нет-нет. Мерно билось его сердце. Как настроенные и отлаженные часы, оно четко отмеряло ход. Удар, еще удар. Ни единого пропуска, ни единого сбоя в работе механизма. И взгляд, скрытый черной повязкой, был до жути спокоен и сосредоточен. Нет-нет. Вовсе не один хищник был на арене. Они стояли там вдвоем, оба – уверенные в своих силах. Без страха, без сомнений, без каких-либо посторонних мыслей.

Напряглись мышцы на лапах силха, натягивая кожу до скрипа. Вздулись бугры на ногах гладиатора, превращая бедра в произведение скульптурного искусства. Зарычал зверь, обнажая великолепный набор острых белых клыков. Принял боевую стойку человек, заведя короткую саблю за спину, а правую выставив параллельно поясу.

Все затихло. Не слышно было замолчавшего силха; казалось, замерло сердце бойца. Даже ветер и тот смолк. Все следили за двумя, следили внимательно, с пристальностью воришки, приметившего пузатый кошель.

Первым прыгнул зверь. Взвился в воздух желтой молнией. Его вытянутые лапы с растопыренными когтями напоминали щетину гвардейских копейщиков, стремящихся насадить строй врага на обожженное дерево. Морда, обезображенная безумным оскалом, устрашала, подобно лику демона, ощеренного предвкушающей плотоядной улыбкой. Стремителен был тот прыжок, и не было шанса увернуться.

Человек и не уворачивался. Он покачнулся, будто струя воды, измененная мановением руки; будто травинка, обласканная весенним ветром. Да нет, пожалуй, он был как сам ветер. Неуловимый, но невероятно медленный и степенный полушаг в сторону, а потом ленивый поворот корпуса в ту же сторону. И вот желтая молния приземляется за спиной гладиатора.

Вроде бы ничего не произошло, но почему зверь припадает на одну лапу? Почему взгляд ожесточился, а усы дрожат, выдавая нетерпеливое желание погрузить клыки в человеческую плоть? И тут глаза различают в алой нити, растянутой в воздухе, дорожку из зависших в невесомости капель крови. Проходит неуловимо краткое мгновение – и на песок сыплется красный дождь, окрашивая рассыпанное золото в оттенки пожара. А на боку силха расходится красная полоса, заливающая шкуру тем же цветом.

Зверь зарычал, разевая огромную пасть. Зрители на трибунах вздрогнули. Закричали дети, сдавливая руки родителей, побледнели девушки, прижимаясь к столь же бледным парням. Многие отшатнулись, поджав губы, но спокоен был боец. Все так же мерно билось его сердце, все так же крепко руки сжимали сабли.

Силх, зарычав, что было мочи оттолкнулся задними ногами – и даже молнии не осталось в воздухе. Лишь повеяло холодом от близости Темного Жнеца. Глаза зверя уже видели растерзанное тело, оторванные руки и распоротую броню, обнажившую выкатившееся из грудины сердце.

Но сколь ни был быстр силх, гладиатор двигался медленно. Плавно взметнулась его левая рука, степенно последовала за ней правая. Это были движения, схожие с вальсом упавшего осеннего листа, дрожащего на сухом ветру, и видеть их могли немногие. В кажущейся неспешности своей они были быстрее урагана, стремительнее первой влюбленности, горячее пылающего солнца.

Гладиатор был словно ветер, то тихий и кроткий, то свирепый, неумолимый, сметающий все на своем пути. И силх был сметен. В противоположную сторону трибун вдруг врезался полупрозрачный серп, оставивший в древнем камне разрез двадцатисантиметровой глубины.

За спиной бойца упал на ноги хищник. В последней раз взревел он, а потом в воздух устремился фонтан крови и взмыли две разные половины того, что недавно было целым. Это оповестило об окончании боя. Взревели трибуны, затрубил горн, а гладиатор, убрав так и не запачкавшиеся в крови сабли, вдруг резко повернул голову. На миг мы встретились взглядами. Пришло время улетать, но кто знает, быть может, наши пути пересекутся.