Вера Петрук - Слепой Страница 21

Старик закашлялся и повествование прервалось к большому облегчению Арлинга. Отыскав по запаху воду, которая сочилась из трещины в стене, он набрал пригоршню влаги и поднес ее к губам Калима. Им руководила не жалость, а желание заткнуть старику рот, чтобы он больше не произнес ни слова, пока Регарди отсюда не выберется.

– Жемчужина Мианэ встретила меня не рукоплесканием и радостными криками, а пинками стражи и плевками суеверных прохожих, – продолжил Калим, смочив горло. – Джаль-Баракат увез меня из Самрии и бросил помирать у ворот Балидета, самого дальнего города Сикелии. В дороге мои раны зажили, но душа кровоточит до сих пор. Что могло ждать нищего калеку? Я умер в тот час, когда понял, что мне больше недоступна даже высота своего роста. Хотя, наверное, умер кто-то другой. Тот, кем я никогда не был. У меня не хватило духу даже перерезать себе вены. Что ты чувствуешь? Жалость? Может, и нет, но только потому, что ты сам калека. Жалость – это самое…

– Я не калека, – поправил старика Арлинг, обрадовавшись, что появился повод его прервать. в

Калим усмехнулся.

– Конечно. Все мы так думаем. Научись ты в сто раз лучше обращаться с новым телом, чем раньше, оно все равно останется телом калеки. Мы изгои, проклятые. Как бы мы ни притворялись обычными людьми, в корзине со спелыми фруктами нам делать нечего. Человеческая жалость – вот, что нам осталось. О, ее у людей в избытке. Ты калека, слепой, и всегда будешь таким. Разве можно увидеть мир, лишь слушая его шорохи, вдыхая запахи, трогая его? Это все равно, что представлять свободную пляску канатоходца, забравшись в люльку качели. Ты никогда не увидишь, как красива новая звезда на рассвете, я же обречен ползать на брюхе до конца своих дней. Надеюсь, это будет скоро.

Слова Калима разозлили Регарди, но он промолчал. Да и что можно было сказать человеку, который жил прошлым? «Как и ты сам», – поправил он себя, пытаясь расковырять пальцами трещину в стене. Впрочем, здесь не справилось бы и лезвие.

– Слепота мысли хуже слепоты глаз, старик, – заметил Арлинг, в какой раз пробуя прутья на прочность. Если бы удалось сдвинуть один из них хотя бы на несколько аров, он бы пролез.

Едва слышный шум, раздавшийся из недр тюрьмы, заставил его насторожиться.

– Ты слышал? – он повернулся к Калиму, который при появлении звуков поспешно отполз в угол.

– Это Колпак с Болтливым камеры обходят. И к нам заглянут, можешь не сомневаться.

«Хоть одна хорошая новость», – подумал халруджи, связывая себе обрывками веревки запястья и лодыжки. С виду такой узел казался прочным, но его можно было легко развязать одним касанием.

По мере того как приближались шаги тюремщиков, холод стен становился сильнее. Их было двое. Один шагал тяжело и грузно, будто на собственных плечах неся вину всех осужденных, другой же едва слышно порхал, почти не касаясь пола ступнями. Иногда они останавливались, чтобы зажечь потухшие факелы и прикрикнуть на заключенных. Арлинг насчитал в коридоре еще три камеры, которые находились на значительном расстоянии друг от друга. Можно было только догадываться, какую толщину имели внешние стены.

Запах немытых тел и мясной каши, которой, очевидно, перекусили стражники, стал ближе, а звуки разделились на несколько четких линий. Один из тюремщиков – наверное, толстый, – носил жесткий фартук, который громко шуршал, ударяясь о носки сапог и неровности пола. На родине халруджи палачи всегда носили фартуки.

Тюремщики принесли с собой еще один факел, и Регарди с радостью подался навстречу его теплу. За время жизни в Сикелии он успел отвыкнуть от холода, который был так привычен в забытой Согдарии.

– Слепой здесь? Выходи!

Загремели ключи, протяжно заскрипела открываемая решетка. Арлингу хотелось сказать что-нибудь Калиму на прощание, но, решив не привлекать к нему внимание стражей, промолчал. Ведь ему было все равно, что случилось с мастером-канатоходцем.

Идти пришлось долго. Регарди и не подозревал, что в камне можно высечь такие сложные лабиринты. Тюремщики вели его под руки, он же не сопротивлялся, удивляясь их почти ласковому обращению. Когда долговязый заботливо предупредил его о высокой ступени, Арлинг даже забеспокоился. Как-то не вязалось нынешнее поведение стражей со словами Калима. Может, у них так принято обращаться со смертниками? Впрочем, все его попытки заговорить и выяснить, что случилось с Балидетом, были оставлены без внимания.

Они еще не вышли из здания, но город уже дал о себе знать шумом улиц и шквалом разнообразных запахов, среди которых резко выделялась вонь дубильного двора, расположенного недалеко от тюрьмы. Балидет, казалось, жил обычной жизнью: на улицах кричала детвора, в кронах высоких кипарисов шумел ветер, смаги, погонщики мулов, требовали уступить дорогу и ругались с разносчиками воды.

Где восторженные крики захватчиков и плачи побежденных? Почему не слышно, как громят дома и грабят лавки? Отчего в воздухе не пахнет гарью и кровью, а птицы мирно щебечут в кипарисовой роще, как и десять месяцев назад, когда караван Сейфуллаха только покидал Балидет? Или захватчики все еще там, за стенами крепости?

Во внутреннем дворе тюрьмы их ждали. Регарди сразу узнал Майнора, управляющего семьи Аджухамов. От него привычно разило смесью парфюмерных композиций, среди которых выделялись нотки лакричных палочек и лимона. С их помощью Майнор мечтал отбелить кожу, как это было модно у знатных кучеяров. Появление управляющего многое объясняло. Слуга, не питавший к нему симпатии, вряд ли бы явился сюда добровольно. Рафика Аджухам, отец Сейфуллаха, тоже не стал бы платить деньги за халруджи. Скорее всего, управляющего прислал мальчишка, которого выкупила семья. Вот только почему он ничего не помнил?

– Забирай слепого и проваливай, – пробурчал Долговязый, освобождая Арлингу руки. – А ты лучше в городе не показывайся. Драганы тобой сильно интересовались.

Похоже, выкуп прошел не совсем гладко. Доброта тюремщиков настораживала. Регарди вежливо кивнул, ломая голову над причиной их поведения. Похоже, его отпускали тайком от драганов. Значит, город все-таки взят, а его держали как военнопленного? Собирались скормить свиньям, как обещал Вонючий? Регарди не терпелось обо все расспросить управляющего, хотя он и знал, что кучеяр не станет с ним откровенничать. Они не были дружны и в лучшие времена.

Майнор, чьи предки, видимо, грешили с пайриками, был сух, как песок, и заносчив, словно ветер. Арлинг уже представил себе, как кучеяр окидывает тюремщиков презрительным взглядом и процеживает сквозь плотно сжатые губы циничный ответ. Но вместо этого послышался звон монет. Судя по звуку, их было штук пятьдесят. А если представить, что это были золотые султаны, а не простые медяки, щедрость Майнора приобретала мировой размах.

– Мы запрем наши уста и не причиним хлопот ни вам, ни Управителю, да не иссякнет лучезарный свет его! – голос слуги стал слаще меда. – Всех благ, добрые люди. Да будут боги вами довольны!

Даже когда они вышли на улицу, и Майнор уселся в паланкин, который несли два крепких нарзида, Арлинг не мог справиться с удивлением. Управляющий, оказывается, умел быть вежлив.

– В здравии ли господин Сейфуллах? – у Регарди на языке вертелись тысячи вопросов, но он выбрал самый главный, решив, что проигнорировать его будет трудно.

– В здравии, – сухо ответил Майнор, обмахиваясь веером. Похоже, мероприятие по освобождению халруджи его сильно утомляло.

– Что с городом? Нас захватили?

– Нет.

– Но ведь Балидет был осажден.

– Был.

– А сейчас?

– Сейчас нет.

Регарди захотелось скинуть напыщенного кучеяра на землю, но он заставил себя успокоиться. Терпение – вот, чего ему всегда не хватало.

– Как я оказался в тюрьме?

На этот раз Майнор не стал утруждать себя ответом и прикрикнул на носильщиков, чтобы они поторапливались.

Решив, что от слуги больше ничего не добиться, Арлинг сосредоточился на окружающем мире.

А в мире было неспокойно. Узкие улочки города со стройными кипарисами и приземистыми домами остались прежними, но в воздухе витало едва заметное напряжение, которое усиливалось по мере того, как они приближались к центру.

Багряная Аллея проходила через весь Балидет, пересекая его с Востока на Запад, и была так стара, что многие считали ее частью древнего города, на останках которого была возведена крепость. Улицы разбегались от нее, словно сетка мелких кровеносных сосудов от главной артерии. Свое название Аллея частично получила из-за красного цвета камней, которыми была выложена главная дорога, но старики рассказывали, что Багряной называли древнюю династию, правившую в Балидете задолго до прихода кучеяров.

По обеим сторонам центральной улицы текла проточная вода из реки Мианэ, где стирали белье, купали лошадей и скот, а также совершали ритуальные омовения. Затейливое журчание звучало так мирно, что халруджи не мог поверить, что город захвачен. Водой заведовали начальники воды, которую за годовую плату отпускали ее каждому дому. Они, в свою очередь, подчинялись жрецам Семерицы, богине воды и всего живого. Жрецы также следили за чистотой фонтанов, которых в Балидете было великое множество.