Владислав Русанов - Рассветный шквал Страница 21

Цены, конечно, непомерные. Самоцветов, что я отдал за мерку соли, четыре мерки муки и один моток ниток, с лихвой хватило бы на покупку скромного домика с садиком и фонтаном где-нибудь на окраине Соль-Эльрина. Да у кого язык повернется обвинить торговцев? Пробраться к нам по нынешним временам уже само по себе подвиг, требующий весомой оплаты, а им ведь придется совершать обратный путь.

Но едва ли не большим спросом, чем товары, пользовались рассказы купцов о событиях большого мира. О войне с перворожденными. О жизни в королевствах… Хвала Сущему, за это платы пока еще никто не брал.

— Купцы много о чем говорили. — Я никак не мог взять в толк, к чему клонит голова.

— Так за что ни возьмись, все каким-то боком нас трогает.

— Это точно. — Вот в чём, в чём, а в мудрости и прозорливости Белому не откажешь.

— Говорят, Экхард вздумал самоцветы в Лесогорье искать. Рудознатца ученого снаряжает. Из самой Вальоны.

— Вальона — славный город.

— Ты бывал там?

— Не привелось. Видел издалека. С побережья. Он ведь на Озере стоит.

— Счастливый ты человек. Повидал в жизни. А я всю жизнь мечтаю на мир поглазеть. И, видно, уже не успею.

— Тьфу на тебя, Белый. — Я сплюнул и сотворил пальцами знак от сглаза. — Ты что — помирать надумал?

— Да нет. — Он глянул на меня удивленно. — Я не то думал сказать. Был я вольной пташкой, старателем, и не сподобился, а теперь головой выбрали… За все в ответе перед обществом. Что теперь о путешествиях думать?

— И то верно.

— Так вот, я думаю себе. Рудознатец рудознатцем… А ну, как не найдет он ничего? Не вздумает Экхард нас к рукам прибрать?

— Экхард может.

Я вспомнил рассказы торговцев о порядках в Ард'э'Клуэне. О регулярных казнях на площади Фан-Белла, о бесчинствах конных егерей и зреющем недовольстве талунов. Монарху арданов только попади под крылышко — обдерет как липку. Куда там перворожденным.

— А про Мак Кехту слышал? — Похоже, мысли наши двигались в одном направлении.

— Говорят, лютует она в Левобережье. Сколько людей побила. Факторий, хуторов пожгла…

— Вот! А я про что толкую? — Взгляд Белого вдруг стал острым и холодным, словно клинок двойной закалки.

— Где Левобережье, а где мы…

— Может, и так. Только я остроухих давно знаю. Ты вот сколько лет на прииске?

— Восемь в цветне было.

— Вот. А я — скоро двадцать. Если остроухие считают Красную Лошадь своей вотчиной, рано или поздно она к нам заявится. А тогда…

Голова зябко передернул плечами. У меня тоже мороз пошел по коже, несмотря на припекающее спозаранку солнышко.

— Я парням сказал еще зимой — оружие, какое от находников осталось, собрать, вычистить, жиром смазать и держать в исправности, — продолжал Белый. — От мечей, конечно, проку мало. Кто у нас ими драться обучен? Никто. Вот только был…

Он махнул рукой. Я кивнул. Что тут скажешь?

А перед глазами вновь возникла морозная ночь, багровые блики костров и скользящий сквозь толпу Сотник с клинком в руках.

— Да чего уж там… Мечи сложил про всякий случай. Пусть лежат — есть не просят. А вот копья, секиры, пара шестоперов… Четыре самострела есть. Только бельтов к ним маловато. Тут у нас один… Ты Хвоста знаешь?

Я опять покивал. Кто ж на прииске Хвоста не знает? Пожилой трейг кличку свою получил за пристрастие к шапкам, украшенным лисьими и енотовыми хвостами. В отличие от многих о себе он рассказывал охотно. Как повздорил с бароном, был порот нещадно, закован в кандалы. Исхитрился удрать в лес. К вольным ватагам не прибился — блуждал один, пока не подстерег барона и не спровадил меткой стрелой в Нижний Мир. Сменял горшки на глину! Наследник вместо благодарности объявил награду за голову дерзкого смерда, и пришлось Хвосту уходить на север. В Ард'э'Клуэн, а потом и еще дальше — в земли, подвластные перворожденным. Старый лучник был одним из немногих, кто совмещал старательский труд с охотой в холмах.

— Знаешь, — вел дальше голова. — Так вот, я его попросил луков наделать. Пяток смастерил. На больше, говорит, материалу нету. Сухожилия нужны. Дерево особенное. Выдержанное. Ну, да ладно. И на том спасибо. Подспорье невелико, но на безрыбье и жабу сглотнешь. Что ты все молчишь и киваешь?

— Так я ж Молчун.

— Скажи хоть что-нибудь.

— Что говорить? Вижу я — ты обороняться хочешь, если кто вновь наедет. Так?

— Так. А ты думаешь — зря?

— Может, и не зря… Откуда мне знать? Я ж не боец. Отродясь в войсках не бывал. Из меня в таком деле советчик, как…

— Да я понимаю. Эх, был бы Сотник живой!

— В одиночку в березозоле люди в лесу не выживают.

Это было жестокой правдой. Наверное, прирожденный охотник, дитя природы вроде Хвоста, снаряженный ловчей снастью, огнивом, топором, смог бы продержаться до прихода тепла. Но мой друг им не был. И, скорее всего, его косточки, давно обглоданные волками, белеют вперемешку с костьми капитана Эвана где-нибудь на дне глубокого оврага.

— Это верно, — согласился Белый. — Да пребудет с ним благодать Пастыря Оленей.

— Да пребудет.

— Ты тоже сможешь помочь нам, Молчун. Не меньше Сотника.

Признаться, я опешил.

— Я? Как я могу помочь?

Белый помедлил, собираясь с духом. Как видно, разговор давался ему с трудом.

— Я видел, что ты умеешь, Молчун. И я хочу, чтобы ты был со мной, коль начнется заваруха. Вот.

— О чем ты? Что я умею?

— Все темнишь?

— Да ничего я не темню! — Меня начала разбирать злость. — Говори толком.

— Тогда… Ну, в ту ночь, когда… Когда ушел Сотник. Ты выстрелил пламенем в Эвана. И не говори, что этого не было. Я видел своими глазами. И не только я.

— Так вот ты о чем! — Я готов был самому себе надавать подзатыльников: сколько лет удавалось скрывать свои, доброго слова не стоящие, способности к магии — и на тебе! — показался во всей красе. Добро, если бы с пользой, а то…

— Об том и толкую. — Похоже, после первых слов Белому полегчало. Возвращалась прежняя уверенность. Придется его разочаровать.

— Ерунда, Белый. Не бери в голову. Любой жонглер в Фан-Белле может выкинуть штуку почище этой.

— Э-э, нет. Бродячих циркачей я нагляделся за свою жизнь. Это не то. Ни один из них не выпустит струю огня на двадцать шагов. Вот. Тут другое. Ты — чародей, Молчун. И ты нам нужен.

— Да какой же из меня чародей! Ты хоть видел настоящего мага?

— Видел. И сейчас на него гляжу.

Нет, ну просто слов не хватает! А отмолчаться, похоже, в этот раз не выйдет. Хоть молчание — золото, а спасаться серебром надо. Только как, скажите на милость, объяснить этому седому, въедливому мужику, что удрал я из Храмовой Школы потому, что осознал ничтожность своих способностей? Как растолковать, что Сила, разлитая, рассредоточенная в Мировом Аэре, просто так в руки не дается? И даже очень хороший маг, жрец высшей ступени посвящения, по сути, бессилен без предварительно заряженного амулета. Потому что одно дело — воспользоваться сконцентрированной, чистой Силой, сформировать и направить поток в нужное русло, а совсем другое — собирать ее по крупицам и лепить из них нечто такое, что можно применить с пользой для дела. Поэтому главным признаком, по которому строгие учителя Школы определяли, состоишься ты как маг или нет, как раз являлось умение собирать Силу, черпая воду решетом, и заряжать амулеты. Этому искусству я так и не смог научиться. Не дано. Хотя у меня вполне сносно получалось работать с готовыми, напитанными кем-нибудь амулетами. А кому нужен маг-нахлебник, пользующийся плодами чужого труда?

— Послушай, Белый. — Я постарался придать голосу как можно большую убедительность. — Я — не маг. У меня нет никаких способностей. То, что ты видел в ту ночь, не Стрела Огня, а так, пшик. Не способен я даже перепелку зажарить чародейством.

— Хорошенький пшик! Струя пламени толщиной в руку! Если бы Эван не увернулся…

— Да он и не уворачивался!

— Скажешь тоже! Как же он тогда не сгорел?

— А я что говорю? Настоящий маг сжег бы и Эвана, и десяток людей из толпы, а еще пропалил бы дырку в дальнем холме. То, что сделал я, — видимость, а не волшебство. С перепугу, что называется. А силы в моей магии — раз-два и обчелся! Да я сейчас и трубки не разожгу без огнива. Веришь?

— Не верю.

Ну что тут поделать?

— Молчун. — Голова мягко взял меня за рукав. — Молчун, мне все равно, за что тебя изгнали твои собратья-чародеи. Мне наплевать, сколько тайн ты хранишь за душой. От кого скрываешься и что скрываешь. Помоги нам. Поддержи в трудное время, и тебя поддержат, когда придется туго.

И тут меня окончательно разобрала злость. На самого себя прежде всего. На упрямого Белого, привыкшего верить прежде всего своим глазам, а потом уже чужим речам.

Перед славным выбором он меня поставил. Отказаться? Самое честное решение, конечно. Но, поскольку убедить Белого в своей магической несостоятельности мне все едино не удастся, отказом я сразу противопоставлю себя не только голове прииска, но и той упрямой кучке старателей, что стремится сделать нашу жизнь как можно более похожей на человеческую. В глубине души я хотел быть с ними. Хоть малой малостью, а помочь. Только не нужен им Молчун-старатель, Молчун-траппер, Молчун-недоучившийся жрец. Они хотят видеть рядом с собой Молчуна-чародея, способного, если возникнет надобность, щелчком пальцев испепелить авангарды армий Экхарда, движением бровей спустить с гор каменную лавину на головы сидам ярла Мак Кехты. Согласиться я тоже не мог. Нельзя допустить, чтобы в тебя поверили, заронить надежду, а потом подвести в самый трудный момент. Это хуже предательства.