Елена Долгова - Маги и мошенники Страница 21

Ведьма между тем решительно раздвигала толпу. Ее пропускали, потрепанный плащ (тот самый, с зашитой крупинкой кристалла) не привлекал внимания голодранцев. Магдалена явно двигалась к намеченной цели, направляясь к невысокому гладко выбритому румийцу с живыми черными глазами. Под мышкой он держал пухлый том in-quarto и несколько покрытых воском дощечек, на шее книжника висела прикрепленная к цепочке походная чернильница, из сумки выглядывало стило и набор перьев.

Агент императора впервые ощутил полную растерянность. Румиец был книжником, но совершенно не походил на беглого Адальберта. Внешность главного преступника Империи, пожалуй, никто бы не сумел описать, Хронист умел защититься от опасности. Но все одураченные стражи сходились в одном – беглец был высок и русоволос.

«Она ошиблась». – понял фон Фирхоф, – «Мне ничего не остается, кроме как пассивно досмотреть финал драмы… Или все-таки это и есть истинный Адальберт?».

Развязка не заставила себя ждать. Ведьма не пыталась творить волшбу – то ли не чувствовала уверенности в себе, то ли ей попросту решила не тратить время. Она выхватила из-под плаща длинный стилет и куницей метнулась на врага.

Людвиг сделал неуверенное движение, словно собираясь вмешаться, и только в этот момент понял, насколько ошибался. Неподалеку от с книжника, едва ли не укрывшись за его спиной и не привлекая ничьего внимания, стоял человек в одежде странствующего ваганта.

Он был высок и русоволос. Именно в него метила Магдалена.

Глава X

Продолжение истории

Адальберт Хронист. Толосса, Церенская Империя.

Сколько ни странствую по свету, все время убеждаюсь еще и еще раз – нет дурака хуже, чем ученый дурак. И нет большего дурака, чем большой ученый. Скажу без лишней скромности – я полагаю себя именно таковым.

В этот самый момент, когда Ренгер в очередной раз поливает бальзамом и бинтует мою рану, я сполна осознаю открывшуюся мне истину. Водить за нос лучших денунциантов[10] Империи, потешаться над инквизицией, походя перекраивать волю самого императора Церена… И чуть не отправиться на тот свет от кинжального удара, нанесенного бабой, которую я, к тому же, никогда раньше не видел!

Впрочем, опишу все по порядку. Я так и не понял, откуда вывернулась эта сумасшедшая. События запечатлелись у меня в памяти словно финальная сцена дурацкого спектакля. Я помню все, каждую мелочь, каждый камень мостовой, чернильницу румийца, отчаянные глаза неизвестного, рванувшегося мне на помощь, утиное перышко в спутанных волосах ведьмы.

Меня, должно быть, спасло чудо. Чудо явилось в виде человека в сером плаще и повисло на руке у этой сумасшедшей. Слишком поздно – она успела-таки подколоть меня, но и не то чтобы фатально поздно – стилет вошел не в сердце, а в левый бок. Острие прокололо кожу и прошло мышцы насквозь и скользнуло вдоль ребер, я щенком взвыл от боли и отпрянул назад. Женщину сбили на землю. Мгновенно наступившее молчание тут же взорвалось гневными выкриками. Она дралась как дикая кошка, вырываясь из рук разгневанных бретонистов. Должно быть, несчастную тетку приняли за эмиссаршу императора, кто-то завопил «Лупи денунциантов!». Во всяком случае, били ее немилосердно.

Меня происходящее уже почти не касалось. Примерно с минуту я считал, что на этот раз наверняка убит, потом понял, что кровь, которая обильно заливает мою одежду, хлещет вовсе не из сердца, а всего лишь из порезанной кожи. Мой друг румиец и подоспевший незнакомец выдернули меня из-под ног дерущихся и отволокли в сторону. Возбужденные повстанцы мешали друг другу, поэтому, наверное, покусительницу не забили насмерть. Человек на лошади врезался в толпу, расталкивая свалку тел конским корпусом. Он что-то кричал, я плохо разбирал слова сквозь багровую пелену боли. Кажется, это был сам Бретон, помню, его правильное, яростно-холодное лицо даже в такой критической ситуации произвело на меня какое-то жутковатое впечатление.

Женщину подняли, она была побита, но жива, ее увели, Бретон наклонился ко мне с седла. Все-таки было в этом бывшем священнике, было что-то завораживающее. Наверное, так выглядела бы ожившая статуя святого.

– Ты жив, брат мой? – спросил он риторически.

– Да, – ответил я из вежливости.

– Как твое имя?

– Вольф Россенхельский.

– Ты остался жив. Возможно, ты избран Господом для славных дел! – заявил ересиарх, должно быть, желая меня подбодрить.

И внушительно добавил:

– Позаботьтесь о нем, братья.

Последнее предложение мне особенно понравилось и потому спорить я не стал. Приятно быть героем. Румиец и неизвестный лекарь, назвавшийся Людвигом, увели меня в спешно очищенную для этой цели привратницкую ратуши. Здесь я и расположился со всем возможным в едва ли не в полевых условиях комфортом. Кир Антисфен грел воду и возился с полотном для перевязки. Людвиг рассматривал меня с каким-то двусмысленным интересом. Впрочем – какая разница? Проколотый бок мешает вдаваться в излишние тонкости.

Так, под звуки медицинской латыни Антисфена, под треск дров в камине, под крики чаек, псалмы, вопли еретиков, визг ведьмы и посвист штормового ветра встретил я свой первый вечер в восставшей Толоссе.

Надо сказать, в целом мне здесь понравилось, и я уже начал верить, что приключения мои наконец-то обещают быть хоть немного разнообразными и интересными.

Вот только от удара стилетом я почему-то себя чувствовал очень и очень скверно…

Глава XI

Опасность, прямая и непосредственная

Людвиг фон Фирхоф. Толосса, Церенская Империя.

Людвиг фон Фирхоф поднял предусмотрительно опущенное лицо и искоса посмотрел в спину отъехавшего верхом Клауса Бретона. Чувство опасности, подступившее вплотную, притупилось, так и не исчезнув окончательно. «Он не узнал меня», – понял Людвиг. «А если и узнал, то в догадках не уверен. Впрочем, такой человек, как Бретон, не постеснялся бы прямо объявить о своих подозрениях. Он умен и жесток, но в таких делах фанатически честен».

Адальберт Хронист, кажется, готовился потерять сознание. Фирхоф помог внести раненого под своды привратницкой ратуши и уселся на табурете в углу, внимательно изучая внешность первого преступника Империи. В прославленном Адальберте не было ничего примечательного. Он был, пожалуй, повыше ростом, чем средний церенец, русоволос, и, несмотря на постоянные странствия, совершенно не загорел. Хронист не казался опасным бойцом и не имел запоминающихся примет. Он смахивал бы на бродячего ваганта, если бы не одна крошечная деталь. Адальберт был слишком чист, слишком здоров и лишен той тени усталости, постоянного признака болезненного напряжения физических и душевных сил, которая всегда лежит на бродягах Империи. «Прожигатель жизни», – с неожиданной для самого себя яростью понял Людвиг фон Фирхоф. «Ну и сукин сын. И это заурядное существо – тот самый бич и ужас Церена, капризный вершитель наших судеб, тот самый человек, поисками которого непрерывно заняты сотни сыщиков Канцелярии Короны?»

Сумка Адальберта, забитая гримуарами, нашлась в углу, ее принес кто-то из старательных бретонистов. Советник благоразумно не прикоснулся к бумагам. Хронист лежал все так же неподвижно, опустив бледные, даже какие-то восковые веки. «Да жив ли он вообще?». Людвиг придавил запястье раненого. Пульс бился слабо, но ровно.

– Не беспокойтесь, кир Людвиг, – успокоил фон Фирхофа ученый румиец. – С такими ранениями не только не умирают, но даже не страдают чрезмерно.

Агент императора почтительно согласился и озабоченно всплеснул руками:

– Доблестный друг, вы потеряли свой in-quarto.

Кир Антисфен опрометью выскочил на площадь, спасая ученые описания ересей от тяжелых башмаков мятежников. Когда он вернулся, бумаги Адальберта мирно догорали в камине вместе с ветвями кипариса. Жаркое пламя скрыло гримуары от внимательных глаз, Людвиг сжег их, не читая, и теперь как ни в чем ни бывало, с невинным видом откупоривал бутылку вина.

– Присоединяйтесь.

Кричали чайки, свистел над гаванью штормовой ветер, еретики на площади снова горланили свои псалмы. Двое книжников у камина отхлебнули терпкое вино из глиняных кружек. Фон Фирхофу румиец нравился, одновременно вызывая смутное беспокойство. То ли собиратель ересей был не так уж прост, то ли на восприятие влияли мысли о давнем соперничестве между Восточным Румом и Империей. «У меня нет больше моего дара», – с горечью подумал Людвиг. «Я не могу ощутить его душу».

Кир Антисфен нахмурился и отставил в сторону винную кружку.

– Как вы думаете, мэтр Людвиг, что сотворят фанатики с этой несчастной?

– О ком это вы?

– О той, что покушалась на Вольфа Россенхеля.

– Понятия не имею. Я совершенно не знаком с Бретоном, – с невозмутимым видом отозвался фон Фирхоф.

– Признаться, мне жаль несостоявшуюся убийцу. Мой друг – славный малый, но не соизмеряет поступков и последствий. Эта женщина просто пылала местью, а он, как мне кажется, даже не удосужился вспомнить ее лица.