Геннадий Прашкевич - Царь-Ужас Страница 22

Галланд знал, что англичанин пользуется репутацией счастливчика.

Дугласу Бейгеру везло в воздухе до такой степени, что весь полк поверил в его звезду. С командиром на боевые задания рисковали вылетать даже необстрелянные пилоты. Однако в одном из самых ожесточенных воздушных боев над Па-де-Кале британец был подбит. Он выпрыгнул с парашютом, остался жив, но потерял правый протез. В армейском госпитале Галланд не раз навещал попавшего в плен знаменитого пилота. Когда англичанин поднялся на ноги, он устроил ему интересную экскурсию на базу эскадрильи, которой командовал. Англичанин от души похвалил камуфляж базы и признался, что его пилоты уже не раз пытались ее обнаружить. За чаем он спросил Галлан да, нельзя ли ему отправить письмо жене в Англию с просьбой прислать новый протез, сменную форму и курительную трубку взамен потерянной?

Вот здесь и пролег этический водораздел, сказал себе Адольф Галланд.

Письмо лукавого британца отправили, и уже на другой день бесчестные англичане в пух и прах разбомбили базу, сбросив, впрочем, в специальном ящике протез для своего командира.

Воспоминание огорчило Галланда.

Он посмотрел на неподвижных заключенных.

– Вы, наверное, понимаете, Вальтер, что меня интересует вовсе не выносливость недочеловеков, а именно их животное тяготение к преступлению. Рейхсминистр Геринг поставил себе задачей создать в Германии величайший музей, в котором хранилось бы все, что на протяжении многих веков восхищало человечество… – Он увидел, как мелкая испарина покрыла невысокие лбы заключенных № 16142 и № 19030, и спросил: – Как думаете, Вальтер, эти существа обладают душой?

– Это зависит от нашего взгляда на проблему.

– Но вы сами говорили, что они любят мечтать. Означает ли это, что они действительно думают о будущем?

– А думает ли о будущем бык, доедая выданную ему вязанку сена?

– Если и думает, то весьма опосредованно, – согласился Галланд. – Я знаю, что наши противники, отступая, часто поджигают и взрывают самые лучшие здания в своих городах. Мы этому не препятствуем. Ни исторические, ни эстетические соображения на территориях нашего противника не должны играть никакой роли. Вы понимаете?

– Хотите узнать, почему я решил показать вам именно эти экземпляры? – улыбнулся штурмбаннфюрер.

– Вот именно.

Значит, капо все-таки говорил правду, нас с Яковом к чему-то готовили, подумал Семен. Зная немецкий язык, он понимал каждое слово, сказанное штурмбаннфюрером и его гостем, и радовался, что Яков, наоборот, понимает далеко не все. При его эмоциональности Яков, несомненно, выдал бы себя неосторожным движением.

Никогда Семен не ощущал такой беспомощности.

Цусима… Поле под Елизаветградом… Соловки… Ледяной поход «Пижмы»… Красная яранга и мышееды… Если вдуматься, я никогда не жил по-человечески… Даже детство, проведенное в деревне Гнилой Брод, ничем, кроме бледных газовых факелов над замерзшими болотами, не запомнилось… Мы правильно сделали, что убили капо… Он сказал, что сохранил шоколад для нашего побега… Он сказал, что собирался уговорить нас бежать, что он знает тайный выход (тот самый, что мы забросали дровами)… Якобы он несколько раз уже выбирался за пределы форта, но боялся бежать один… А втроем мы справимся, сказал капо Гном… Кажется, он считал, что мы ему поверим… Неужели мы правда так сильно похожи на недочеловеков?..

– Взгляните, – дошел до него ровный голос штурмбаннфюрера. – Я получил этот снимок с восточных территорий. Это бывший советский город Вязьма. – Штурмбаннфюрер с чувством процитирован: – «Это был когда-то советский город. Снимок достоин внимания. Как могильные памятники, торчат на зимнем пейзаже трубы сожженных деревянных домов. Пощаженные огнем массивные каменные стены, словно призраки, возвышаются среди бесконечной дали». Согласитесь, поэтичное описание.

– Несомненно, – ответил Галланд, все еще расстроенный воспоминанием о неблагодарном англичанине.

– А это латки, – улыбнулся штурмбаннфюрер. – Я собрал хорошую коллекцию латок, так мы называем специальные нашивки для евреев. Придет время, Адольф, такие латки станут чрезвычайной редкостью. Видите, белый четырехугольник с желтым кружком, буква «J» в центре?.. А вот синяя нарукавная латка с белой шестиконечной звездой… А вот желтая с черным кружком и со словом «Jude» в центре… А вот латки с шестиконечной звездой, латки красные, четырехугольные, круглые… Я собрал большую коллекцию с бывших территорий России и Польши, Литвы и Латвии, Эстонии и Бельгии, Франции и многих других стран… Впрочем, я понимаю, такая коллекция больше подошла бы рейхсфюреру СС…

Штурмбаннфюрер пальцем поманил Якова и, когда тот подошел поближе, небрежно кивнул одному из офицеров, безмолвно стоявших на входе. Офицер подошел и заученным движением повернул Якова спиной к штурмбаннфюреру и его гостю.

– Сорви с него одежду.

Двумя заученными движениями офицер совал с Якова серую куртку и такую же серую рубашку.

– О, майн Готт… – разочарованно протянул Галланд. От обиды у него дрогнул голос. – Какой превосходный материал и как безнадежно испорчен…

Широкая спина Якова была украшена мастерской татуировкой – рвущимся в небо истребителем, мечтой его юных лет. В компаниях, в которых когда-то вращался Яков, многие мечтали о воздухе, понимая, что это невозможно. Оттого, наверное, мастер (действительно мастер), делавший наколку, изобразил на спине Якова некую идеальную машину. Это не был короткий «Лавочкин», или длинный, как рыба, «Мессершмит-109», или стремительный «Спитфайер», это вообще не был какой-то конкретный самолет. Но это была идеальная машина, увидев которую, Адольф Галланд застонал от желания сесть за ее штурвал.

– Какой превосходный материал, – разочарованной повторил он. – Кто его так испакостил?

Вся спина Якова была покрыта страшными зажившими синими рубцами – работа покойного капо Гнома.

– Но ведь можно взглянуть на это как на символику? – осторожно подсказал штурмбаннфюрер. – Эти синие рубцы как удары имперских молний. Такой грозе ничто не может противостоять.

– Даже имперская авиация? – холодно спросил Адольф.

Штурмбаннфюрер щелкнул пальцами.

Семен подошел и, не ожидая приказа, сам повернулся к столу спиной. Офицер заученно сорвал с него серую куртку, затем рубашку.

– О-о-о!.. – На этот раз восхищению Галланда не было предела. – Вот истинный символ того, друг мой, что все эти недочеловеки называли искусством. Вы совершенно правы, у них действительно звериное чутье. Они чувствуют женщину, как самые настоящие звери. Всего лишь несколько превосходных линий, но они рождают волнение… Взгляните, как они сходятся на спине… – пояснил пилот свою мысль. – Это, наверное, египтянка… На восточных территориях любят рассказывать небылицы о дальних странах… Это правда, что любимое занятие всех русских – пить горькую водку и сочинять собственную историю? Наверное, водка придает мечтаниям стройность… – И, выдержав необходимую паузу, заявил: – Прекрасный экземпляр! От всей души благодарю вас, Вальтер. Надеюсь, вы понимаете, что я его заберу.

– Разумеется.

– Как вы собираетесь его списывать?

– Его тоже? – кивнул майор в сторону Якова.

– Его тоже, – согласился Галланд. – Красивый абажур с изображением самолета и мистических бурь… «Кто позвал меня? – процитировал пилот. – Буря громовых рулад и орлы, как бывало, кружат в поднебесье…» Но этот… – Галланд восхищенно почмокал узкими губами. – Как вам удалось сохранить такой убедительный экземпляр?.. Бот, правда, прыщики на пояснице…

– Боюсь, с ними придется примириться.

– Почему? – удивился Галланд.

– Потому что сегодня вечером будет инсценирован побег. У меня есть один горбун, преступник, сильная личность, он должен побудить их к побегу. На выходе все трое будут убиты аккуратными выстрелами в затылок.

– Надеюсь, это не испортит…

– Ну что вы, Адольф. Рейхсмаршал желает иметь абажур с изображением египтянки, значит, он его получит. Но свести за сутки прыщики невозможно.

– Заключенные понимают по-немецки?

– Нет. Это проверено.

– Мне показалось, у этого экземпляра, – Галланд ткнул пальцем в Якова, – что-то такое дрогнуло в зрачках.

– Просто они плохо управляют эмоциями, – засмеялся штурмбаннфюрер. – История в очередной раз взмахнула крылами, и недочеловеки почувствовали на спине холодок. Помните, Вальтер, что сказал фюрер 30 января 1939 года? «В этот день, отмечающий очередную годовщину прихода нашей партии к власти, я хочу напомнить всем, что я часто выступал пророком, за что меня так же часто осмеивали. В период моей борьбы за власть я сказал, что однажды возглавлю государство и нацию и тогда, наряду со многими другими, решу и еврейскую проблему. Именно евреи первыми встретили мои пророчества смехом. Их смех, некогда такой громкий, теперь, я полагаю, застрял у них в глотке». Справедливые слова, не правда ли? Справедливо, что в глазах тех, кто смеялся над фюрером, сейчас проблескивает черная тень смерти, я прав? Это ведь действительно справедливо, Адольф?