Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант Страница 22

Овчаров подтвердил его предположение. На самом деле до конца двадцатых годов здесь помещалось частное заведение, обслуживавшее в основном завсегдатаев бегов, традиционно обмывавших выигрыши и завивавших горе веревочкой, если не пофартило.

Потом, естественно, частника искоренили, ресторанчик национализировали, но судьбы сотен и тысяч подобных же «храмов желудка» он избежал. Кто-то из наркоминдельского начальства, тоже, наверное, не чуждый ностальгии, да и более рациональных соображений, чуть ли не сам Чичерин или Карахан, добились передачи «объекта» на баланс своего учреждения с сохранением профиля. Формально — как общепитовской точки при ХОЗУ, вроде столовой повышенной категории для ответработников, фактически же там организовали полусекретный «Дом приемов» для проведения неизбежных в дипломатической работе конфиденциальных завтраков и ужинов, иных корпоративных мероприятий.

— Здесь, по крайней мере, посторонних не бывает, наших общих друзей — в особенности. Свои службы есть…

Шульгин про себя подумал, что так уж зарекаться не стоило бы, те ребята, если им нужно, куда хочешь влезут. С другой стороны, исходя из обычного соперничества и взаимной ревности сопоставимых по значимости ведомств, вполне допустимо, что на среднем уровне НКВД и НКИД в дела друг друга не лезут, все вопросы прорабатываются на самом верху, с согласия или по указаниям лично Хозяина. Иначе и работать невозможно, дипломатия все же дело тонкое, государственное. Лубянцы, дай им волю, такого наворотят… Хотел же Ежов даже дела шестаковского наркомата на себя замкнуть.

— Тебе виднее, — сказал он, присаживаясь за указанный Виктором столик в углу, за раскидистой пальмой в здоровенной деревянной кадке. Людей в зале было немного, сидели по двое, по трое, выпивали, закусывали, кому-то Овчаров коротко кивнул, кого-то словно и не заметил. Не было ни рукопожатий, ни возгласов, ни объятий, столь свойственных собраниям людей свободных профессий.

Прямо напрашивалась на стене табличка из конторы «Геркулес»: «Сделал свое дело — и уходи».

— Как-то не слишком весело у вас тут, — не преминул отметить Шульгин, беря в руки папку меню.

— Это точно. Для разгула другие места есть, а здесь ближе к английскому клубу, зато готовят и обслуживают очень недурственно. Цены тоже — ниже, чем в заводской столовой. Карточные[23]…

Виктор сделал заказ, руководствуясь собственными соображениями. Есть Сашке совершенно не хотелось, разве так, слегка, за компанию. Впрочем, он уже успел заметить, что гастрономические возможности наркома куда солиднее, чем у него, тот мог бы достойно участвовать в любом восточном застолье, где плов потребляют казанами и баранов — целиком. Причем эти качества у него прорезались именно после «встречи» с Шульгиным, до этого многолетние стрессы отбивали аппетит.

Для приватных бесед зал был хорош еще и тем, что обладал уникальной акустикой: ковры, толстые драпировки, многочисленные растения гасили и рассеивали звуки так, что с соседних столиков не доносилось ни одного членораздельного звука, только позвякивание ножей и вилок о фарфор.

— Значит, нет прослушки, говоришь? — выцедив рюмку, повторил Шульгин.

— Где есть — я знаю, здесь — нет. Мы ведь тоже пользуемся, пусть и в других целях. Иногда приходится нетрезвые откровения партнеров по десять раз прокручивать, нюансики всякие интонационные отслеживать, проговорки, а то и намеки, с лету не каждому понятные.

— У всех специфика, — заключил Шульгин, с удовольствием разжевывая крупные фасолины лобио. — Так я, собственно, что? Никаких интересных посторонним секретов и тайн разглашать не собираюсь. Захотелось напряжение сбросить в компании совершенно постороннего от моих служебных дел человека. Другое дело, что есть у нас, бюрократов, суеверие — не стоит даже с собственной женой говорить о карьерных вероятностях.

— Это так, — кивнул Овчаров.

— Однако хочется мне этот принцип нарушить. Вот тянет за язык, и все. Есть мнение, что могут мне днями предложить весьма солидное повышение. Причем в форме, вряд ли допускающей самоотвод. В предвидении чего я, даже и невольно, прорабатываю варианты. Сам понимаешь — на новое место без своей команды приходить не очень удобно. Почему я тебе и намекнул. Согласишься со мной?

Виктор обдумывал слова Григория достаточно долго. Папироса успела догореть. И взгляд — все время куда-то мимо.

Удивительно даже — на куда более рисковое дело пошел почти без колебаний, а сейчас… Разве что цену себе набивает или на самом деле просчитывает: стоит ли идти в подчинение к товарищу? Не один случай известен, когда попытка совместить дружбу со службой заканчивалась печально и для того, и для другого.

Овчаров нашел нейтральный выход.

— Чего сейчас об этом говорить? Состоится назначение — тогда и обсудим, по факту. А то пошлют тебя, скажем, начальником Дальстроя[24], и где там моя роль?

Глава шестая

С утра Шульгин на машине Лихарева съездил к «себе» на квартиру, на Земляной Вал, чтобы приготовиться к судьбоносной (или роковой, что почти одно и то же) встрече.

Все здесь было точно так, как в ту ночь, когда Шестаков с Власьевым сидели и обсуждали собственное будущее, представлявшееся им весьма и весьма туманным. Более того — почти безнадежным. Продолжать борьбу заставляла только слабая надежда, что удастся добыть из сейфа наличность и бланки банковских поручений, договориться с Овчаровым, вместе с семьей пробиться на Запад. Однако бодрости они с бывшим старшим лейтенантом не теряли, даже напротив. Вспоминали Мировую войну и Кронштадт. А там шансов на счастливый исход было на порядок меньше. Особенно когда Шестаков, бросив на кон все, что мог, выдернул подрасстрельного товарища, на самом деле не имея понятия, что страшнее — возможный взрыв боезапаса форта «Павел» или фронтовая ЧК товарища Штыкгольда. Обошлось. И побег с владимирского этапа «на рывок» удался, чему нет аналога в воровских анналах.

Сашка подумал, что про Леньку Пантелеева забывать тоже не следует: уж больно хорошая маска, легенда для общения с настоящим преступным миром и для запугивания (ну, для сбивания с толку) милицейских и гугбэшных органов. Буданцев с его агентурой очень поможет сыграть на этом поле, если придется.

Опять же, вечный пример — граф Монте-Кристо и его реинкарнации, аббат Бузони и прочие. Мы же на полтораста лет умнее, и возможности у нас пообширнее, только с деньгами плоховато. Раз он остается в сталинской номенклатуре, чеки придется вернуть. Наличные — другое дело, они нигде не фиксировались, так большую их часть он отдал Власьеву.

Но об этом подумаем позже. Если сохранится такая возможность.

Сейчас он переоделся в свой запасной костюм, приличный наркому. Предыдущий, с орденами и значком депутата, остался на кордоне у Власьева, а тот, в котором его Лихарев представил Сталину, выглядел достаточно затрапезно, благо вождь в азарте интриги не обратил внимания.

Зоя содержала его гардероб в порядке. Выглаженная жемчужно-серая гимнастерка, темно-синие галифе, накрахмаленное белье, шелковые носки пачками. Сапоги тоже нашлись новые, всего пару раз надеванные. Вот без наград и ведомственных знаков отличия он чувствовал себя не совсем уверенно. Конечно, ничего не стоило послать на кордон лихаревского порученца, а то и самому съездить, но — не хотелось. Слишком сложно изображать мужа перед женщиной, которая прожила с Шестаковым столько лет. Долго — не вытянуть. По крайней мере — сейчас. На другое силы нужны.

Обойдемся, и без орденов товарищ Сталин примет, если я ему нужен. Нет — тем более.

В назначенное время Шестаков стоял в приемной, по старой памяти обменивался с Поскребышевым внешне ничего не значащими, но несущими второй и третий смыслы фразами. Изощренный в аппаратных делах человек по интонации, по направлению взгляда, по десяткам других неуловимых штрихов способен понять ситуацию и предсказать свое и чужое будущее. Сейчас ничего угрожающего нарком не ощущал. Даже напротив, секретарь Сталина демонстрировал подчеркнутое уважение, ни единым жестом не обозначая, будто знает о нескольких «странных» эпизодах, не так давно имевших место. Значит, с позавчерашнего дня в поведении Хозяина ничего не изменилось, по крайней мере — внешне. А что он там на самом деле воображает и лелеет — не угадаешь. Когда нужно, тот и самого Поскребышева отправил в тюрьму без предварительных ритуальных телодвижений. На то и вождь.

— Войдите, Григорий Петрович, — сказал наконец Поскребышев и тут же начал писать обыкновенной, школьной ручкой в журнале посещений, аккуратно макая перо в чернильницу.

Неожиданно яркое после вчерашней непогоды январское солнце било косыми лучами поперек сталинского кабинета. Будто не разгар зимы на улице, а началась уже пришвинская «весна света». Кабинет был знаком Шульгину по кинофильмам, фотографиям сороковых-пятидесятых годов, по рассказам Новикова, по шестаковским воспоминаниям и своему последнему посещению. В нем было совсем не страшно. Скорее — уютно, по-домашнему как-то, потому что были здесь нарком с вождем наедине, не давила атмосфера совещаний и заседаний, когда присутствующие излучали ощутимую даже для самых толстокожих ауру страха, то замаскированного, то откровенного до неприличия. Да и то! Как пел Высоцкий: «А завтра кто в могиле, кто в почете!» Причем кто где — до последнего момента не знал никто.