Андрей Смирнов - Возрождение Бога-Дракона Страница 22

— Я их предупреждал, чтобы не лезли в Трещины, — я пожал плечами. — Он полез. Пусть дальше расхлебывает все сам…

— Он же ребенок!

Она почти кричала.

— Он младше нас с тобой всего лишь на пару лет.

— Дил!!! — Ее взгляд, полный отчаянья и боли, стал просто невыносимым.

Я поднял руки в жесте уставшего, признающего поражение солдата, вынужденного сдаться превосходящим силам противника. Над схожими эмоциями любого другого человека я бы посмеялся, но с ней я так почему-то поступить не мог, и это, помимо согласия пойти и помочь Клаусу, опять заставило меня задуматься над подлинной природой наших отношений, или, точнее, моего отношения к ней. Может быть, убить ее? Нет, это было бы трусостью, отступлением. Как будто бы я испугался тех чувств, что поселились во мне, и, опасаясь, что не сумею справиться с ними, уничтожил их источник… Нет, нет. Бьянка останется жить, и рано или поздно я разберусь в природе нашей с ней странной связи.

— Присмотри за детьми… — В этот момент к нам подошла тащившаяся за мной Диса, которой, судя по виду, было крайне интересно послушать, о чем болтают между собой старшие ученики. Жестом я отправил ее к остальной группе.

— Мы тут с Дисой сделали проход в одно очень странное место, — я кивком показал в ту сторону двора, откуда пришел. — Не подпускай к той двери никого. И если оттуда… если оттуда что-то попытается вылезти, забирай всех и уходите в нормальный мир. Я разберусь с этим, после того как найду Клауса.

— Что вы там нашли? — Тихо спросила Бьянка, опасливо косясь на железную дверь, превращенную в безумную кривую решетку.

— Ничего. Просто странное место.

Я оставил ее и быстрым шагом направился туда, где нас должен был дожидаться Клаус. За моей спиной в группе учеников назревала ссора: Диса требовала вернуть ей мелки (похоже, она притащила сюда целую коробку), а остальные, явно не желая ничего возвращать, убеждали ее в том, что они «еще немножко порисуют и потом вернут». Диса им не верила, и правильно. Она угрожала нарисовать огромную дверь в Ад, прямиком к подножию Ариманова трона, в которую провалятся все, кто не отдаст мелки немедленно. В ответ на угрозу даже те дети, которые сопротивлялись ее требованиям достаточно вяло и, в принципе, были готовы отдать мелки добровольно, начинали упираться, посмеиваться над девочкой и пытаться взять ее на «слабо».

Ну ничего, думаю, Бьянка как-нибудь решит этот конфликт.

Я зашел в подъезд, где нас должен был дожидаться пропавший Клаус Шольце, и, медленно поворачивая голову, посмотрел по сторонам, одновременно прислушиваясь к своим ощущениям. Мое внимание практически сразу привлекла лестница в подвал, обильно усыпанная битым кирпичом и осколками стекла. Я спустился вниз, ощущая нарастающую близость перехода. Грязная вонючая площадка внизу. Поворот, едва различимый в темноте... Я зажигаю огонь над правой кистью и вижу в пыли свежий отпечаток кроссовки. Да, он прошел именно этим путем, я не ошибся.

Убираю огонь и двигаюсь дальше в темноте, потому что, этот путь, кажется, нужно проходить именно так. Где-то капает вода, слышится завывание ветра. Я ощущаю справа лестницу и поднимаюсь по ней. Как только этот мальчик не побоялся идти тут один? Впрочем, я ведь не знаю, каков его Талант. Быть может, он прекрасно ориентируется в темноте.

Я поднимаюсь, приоткрываю старую скрипучую дверь и иду дальше. Впереди начинает светлеть. Подъезд — еще более заваленный мусором и хламом, чем тот, который я только что миновал. Еще одна длинная лестница наверх, и в конце ее — прямоугольник света…

Я узнал этот мир сразу, как только выбрался наружу. Я заходил сюда время от времени — когда социально-порядочная маска, которую я был вынужден носить, сидела уже в печенках, а срывать ее в ШАД или в Эленгарде не позволяло желание сохранить хорошие отношения с Бьянкой и герром Рихтером Эзенхофом. Это был очень веселый мир, находившийся рядом с «обычной» Землей, и все его отличие заключалось в том, что доступных ресурсов тут, вследствие ядерной войны, было гораздо меньше, чем у нас. Цивилизация скатилась к варварству и работорговле, повсюду царила анархия, и уцелевшие, но стремительно ветшающие города, где не было ни канализации, ни электричества, становились полем боя различных мародерских банд. Люди тут занимались охотой друг на друга, я же заглядывал в эту реальность для того, чтобы расслабиться и поохотиться на охотников. Тут мне никто не пытался читать мораль или угрожать преследованием по закону — поскольку тут и закона-то не существовало — и это было просто замечательно.

Клаус, однако, вряд ли окажется приспособлен для жизни в этом месте. Уж каким бы ни был его Талант, он не сроден моему, это точно.

Грязные, в ржавых подтеках и в пятнах отлупившей штукатурки, дома смотрели на меня пустыми глазницами окон. Поблизости никого не было видно. Как далеко успел забраться Клаус? Я полузакрыл глаза и постарался «вчувствоваться» в окружающий мир. Я как будто бы стал больше — много больше — и продолжал стремительно расти, захватывая дома и улицы… Я ощущал землю, стянутую многочисленными слоями асфальта, роящиеся в воздухе звуки и запахи, воду в лужах и влагу на стенах домов — здесь недавно прошел дождь… Земля, воздух, вода… Для полноты не хватало только огня, но мне сейчас он и не был нужен: вряд ли бы он помог мне найти пропавшего мальчика.

Наконец, я услышал крики Клауса и даже почувствовал прикосновение его кожи, когда, сбитый ударом на землю, он упал в грязную лужу. Без сомнения, Клаус должен был казаться местным жителям лакомым кусочком: чистенький, ухоженный, без каких-либо явных болячек или врожденных уродств, которые, из-за радиационного заражения, имели тут почти все. Такой раб может дорого стоить.

Я побежал в ту сторону, где находился Клаус. Видимо, когда я психокинетически прикоснулся к нему, он также ощутил мое присутствие, потому что в ответ я ощутил отчаянный эмоциональный импульс. В ШАД нас учили чувствовать друг друга издалека — в качестве одного из первых упражнений на занятиях по экстрасенсорному восприятию. Упражнение было построено в виде игры в прятки, в которую играли все, вне зависимости от личного Таланта: хотя Талант каждого из нас, конечно, раскрашивал личное восприятие так, как было свойственно ему. Я, выполняя это упражнение, обычно ощущал духов лучше, чем людей, а землю и воду — лучше, чем строения и машины. Безусловно, моя нелюбовь к людям и в целом восприятие мира людей как «чужого» напрямую были связаны с особенностями моего Таланта.

Во время пробежки я ощутил на себе перекрестное внимание нескольких людей, прятавшихся в пустующих домах, но интереса они моего не заслуживали, и поэтому я просто продолжил двигаться дальше. Все, что у них тут осталось из оружия — топоры и тесаки, ну и немного огнестрельного, ценившегося с каждым годом все больше. Это просто смешно. Не более опасно для меня, чем козлиные рожки — для волка.

Я заскочил в переулок, и увидел, как два здоровяка скручивают руки Клаусу. Один — неестественно огромный (без сомнения, мутант), с багровой, похожей на дыню, опухолью, закрывающей левую половину лица. Множество порезов и болячек на черепе — вперемешку с пучками всклоченных волос. Одет во что-то такое же широкое и просторное, как и он сам. Вооружен автоматом и тесаком. Второй — без видимых уродств, с короткой бородой и гладко выбритым черепом. Лицо — от подбородка и до окончания лба, от правого уха до левого — украшает крест, нанесенный синей краской. Я уже встречал здесь мужчин с таким рисунком на лицах: насколько я понимаю, рисунки означали принадлежность к какому-то местному военно-религиозному ордену, члены которого проходили неплохую — по местным меркам — физическую подготовку. Мне на их физическую подготовку было абсолютно плевать, потому что сердца устроены одинаково и у спортсмена и у торговца, и лопаются, когда я сжимаю их, так же без каких-либо отличий — однако, большим количеством отправленных на тот свет ребят с синей раскраской я похвастаться не могу, поскольку у них, помимо физической подготовки, имелось еще какое-то интуитивное «чувство жопы», и столкновений со мной они обычно успешно избегали.

Мужчины заметили меня в тот же момент, когда я увидел их. Я двинулся к ним, и плешивый бугай, заулыбавшись, пошел навстречу: один раб хорошо, но два — всяко лучше. Я не мог удержаться от усмешки, ощущая, как пульсирует во мне и вокруг меня вокруг нагнетаемая моим Талантом сила. Оружие не поможет ему, даже если он вдруг почувствует опасность и захочет выстрелить издалека: мы были уже достаточно близко, и патрон просто взорвется в стволе автомата, когда он нажмет на курок. А когда мы сблизимся еще больше, я сделаю с его сердцем, глазами, суставами и кровеносными сосудами тоже, что прачка делает с выстиранным бельем, когда принимается его выжимать.

Бородач окликнул товарища и, стоило тому обернуться, отчаянно замотал головой, что-то тихо говоря. Лицо гиганта выразило недоумение. Бородач продолжал говорить, постоянно стреляя глазами в мою сторон; я чувствовал, что он обеспокоен, даже испуган. Гигант, явно удивленный поведением товарища, пытался возражать, но был жестко оборван. «Тгейче-мхгал», — эта реплика бородача поставила точку в разговоре. Бородач схватил Клауса, поставил на ноги, разрезал веревки и толкнул мальчика ко мне, после чего поспешно поднял руки, демонстрируя пустые ладони в жесте, который мог означать как капитуляцию, так и просьбу успокоиться и не проявлять агрессию. Клаус быстро пошел мне навстречу. Поначалу он почти бежал, потом его шаги замедлились, и под конец он шел едва ли не через силу. Если бородач и обладал какими-то эмпатическими способностями, то у Клауса они были развиты намного сильнее, и он куда яснее чувствовал мое состояние. Памятуя о случае Ольгертом он, наверное, гадал, не искалечу ли я его за то, что он ослушался и, обнаружив раумлогический проход, вошел в него сам. Жестом я показал себе за спину, он все понял и поспешил покинуть переулок. Я повернулся и двинулся за ним следом.