Александр Афанасьев - Линия разлома Страница 22

Машина выкатилась на улицу – и тут же к ней в хвост пристроился огромный «Шевроле Тахо» с проблесковыми маяками под решеткой радиатора. Посол иронично хмыкнул, оглянувшись назад.

– Low profile…

– Номера украинские, сэр. Так тут ездят все, кто живет за государственный счет. Все депутаты, все министры…

То-то и оно…

Прокатившись по улице, они свернули на другую. «Тахо» вырвался вперед, распугивая всех крякалкой и проблесковыми маяками.

Свернули еще раз. Потом еще. Потом подкатили к торгово-офисному центру, он то ли строился, то ли перестраивался – здесь, в Восточной Европе, это обычное дело, одна часть здания достраивается, в другой уже работают люди.

Дворик. Кованая чугунная решетка. Место, где раньше росли какие-то деревья, было засыпано серой цементной пылью. Какие-то рабочие…

Халл вышел из машины, огляделся по сторонам, открыто держа в руке «АКС-74У» болгарского производства. Операторы «PSD»[34] сформировали защитную формацию, нервно оглядываясь. Им тоже не нравились рабочие.

Халл открыл дверь:

– Побыстрее, сэр. Чертов ремонт…

Они прошли в холл, затем поднялись наверх. Весь верхний этаж был перекрыт, у двери сидел охранник, и была надпись:

«Фонд международного развития».

Обычная крыша для конторы.

Гарри Миниц вышел встречать гостя к самим дверям. Он был типичным для ЦРУ прохиндеем – невысокого роста, улыбчивый, всегда готовый пошутить. Люди в ЦРУ шли с самыми разными мотивами. Очень мало кто действительно хотел защищать свою страну – после двух-трех лет в конторе таких остались единицы. Одни хотели внушительное резюме, с которым можно лет в тридцать пять уйти на частные хлеба и получать в два-три раза больше, чем на госслужбе. Другие в открытую занимались темными делишками – начиная от содействия в размещении грязных денег за рубежом и соучастия в торговле наркотиками и заканчивая сговором с агентами и дербаном денег, выделяемых на оплату услуг агентов. Все просто – агенты несут всякую белиберду, их куратор, не проверяя, ставит сообщению достоверность и отправляет в Лэнгли, деньги делятся между агентом и куратором. Гастингс знал эту грязную подоплеку агентурной работы, и не счесть решений, которые были приняты в Вашингтоне на основе этой чуши. Каждый из кураторов знал, что там хотят услышать, – и намекал агенту, что именно он должен подтвердить, а то и сам составлял сообщения за него. Конечно, сообщения должны были проверять аналитики – но каждый из них хотел выглядеть провидцем, а после 9/11 нормой поведения в разведсообществе была паранойя. Если ты предупреждал напрасно – ты можешь сказать, что проявлял бдительность и беспокоился о безопасности страны. Если же твои мрачные прогнозы сбудутся – тебя будут считать гением и первому наливать кофе на совещаниях. Эйфория девяностых прошла, тот мир просто сдуло, снесло валом плохих новостей со всех сторон. Падающие рынки, выселенные из домов люди, потеря работы, очередные взрывы, зашкаливающий дефицит бюджета. Это был мир плохих новостей – и в хороших никто не был заинтересован. А ЦРУ уже давно давало ту информацию, какую хотели видеть на Капитолийском холме, работая рука об руку с журналистами. Во многом поэтому он покинул ЦРУ, не желал участвовать во всем этом безумии.

Миниц провел его в свой кабинет, предложил кофе и торт с корицей – что напоминало о Лэнгли, коронные блюда тамошнего буфета. На стене «я люблю себя» – фотографии с лидерами боевого крыла «УНА-УНСО» и порванный трехцветный русский флаг. Дурной тон, очень дурной. Будучи сам начальником станции, Гастингс считал, что они должны быть бесстрастными наблюдателями, но никак не болельщиками. Тем более – что этот флаг взял в бою явно не он.

Они поговорили обо всем – о политической погоде в Вашингтоне и об игре «Вашингтон кэпиталс». Поговорили и о «Бруклин Доджерс» – оказалось, что они оба болели за этот бейсбольный клуб, несмотря на то что он переехал с Западного побережья на Восточное. Обычный, ни к чему не обязывающий разговор двух мужчин, оказавшихся в чужой стране.

В продолжение Миниц с заговорщическим видом вынул из стола бутылочку «Медовой с перцем».

– Не хотите?

– Я пас…

– А жаль, – Миниц улыбнулся, – здесь бывает холодно. И только эта дрянь спасает от простуды.

– Сейчас здесь жарко.

– Это верно…

Начальник станции спрятал бутылку в стол, спросил внешне беззаботным тоном:

– И что об этом думают в Вашингтоне?

– Честно?

– Ну, если вы, госдеповские крысы, еще на это способны…

Миниц шутливо навел на нового посла палец, выставленный как пистолет, имитируя выстрел…

– Во-во.

– Так что…

– Вашингтон думает… – Гастингс сделал паузу, будто размышляя, – что здесь все слишком затянулось…

– Даже так…

– Ты знаешь систему, Гарри. Всем нужны результаты. Вчера.

– Да уж…

Миниц сел напротив, чтобы создать «доверительность». Проблема была в том, что Гастингс знал все эти приемы назубок… его этим было не обмануть. Ни доверительным тоном, ни якобы секретной информацией.

– Давай начистоту. Мы все понимаем, какое дерьмо тут происходит. Лично я, будь моя воля, посадил бы половину местных властей на скамью Гаагского трибунала – они это п…ц как заслужили, о’кей? Но и ты, и я знаем, почему мы здесь и почему должны целовать ублюдков в задницу.

– И почему же?

– Большая игра, друг. Она самая.

Большая игра… под этими словами разрушилась не одна империя.

– В Туманном дне хотят понимать, что мы от этого получаем.

– Что получаем? Мы получаем то, что, пока русские здесь, они не могут быть где-то еще, о’кей? В том числе там, где мы не хотели бы их видеть.

– А почему бы с этим не справиться Европе. В конце концов, мы больше десяти лет тащили этот гребаный воз. Знаешь, как переводится «ISAF»?[35]

– «Я вижу американцев сражающихся». Бывал там?

– Ирак. Дерьмо ничуть не лучше.

– Да, точно. Я читал.

Миниц расслабился – совсем не стоило бы говорить послу, что он читал его личное дело, совсем не стоило бы.

– Так вот, может, предоставить европейцам разбираться с этим самим?

Миниц отрицательно погрозил пальцем:

– Какая наивность.

– Возможно. Зато это экономно.

– Это п…ц. Европа, даже вместе – слабее нас одних. И что еще хуже – она слабее русских.

– Пусть становятся сильнее.

– Ерунда это все, не станут они сильнее. Они совсем охренели. Носятся с правами человека, как с…

Миниц вдруг осекся.

– Постой-ка. По нам что – принято политическое решение?

– Кто такой Адаминский?

– Польский посол. Один из немногих парней, кто точно знает, зачем он здесь. Черт…

– Мне сказали, что я должен встретиться с ним. Что он здесь вроде дуайена.

– Вы все не так поняли… – Миниц перешел на «вы», вид у него был расстроенный.

– Отчего же. Я все прекрасно понял.

– Просто Адаминский один из немногих, кто понимает, что происходит. Они двести лет жили оккупированные русскими.

– И теперь хотят отомстить за наш счет, верно?

– Да бросьте, сэр…

– Наша политика, как политика великой державы, не может опираться на интересы Польши и прочих центральноевропейских лимитрофов.

– Но Украина не лимитроф.

– Разве что только по территории. Я не узнаю страну, что с ней стало с тех пор, когда я работал здесь. Они шагнули далеко назад, и вы это видите. Им надо определяться. В западный мир нельзя войти со свастикой наперевес.

– Ну, что ж… – Миниц встал, хотя первым делать это был не должен.

Встал и Гастингс.

– Гарри, я ценю работу в команде, хотя и готов выслушать чужое мнение. Особенно если оно подкреплено фактами, а не идеологией.

Миниц почти искренне улыбнулся:

– Я понял, сэр.

– Завтра в девять у меня представление персоналу посольства. После чего я какое-то время потрачу на работу с ключевыми сотрудниками. Думаю… в двенадцать я буду рад видеть вас. Несмотря на то что у нас разные взгляды на Украину, мы работаем в интересах одной страны, верно?

– Верно, сэр.

– Вот и отлично.

Когда Гастингс вышел из кабинета, Миниц какое-то время сидел молча. Потом подошел к окну, отдернул завесу жалюзи. Жадно уставился на двор…

Снайпер уже находился на позиции.

Охотясь, они использовали две тактики. Первая тактика известна со времен Ирака, и один сатана знает, откуда она появилась на Украине. Схема проста – берется машина, возможно, это микроавтобус, возможно, грузовик, возможно, пикап, и в нее обычно в раму или в кузов вваривается короб или второе дно, или что-то в этом роде – для снайпера. Для выстрела открывается борт или окно, или дверь. Эту группу обычно называют «змея». Есть и группа «голубь» – голубей может быть один или несколько. Голуби – просто молодые люди, иногда женщины, перемещающиеся пешком, на мотоциклах и на машинах. Обычно у них есть нормальные документы и нет ничего, кроме мобильного телефона. Они наблюдатели и наводчики. Увидев цель – это может быть команда разминирования, группа обеспечения безопасности, патруль, потерявший бдительность, – они звонят и вызывают снайпера. Приезжает машина, снайпер занимает позицию и делает выстрел. Обычно всего один – они не рискуют. После выстрела обе группы тотчас же попытаются скрыться, и обычно им это удается. Бывает и третий участник этого смертельно спектакля – оператор. Выстрел снайпера, упавший американский солдат – уже через пару часов все появится в «Youtube», и всем плевать на то, что пуля обычно попадает в бронежилет и солдат выживает. Современная жизнь характеризуется тем, что неважно, кто что сделал, а важно, кто и как об этом подумал.