Рейд. Оазисы. «Выход» - Борис Вячеславович Конофальский Страница 22

– Значит…? – Тормышову было недостаточно сказанного.

– Значит, капля находилась в тени.

– Что произошло потом?

– Потом я решил убраться оттуда.

– Причина…, – Тормышов снова читает бумаги, – повышенная радиация. Но у вас не указаны цифры и характер излучения.

– Я пользуюсь стандартным радиометром.

– Значит, гамма-излучение, – Кораблёва оторвалась от бумаг. – Какой уровень вы зафиксировали?

– Не помню. Кажется, сто сорок.

– Сто сорок микрорентген? – уточняет Кораблёва.

–Ну, – уполномоченный опять задумался. – кажется, сто сорок два.

Она записывает, а её коллега снова спрашивает:

– И после этого вы уехали?

– Да, после этого я уехал, – говорит Горохов, надеясь, что теперь-то уж разговор можно и закончить и пойти в зал отдыха, выпить ещё рюмашку-другую с товарищами.

Но нет, эти ребята так просто его отпускать не собирались. После обнадёживающего раздумья Тормышов снова начинает задавать вопросы:

– А вы не видели ночью сияния в том районе?

– Сияния? – Горохов не понимает. Он делает затяжку и, выпуская дым, уточняет: – Сияния луны?

Луна в те дни была хороша. Это уполномоченный помнит отлично.

– Нет, не луны, – говорит северянин. – Ночью вы не видели сияния в том районе, где вы нашли эти чёрные деревья?

– Я не понимаю, о чём вы говорите, – произносит Андрей Николаевич.

Тут снова берёт слово Кораблёва:

– Ну, вот если подъезжать ночью с юга к Березникам, то над городом стоит… свечение. Свет. Его видно издалека.

– Ну, видел. И что?

– Ничего подобного вы не замечали по ночам над тем местом, где видели деревья?

Горохов задумывается; бездонное звёздное небо, огромная луна – всё это было. Какое-то необычное свечение?

– Нет, не помню, – наконец говорит уполномоченный.

И женщина, и мужчина смотрят на него если с не сомнением, то уж точно с непониманием: как можно было не видеть сияния?

Но уполномоченному всё равно, он делает вид, что всё сказал, в надежде, что его отпустят.

Признаться, у него давно были мысли насчёт попытки получения визы для переезда на Север. Мало кому это удавалось. Среди его знакомых, во всяком случае, таких людей не было; тем не менее, он думал об этом. Ему хотелось узнать, как выглядят деревья, какова на вкус редкая еда, как выглядит и пахнет море – говорят, у него какой-то специфический запах, – хотелось попасть в те места, где днём температура не переваливает за сорок.

У него было кое-что скоплено. Скорее даже, кое-что существенное, что могло повысить его шансы на получение визы. А ещё он сделал много полезного для Института. Например, доставил двух живых ботов, один из которых был мыслящим, и, помимо этого, много разного генетического материала для исследований. А ещё редкого умника, генетика-самоучку, который, с его, конечно, слов, помог Институту разработать какую-то новую технологию. Которую он, Горохов, кстати, дважды испытал на себе. Тоже заслуга.

Да и как настоящий знаток пустыни, проводник и оперативный сотрудник с огромным опытом, он мог представлять немалую ценность. Он знал, что давно находится, что называется, «в списках» у сотрудников компетентных органов Севера. В общем, некоторые шансы перебраться на Север у него были. Поэтому уполномоченный теперь терпеливо ждал, глядя, как северяне тихо переговариваются между собой. Он не торопясь докурил сигарету, тщательно затушил окурок и покосился на отцов-командиров. Те тоже были полны терпения. Тоже ждали. И тогда Тормышов, выслушав Кораблёву и согласно покивав, повернулся к уполномоченному.

– Андрей Николаевич, – начал он, – у нас к вам есть предложение.

– Я внимательно вас слушаю.

Антоний взглянул на свою спутницу, словно ища поддержки, и продолжил:

– Институт решил предпринять экспедицию. Нам очень нужно побывать в том месте, которые вы описали.

Горохов чуть развёл руками: и что?

– Мы хотим, чтобы вы сопровождали научную группу.

Уполномоченный указал пальцем на бумаги, что лежали перед северянином, и сказал:

– Там в рапорте лейтенанта должны быть указаны почти точные координаты этого места. И вам там потребуется не столько проводник, сколько отделение хороших солдат.

– Хорошие солдаты будут, – произнесла Кораблёва, – но мне бы хотелось, чтобы вы лично участвовали в экспедиции.

– Зачем? – просто спросил Горохов. Он собирался упрямиться. Во-первых, ему действительно не хотелось возвращаться в те адские места, а во-вторых, если они его туда и уговорят пойти, то уж совсем не за «просто так».

– Мне было бы спокойнее, если бы такой опытный человек был в экспедиции, – продолжала Кораблёва. – У нас, кроме вас, больше нет знакомых проводников, которые работали в тех широтах.

Она бросила взгляд на своего спутника и после того, как он одобряюще кивнул, сказала:

– Мы готовы предложить вам три сотни рублей.

– Да, – тут же поддержал её Тормышов, – три сотни ваших рублей, медью или оловом, любым материалом, который вы выберете, или эквивалент трёх ваших сотен деньгами Северной Конфедерации.

Деньги были, что сказать, немалые. И Бушмелёв и Воронин смотрят на него молча, они ничего ему, конечно, советовать не будут, хотя понимают, что его согласие было бы Трибуналу полезно. Но у уполномоченного свои планы. И он в свою очередь спрашивает:

– И когда вы планируете эту… экспедицию?

– Как можно раньше, – сразу отзывается Кораблёва. – Вы видели это место восемь… нет, девять дней назад, ещё столько же нам придётся туда добираться. Плюс ещё пару дней на организацию экспедиции.

Она хотела ещё что-то добавить, но Горохов – кажется, огорчив всех присутствующих, – твёрдо произнёс:

– Нет. Я не готов туда ехать… Мне нужно отдохнуть…

Тормышов среагировал сразу, уполномоченный ещё не закончил, а он уже начал говорить:

– Андрей Николаевич… Понимаете, в чём дело… Это уникальное место, это настоящий, как мы его называем, «выход» пришлых. И это место не стационарно. Мы натыкались на остатки подобных объектов, на рассказы очевидцев о таких местах, но всё это было с временным лагом. И очевидцы были не очень убедительные, никто так близко к «выходам» не подходил и тем более не делал замеров радиации, не видел этих капель на стволах, нам нужно ехать туда как можно быстрее.

Горохов лишь взглянул на него, и ответил:

– В десять температура превышает шестьдесят градусов, и ниже шестидесяти она опускается только после четырёх часов пополудни. В два, – Горохов снова указывает пальцем на кипу бумаг перед Тормышовым, – я там указывал, один раз она добралась до семидесяти двух. Это очень непросто, пересиживать дневную жару на двухметровой глубине в яме у термитника.

– Андрей Николаевич, температурный пик уже пройден, – сообщила Кораблёва, – таких температур, которые застали вы, в этом году уже скорее всего не будет.

– Наверное, семидесяти двух градусов не будет, – согласился Горохов, – но мне и шестидесяти восьми будет много.

Тут