Александр Мазин - Утро Судного Дня Страница 22

Но он видел зверя, видел длинные белые клыки, прижатые черные уши…

Наваждение…

Ниже груди тела больше не было. Там был вибрирующий от напряжения пузырь, в котором металось, рвалось наружу сжигающее пламя…

За мгновение до взрыва Артём закричал. Пламя рванулось наружу, опаляя горло, ударило в оскаленную морду… И человеческий вопль превратился в звериный рык.

Зверь, обитавший в Артёме Гриве, вырвался наружу. Со звоном лопнули ремни. Пантера… Нет, не пантера – женщина в черной звериной маске – отпрянула, споткнулась, опрокинулась навзничь, истошно завизжала от ужаса… И зверь, уже нависший над ней, готовый распластать ее, смять, порвать, превратить в кусок бьющегося мяса… Зверь замер. Он все еще оставался зверем, слышал, как зверь, видел, как зверь, чуял, как зверь… Но огонь был обуздан, и ярость больше не повелевала – повиновалась.

– Выходите! – прорычал зверь. – Сюда, ко мне! Живо!

И охотники, один за другим, стали выбираться из-за камней. Их было одиннадцать.

Он посмотрел на скорчившуюся у его ног женщину… Мокрые слипшиеся волосы, съехавшая набок голова пантеры, зубы, выбивающие дробь… Жалкое зрелище.

Охотники остановились шагах в пятнадцати, не решаясь подойти ближе. Звериные маски прятали их лица. У них в руках были копья, а Грива был безоружен… Но от них, а не от него, разило страхом.

– Снимите это, – прорычал Грива – он все еще оставался зверем.

Маски падали на камень, открывая знакомые лица: Пута, Баган, Архо…

– Архо! Подойди!

Охотник приблизился.

– Что теперь, Архо? – Голос Гривы был больше похож на угрожающий звериный рык.

– Что назначишь, Ар Т'ом, – пробормотал охотник.

Голос его был сдавленным, каким-то униженным.

И поза – такая же.

Как ни странно, именно эта униженность помогла Артёму взять себя в руки.

Он посмотрел вокруг. Архо, женщина (кажется, в шоке), десять охотников племени – поодаль. Нет, есть еще один. Он остался за камнями.

– Там – кто? – Грива указал в темноту.

Охотники переглянулись.

– Шадаква… – пробормотал Ахро. – Шадаква…

– Шадаква! – рявкнул Грива. – Выйди! Я не причиню тебе зла.

– Он не подойдет, – сдавленно произнес Архо. – Невозможно…

– Принесите его, – велел Грива.

Принесли. Положили у ног Артёма. И он сразу понял, что уже никто и ничто не причинит Шадакве зла.

Старейшина был мертв.

Глаза его были закрыты, а на лице застыло удивленное выражение… Однако от удивления не умирают.

На лбу Шадаквы, повыше переносицы, Грива увидел красное пятно. На том самом месте, где располагался дополнительный глаз «пессимиста». Грива нагнулся, провел по пятну пальцем. На пальце остался след краски.

Артём поднялся.

Ему было жаль Шадакву. Особенно теперь, когда живущий внутри зверь опять укрылся в своей берлоге.

– Что дальше, Архо? – спросил более мягким голосом. – Есть еще что-нибудь в запасе?

Архо покачал головой.

– Тогда, может, вернемся в стойбище?

– Как ты скажешь, Ар Т'ом, – Архо выпрямился. В его позе больше не было униженности.

– Тогда – домой, – сказал Грива. – Далеко мы от дома?

– Далеко, – ответил Архо. – Но к вечеру доберемся.

– Надо сделать носилки, – сказал Артём. – Пару носилок. Не уверен, что она сможет идти, – он кивнул на скорчившуюся женщину.

– Носилки не нужны, – возразил Архо. – Она останется здесь.

Похоже, он больше не боялся Артёма. Да, так и есть. Никто из охотников больше не боялся. Правильно, нечего бояться, если зверь ушел.

– О ней позаботятся, – спокойно произнес Архо. – Пошли, Ар Т'ом?

– Иди первым, – сказал Грива. – Ты же мой проводник.

Пещера действительно была огромна. А выходом из нее была узкая щель в три четверти метра шириной. Прежде, чем нырнуть в нее, Грива оглянулся.

Вокруг места, где он был привязан (там остался один факел – остальные охотники забрали с собой), сновали какие-то люди. Интересно, кто они?

В селение они вернулись только к полудню следующего дня.

Последние несколько километров Гриву несли на носилках: он окончательно выбился из сил. Такого с ним не случалось никогда. Весь оставшийся путь Артём боролся с подступающим беспамятством. Почему? Он сам не знал. Чувствовал: так надо. Только когда его внесли в селение, он наконец расслабился. Как его вносили в хижину, укладывали на койку, Грива уже не помнил…

– Хорошо ли тебе, Изначальный Свет, Разрушитель Границ? – Шадаква изменился. Из сухощавого жилистого старика превратился в крепкого мускулистого парня лет восемнадцати. Тем не менее Грива его узнал с легкостью.

– Замечательно! – Артём вытянул руки, с удовольствием наблюдая, как зеленые и желтые струи пламени вихрятся вокруг ладоней и предплечий. Это было очень красиво. – Великолепный сон!

– Это потому что ты жив, а я мертв, – сказал Шадаква.

– Ты хотел бы, чтоб было наоборот? – рассеянно произнес Артём, любуясь огненными струями.

– Да.

– Тогда почему ты позволил себя убить?

– Время Единства закончилось. Граница будет разрушена. Смерть станет хозяйкой на берегах Реки.

Артём сжал кулаки. Он чувствовал себя очень сильным.

– Я не знаю, о какой границе ты говоришь, – сказал он. – Но скажи, что я могу сделать, чтобы сохранить все как есть, – и я это сделаю.

Шадаква покачал головой. На его черных волосах сверкали капельки влаги. Словно роса.

– Но я хочу это сделать! – настаивал Артём. – Действительно хочу сохранить.

– Тогда умри, – печально произнес Шадаква. – Ведь это ты ее и разрушишь.

– Это невозможно, – спокойно ответил Грива.

– Знаю, – кивнул Шадаква. – Невозможно убить смерть.

Глава пятнадцатая

Загадки, намеки и недвусмысленные предложения

Грива проснулся – и сразу понял, где он находится. В хижине Шадаквы. И он прекрасно помнил свой сон… И то, что было до сна.

Но может, и это тоже был сон? И не было ничего: ни психоделических приключений, ни пещеры, ни смерти Пришедшего Издалека…

Артём прислушался к себе – и не обнаружил никаких изменений. По крайней мере – физических. Если не считать рубцов, оставленных разорванными ремнями. Рубцы, впрочем, уже почти зажили.

Грива подождал немного: вдруг сейчас полог откинется, и войдет Шадаква…

Никто не вошел.

Тогда Артём откинул полог сам.

У входа, на корточках, сидел Архо.

Красавец-абориген не поздоровался. Зато одарил Гриву весьма проникновенным вопрошающим взглядом. Ответа, естественно, не получил, поскольку Грива не знал вопроса.

– Доброе утро, – сказал Грива.

Архо поднялся. Но не ответил. Продолжал глядеть на Артёма своими синими глазищами.

– Почему я спал здесь, а не в твоей хижине? – осведомился Грива.

Архо помрачнел. Отвел взгляд.

– Теперь это твоя хижина, – буркнул он. Повернулся и ушел.

Похоже, обиделся. Интересно, на что?

Ладно, разберемся.

Грива двинулся на речку. Искупался. Обнаружил, что местные жители держатся от него подальше. Ладно, с этим тоже разберемся.

Грива вернулся в хижину. Позавтракал копченым мясом и вялеными бананами. Запил водичкой из реки, еще раз убедившись, что круг отчуждения – на месте. Ближе десяти метров к нему никто не подходил. Даже детишки.

Возможно, если бы Артём сам проявил инициативу…

Но проявлять инициативу Грива не стал. Он знал кое-кого, кто способен отвечать на вопросы получше обитателей поселка.

Неандерталец встретил Гриву, едва тот вошел в Лес Красных Деревьев.

– Ты пришел, чтобы задавать вопросы, – констатировал он вместо приветствия.

– Угадал.

Артём смотрел на волосатое низкорослое чудище. Кто бы мог подумать, что под этим бугристым черепом укрыт мозг, как минимум не уступающий его собственному.

– Как мне тебя называть? – спросил он неандертальца.

– У нас нет имен, – сказал представитель соседней ветви эволюции. – Имен – в вашем понимании. Ты можешь звать меня Полукровкой.

– Годится, – кивнул Грива. И сразу перешел к делу: – Скажи мне, Полукровка, что такое – равновесие?

– Равновесие – это равновесие.

– А дерево – это дерево.

– Я не могу объяснить, – произнес Полукровка. В голосе его прозвучало сожаление. – Но могу привести пример. Раньше нас было много. Теперь – мало. И с каждым поколением – всё меньше. – И добавил, помедлив: – Тем меньше, чем выше поднимается каждый из нас. Это – часть равновесия.

– Знакомая картина, – кивнул Грива. – Чем образованней и культурней народ, тем ниже прирост населения.

– Не народ, – возразил Полукровка. – Мы – единство. Чтобы один из нас мог мыслить, полсотни разумных должны формировать ему поле мышления. Пятьдесят строят хижину для одного. Наш вид вырождается, потому что каждый из нас хочет жить в хижине, а не строить ее. Поэтому сейчас в Единстве совсем мало таких, как я.