Олег Дивов - Призрачный мир: сборник фантастики Страница 23

— Не плачь, — сказал отец Григорий. — Она была рада, что ты жив остался. А коза — дело наживное. Ну, перестань. Есть такие моменты, когда каждый может испугаться.

— Папа бы не испугался! Вы бы не испугались!

— Я? — нахмурился отец Григорий. — Еще как бы испугался! Что я могу сделать против двух здоровяков? Зато я умею фокусы сотворить, хочешь, покажу?

Павлик кивнул. Отец Григорий достал коробок спичек, зажег одну, держа в правой руке. Затем протянул левую, и огонек, сорвавшись со спички, пролетел по воздуху и впитался в вытянутый палец.

— Здорово! — удивился Павлик. — Вы… огонь… в себя! А папиного паука… боль от спины тоже так забираете?!

— Подобным образом.

— А вам не больно?

— Чуть-чуть, — усмехнулся отец Григорий. — Вот если я много огня впитаю, тогда да — больно будет, даже очень. Смотри, я, оказывается, еще и слезы забрать умею!

— Нет, — улыбнулся в ответ Павлик. — Они сами высохли. Ой, совсем забыл. К отцу человек приходил, о вас спрашивал. Сказал, что не надо вам больше видеться. Это плохо, что я подслушал, да?

— Это негоже, Павлик.

— А меня простят? Ну… там.

— Перед этим ты сам себя простить должен. А насчет отца не переживай. Я все равно приду, когда его опять схватит. Пусть ночью, чтобы никто не видел. Понимаешь, ведь нам с тобой не просто так сила дана. И родились мы здесь не случайно. Где-то существует другой мир, светлый, чистый, там люди не убивают друг друга и царит счастье. Может быть, среди нас есть посланцы оттуда, что думаешь? Что, если Господь хотел, чтобы мы родились тут и принесли частичку света иной жизни?

— Я не знаю.

— А ты не знай. Просто поступай, как считаешь правильным.

Отец Григорий умер два месяца спустя, когда начались холода и первые заморозки затянули лужи тонким льдом. Павлик сидел дома — противная ангина схватила горло. Говорить было больно. Книгу про детей капитана Гранта читать не хотелось — Павлик лежал и смотрел в окно. По небу медленно и торжественно, как на параде, плыли тучи с розовой корочкой. И далеко-далеко в воздушном океане чудились волшебные земли, полные ярких цветов и говорящих птиц.

Ему рассказали позже, как загорелась школа. Наверное, отошла заслонка у старой печи. Выпало горящее полено, занялся половик. Через несколько минут пламя бушевало, перекрыв выход к спасению. Испуганные ученики и Мария Опанасовна собрались в углу класса, задыхаясь от дыма. Не вырваться, не убежать.

Никто не знает, почему пламя так внезапно погасло, поговаривают, что его задул сильный порыв ветра. Только тетка Оксана каждый раз, вспоминая трагедию, истово крестилась и обнимала свою дочурку.

При пожаре погибли только двое — пьяный сторож и отец Григорий. Обгоревшее тело священника нашли невдалеке от школы. Он лежал, раскинув руки в стороны, и смотрел в небо почерневшим лицом. Говорят, что бросился спасать детей, потому и обгорел.

Но Павлику известно, как все было.

Кровь на земле от убитой козы. Сгоревший отец Григорий. Высунувшийся из танка черный труп.

«Что я скажу маме?»

«Поступай, как считаешь правильным». Но впереди — страх и смерть. Там прячется убийца, поджидающий жертву.

«Равлик-Павлик…»

Павел улыбнулся. Палец вернулся на гашетку пулемета. Ладонь ощутила холодный металл.

«Равлик-Павлик, высунь рожки, дам тебе горошка».

Перед нами был «тигр», но мои руки больше не дрожали. Едва начавший твердеть панцирь со звоном лопнул и рассыпался невидимыми осколками. Я почувствовал вражеский танк, понял волнение и азарт затаившегося безнаказанного хищника.

— Стреляй, командир, — сказал я.

Два выстрела слились в один. Короткое мгновение полета снаряда в цель. Я летел вместе с ним, ощущал пение ветра и яркую свободу жизни. Я знал, куда надо направить смерть.

Снаряд «тигра» задел борт Т-34 и разорвался снаружи. Внутрь брызнули осколки брони. Коротко охнул Михалыч. Закричал Василий, зажимая рану на голове. Больно кольнуло в ногу и грудь.

Наш выстрел угодил «тигру» под башню — единственное незащищенное место. Хищник захлебнулся огнем и смертью. Пламя вспыхнуло погребальным костром.

— Мы подбили его, Равлик, — прошептал лейтенант.

— Я знаю, — сказал я и попытался улыбнуться.

Позади с криком «Ура!» шла в атаку пехота.

Карина Шаинян

Водочистка

Чуть-чуть вытоптанной травы, немного переплетенных корней, а все остальное — грязь, красная, липкая грязь. Даже в детстве Катя не умудрялась так перепачкаться — это другие дети, и земляне, и тхуканцы, могли извозиться, как поросята, но не она. А теперь даже в волосах грязь, брюки порваны на коленках. Пахнет гарью, листвой и железом, капли дождя оставляют во рту металлический привкус. Болит голова, и страшно саднит висок.

Холодный ствол бластера содрал кожу. Зачем так давить — неужели Тами боится, что Катя убежит? Куда она денется с корабля? Кусок металла несется через пустоту, скорчились в уютных мягких креслах пассажиры, и страшно, страшно. В кают-компании тхуканцы с лицами, похожими на лезвия кинжалов, держат под прицелом землян. Сталь подрагивает в руках, — как будто дикари ждут сопротивления от кучки студентов.

Тами вталкивает Катю в рубку, рычит капитану:

— Корабль заминирован. Лети на Тхукан. Сейчас.

Совсем рядом Катя видит белые от ужаса глаза второго пилота. Тами коротким тычком отбрасывает его в сторону и сильнее вжимает ствол в Катин висок.

— Пересчитывай маршрут. Быстро!

Тами говорит с сильным хакающим акцентом, как будто у него першит в горле. Катя улыбается сквозь слезы.

— В детстве ты говорил чище…

Тами смотрит на нее бешено и недоуменно, отбрасывает в сторону. Катя съеживается на полу, в спину врезается что-то твердое и холодное. Мокрое. Грязное.

Катя отодвигается от валуна, на который опиралась спиной, машинально тянется отряхнуть спину. Трет зудящую ссадину, под пальцами глина сбивается в катышки, и Катя испуганно отдергивает руку. Если грязь попадет на ранку — она загноится, превратится в язву. Как у тех людей, которые хлынули на Байкал во время Кризиса.

Страшная старуха с лицом, покрытым гнойными струпьями, хватает пятилетнюю Катю за руку: «Доченька, нашлась, нашлась!» От нее шибает больным немытым телом, и Катя молча вырывается, еле сдерживая тошноту. Дома она старательно моет руку там, где в нее впились грязные цепкие пальцы. Льет на ладони чистую, прозрачную воду, а потом пьет — долго, через силу, с торжествующей жадностью. У них есть вода! У них много чистой воды. Потому что они хорошие — папа говорил, что люди сами виноваты в Кризисе: расслабились, научившись строить звездолеты, увидев, сколько в космосе хороших планет. «Каждый думал — успею улететь, если что, — говорил папа. — Перестали заботиться о Земле. А ведь предупреждали…» Папа тоже предупреждал, Катя знает. Папа — ученый, а ученые хорошие.

А теперь вокруг их биостанции — палатки, шалаши, грязные куски полиэтилена, душная кислая вонь. Все эти люди, которых предупреждали, прибежали теперь в их чистый поселок, кричат, ругаются с деревенскими. Даже дерутся — Катя видела, как на станцию прокрался егерь. Лицо его было в крови. Он говорил, размахивая руками и дергая разбитой бровью, а отец все качал головой, и наконец егерь плюнул под ноги и ушел. Отец долго смотрел на палатки, и лицо у него было тоскливое и растерянное, совсем незнакомое.

А теперь ночь, и свежий ветер с озера не может разогнать мерзкий запах лагеря. Катя забралась в родительскую постель — если придет та страшная старуха, папа с мамой защитят. За окнами гудит людской муравейник, а потом вдруг взрывается криками. Мама подскакивает с кровати, лицо у нее белое. «Не смей, Марина», — говорит отец. «Они перебьют друг друга, Андрей, мы должны что-то сделать, тебя послушают…» — «Не смей выходить. Если вмешаемся — вовек не отмоемся… Там нет правых и виноватых». — «Что же дальше будет…» — шепчет мама, ломая пальцы, и отец обнимает ее, отводит от окна: «Улетим на Тхукан. Мне недавно предложили место… И теперь, пожалуй, имеет смысл согласиться». А потом раздается громкий треск, мелькают огни, и отец дергает Катю за руку, бросая на пол.

Тами выталкивает Катю на середину поляны, и она безнадежно опускается на землю. Корабль приземлился почти на самом берегу Хата, в знакомых с детства местах. Тхуканцы рассыпались цепью вокруг поляны, окружив выгнанных под дождь людей.

— На Земле не верят, что мы настроены серьезно, — говорит Тами. — Что ж, тем хуже для вас.

Он поднимает бластер, грохот заглушает шелест дождя, ошметки грязи летят в лицо. В наступившей тишине слышно, как за деревьями густо всхлипывает Хат, и Катя инстинктивно ползет на звук. Сквозь зелень уже мелькает красная, лаково блестящая вода — в верховьях ливни смывают почву, вода мешается с илом. Катя ползет изо всех сил, в ушах гудит от напряжения — нет, это гудит насос, работает на пределе, очищая воду…