Михаил Зайцев - А-Элита Страница 23

Близких друзей у меня никогда не было. Я пристрастился к фэнтези. Читал запоем про героев и принцесс, драконов и гоблинов, прятался в иллюзорном мире от суровой действительности. Иногда я таскался на работу, иногда гонял чаи с такими же толстыми, как сам, тетками и ругал вместе с ними Чубайса. Я регулярно относил в скупку или в комиссионку то одно, то другое из доставшегося в наследство имущества, тем и жил. Не шиковал, но и не бедствовал. Экономично расходуя доставшиеся от предков запасы, я протянул бы еще на том же уровне лет как минимум десять, если бы не Лариса.

Описывая наши с Ларисой взаимоотношения, я не хочу ее очернить, а себя возвысить. Себе я цену знаю – я лох, я тварь дрожащая, а ей – бог судья. Я намерен излагать только сухие факты.

Лариса торговала книгами с лотка в подземном переходе к станции метро «Чистые пруды». Я регулярно покупал у нее фэнтезийные сериалы. (По моему мнению, фэнтези – литература для верующих, а фантастика – для атеистов.) Слово за слово, мы познакомились. Прошлой осенью лоток убрали и Ларису пересадили в ларек. К зиме на витрине ларька появилась бумажка с надписью: «Сниму квартиру или комнату». Я мучился ровно 13 дней, прежде чем предложил девушке снять у меня угол.

Весной мы поженились.

Все произошло удивительно быстро. Мы поехали в подмосковную Апрелевку, и проживающий там дальний Ларисин родственник уладил все документальные формальности буквально за полчаса.

Свадьбы у нас не было, но была волшебная брачная ночь.

На следующий день утром я позвонил во Владивосток, поделился своим счастьем. К вечеру первого дня медового месяца я прописал жену на свою трехкомнатную жилплощадь.

События в личной жизни с мая по июль я описывать не стану, даже как перечень фактов. Нужно либо перечислять все, либо ограничиться одной фразой. Психологи советуют исповедоваться чистому листу, если на сердце тяжко, но я мараю бумагу уже больше часа, а облегчения никакого, и посему, ограничусь одной-единственной, итоговой для нашей с Ларисой семейной жизни фразой: в августе мы оформили развод.

Друг Ларисы, господин баскетбольного роста с боксерскими кулаками по имени Артур, организовал исключительно поспешный размен жилплощади. Мне досталась однокомнатная малогабаритка в Митине, а Лариса с Артуром заселились в двухкомнатные апартаменты на Динамо.

Унизительно и смешно, но я не смог отказаться и помогал перевозить собственную мебель с Чистых прудов в сталинский дом недалеко от стадиона. Что не поместилось в их хоромы, то и уехало со мной в митинскую железобетонную хибару.

Слава тебе, господи, у меня остался подлинник Шишкина. Невзрачную картину в облупившейся рамке я берег на черный день, и вот этот день настал.

Я продал пейзаж, полученных за Шишкина денег хватило на мелкий необходимый ремонт в квартире, и на жизнь еще осталось. Я сумел нормально поговорить по телефону с сестрой, приврал немного, но в общем и целом нашел понимание. Нежданно-негаданно улучшились дела на работе. Мне предложили заняться переводами научных статей, посулив приемлемые расценки.

Я постепенно обживался, привыкал к новому и успокаивался. Вчера утром я посмотрел в зеркало и сам себе улыбнулся. За сегодня, до девяти вечера, я перевел две трети статьи об особенностях растительности в лесотундре. В девять с минутами в мою дверь постучали. Дверной звонок я так и не наладил.

Накинув поверх пижамы халат, я побежал к двери, спросил: «Кто там?» Мне ответили, что соседи снизу сказали, что я их заливаю. Дверного «глазка» у меня нет, да и будь он, все равно я не успел познакомиться со всеми новыми соседями. Я доверчиво открыл дверь, и началось светопреставление.

Ко мне в квартиру ворвались коротко стриженные молодчики. Детали их вторжения я помню смутно. Голова была как в тумане, очки мои запотели, я вспотел от страха, и меня трясло, зуб на зуб не попадал.

Бандиты затолкали меня из прихожей в комнату, они орали хором, все сразу. До меня долго и с трудом доходило, в чем, собственно, дело, а когда я начал соображать, чего им от меня надо, я пришел просто в неописуемый ужас.

Лариса поклялась этим бандитам, что передала мне 40 000 американских долларов. Якобы я ее шантажировал, якобы документы по размену трехкомнатной на Чистых прудах оформлены неправильно и я требовал «законные» отступные, угрожая судом.

До меня дошло, что Ларисин друг Артур обманул бандитов, которые ворвались ко мне в квартиру, как раз на 40 000. Как он их обманул, я так и не понял.

Бандиты требовали, чтобы я вернул их деньги. Они пообещали смерть долгую и мучительную, если я пожалуюсь на них в милицию, и быструю, легкую смерть, если я завтра к вечеру не соберу деньги.

Мне рта не дали раскрыть, слова вымолвить не позволили. Напоследок пообещали «опустить на квартиру», на эту, однокомнатную, если собранная сумма будет меньше требуемой, и еще они сказали, что «все по чесноку», я, типа, не знал, откуда у Артура деньги, получается, меня он «подставил», поэтому мне, «барыге», и отпущены сутки на «разруливание».

Они исчезли внезапно, как по мановению волшебной палочки. Хлопнула дверь в прихожей, и я пополз к тумбочке, в которой храню лекарства. Трясущейся рукой я вытянул все три ящика, вывалил на пол всю свою домашнюю аптеку. Я сунул под язык таблетку валидола, подобрал склянку с валокордином и, лежа, всю ее высосал.

Они ворвались в 21 с минутами, их набег длился не больше четверти часа, а в себя я пришел только к полуночи. Временами я плакал, размазывая сопли по лицу. Подозреваю, что, лежа на полу со склянкой валокордина, как с соской, я периодически терял сознание. Я лежал, прижав коленки к животу, прикрыв локтем голову, и мне хотелось снова стать маленьким и чтобы у меня были большие и сильные братья.

В полночь я совладал с собой, встал и пошел к телефону, разгребая босыми ногами рассыпанные по полу упаковки с таблетками.

Я передвигался по квартире как зомби. Нашел возле телефонного аппарата записную книжку. Отыскал цифры телефонного номера Ларисы и Артура. Потыкал пальцами в кнопки набора номера, послушал длинные гудки и дал отбой.

Я набирал их номер, считал длинные гудки, давал отбой и снова набирал. Так продолжалось долго, около часа.

Чтобы успокоиться, я решил хотя бы бумаге рассказать о том, что со мной случилось вечером во вторник, 25 октября. И еще я хочу оставить после себя письменный документ, я боюсь не дожить до утра, у меня болит сердце.

Зря я начал издалека. Я выдохся раньше времени, я исписался, пока добрался до сути.

Сейчас глубокая ночь с 25-го на 26-е, со вторника на среду. Поток моего сознания мутнеет. Пора заканчивать. В груди тупо ноет сердце, но тянет в сон.

Все-таки правильно, что я взялся за перо, хотя бы усну. Если я умру во сне, прошу передать эти записи в милицию.

Я спал всего несколько часов. Я проснулся в 6 утра от головной боли. Тяжесть в затылке явно свидетельствовала о повышенном артериальном давлении. В россыпи лекарств на полу я нашел упаковку анаприлина и принял сразу 2 таблетки.

Я набрал телефонный номер бывшей жены. Хлынувший в вены адреналин вызвал дрожь в пальцах. Гормон страха вступил в борьбу с анаприлином, в результате чего сердечная мышца работала с перебоями.

Телефон в апартаментах Ларисы и Артура на Динамо не отвечал. Я набирал номер 10 раз и считал длинные гудки, каждый раз до 10.

Я оделся, я еле справился с пуговицами и «молниями», шнурки ботинок я завязал как попало, тугими, варварскими узлами.

На улице было еще темно, когда я вышел из дому. Я намеревался поехать на Динамо. Я вел себя глупо. Я действовал как сумасшедший.

Возле автобусной остановки собралась толпа, и я пошел по автобусному маршруту к метро пешком. Я позабыл о том, что можно взять такси. Неадекватное поведение становилось для меня нормой.

Я заметил подсвеченную лампочкой вывеску отделения милиции. Я помнил угрозы бандитов, но ноги сами понесли мня к отделению. Дежурный милиционер переписал в специальный журнал данные моего паспорта, но долго не мог понять, зачем я пришел. В этом я сам виноват, я говорил путано и невнятно. Дежурного нервировало мое блеяние. И все закончилось тем, что я разрыдался. Тогда меня, плачущего, отвели в кабинет на 2-м этаже. Мне принесли воды и вежливо попросили подождать.

Я ожидал незнамо чего, выпил всю воду из графина и сумел обуздать истерику. Я протер стекла очков и выцедил из опустевшего графина последние капли на носовой платок. Платком я вытер лицо. Мои непослушные пальцы пригладили остатки волос на голове. Я сморкался во влажный платок, когда в кабинет вошел мужчина средних лет, одетый в мятый костюм и с засаленным галстуком на плохо выбритой шее. Я поднял глаза, увидел морщинистое, немного одутловатое лицо, и мне вспомнилось прозвище, которое видеофанаты времен перестройки присвоили американскому киноактеру Чарльзу Бронсону – «Жеваный». Вошедший в кабинет Жеваный представился коротко, назвался «Опером».