Сергей Палий - Безымянка Страница 23

Детство помнилось урывками, но был один эпизод, который вгрызся в память навсегда: так случается, когда переживаешь либо что-то дико радостное, либо напротив — пугающее.

Мне было пять лет, когда бабушка с дедом впервые взяли любимого внука в лес за грибами. Я могу без труда в деталях представить то тихое летнее утро, могу даже уловить эхо вздрагивающего в груди ребячьего восторга от предстоящего приключения. Правда, этот легкий отзвук влечет за собой череду других — страшных и требующих забвения. Но не забытых.

Мы пошли не в пригородные посадки, которые и лесом-то назвать было нельзя, а в настоящий бор. Не успели свернуть с шоссе, как шершавые сосны обступили нас, словно не стояли так уже век, а умели передвигаться и, если никто не смотрел в их сторону, помаленьку слетались, чтобы запутать нечаянных гостей. Густой залах хвои обволок, пестрящие солнечными бликами поляны стали манить все дальше в бесконечный частокол стволов. Точнее, это мне так казалось — мальцу, в первый раз оказавшемуся вдали от цивилизации. Бабушка с дедом места знали и заблудиться не боялись.

На косогорах стали попадаться первые находки. В тот год случился знатный урожай рыжиков и груздей — огненные и ярко-белые шляпки кокетливо выглядывали там и тут из-под хвои и веточек. Дед аккуратно перерезал ножки, стараясь не испортить грибницу, и складывал добычу в плетеную из ивовых прутьев корзину. Это теперь грибы специально выращивают для пропитания или чтоб побаловать себя глюками, а раньше они росли сами по себе. Люди собирали их, когда вздумается, и солили на зиму в пузатых банках, как деликатесы. Это был не способ выжить, а приятное развлечение. Да и сорта были совсем другие: где теперь сыщешь царские рыжики? Ха! Разве что во снах у тех, кто застал мир до катастрофы. Нынче фермеры культивируют на плантациях неприхотливые шампиньоны или вешенки, если удается раздобыть нужный мицелий.

Моего энтузиазма, помнится, хватило на час с небольшим. И когда однообразный процесс «увидел — срезал — сунул в корзинку» наскучил, я принялся исследовать близлежащий бурелом, благо мы к тому моменту забрались достаточно глубоко в бор.

Бабушка с дедом поглядывали, чтобы я не отбегал слишком далеко. Впрочем, напрасно старались: хватало десятка метров, чтобы они теряли меня из виду и начинали аукать. Минуту спустя я выскакивал с торжествующими воплями уже из-за соседнего пригорка и тут же нырял в заросший полынью распадок. В конце концов, я угодил в муравейник, после чего случились сопли и рев на десять минут от искусанных ног и задницы.

А потом я отстал. Забрался под комель огромной упавшей сосны и затаился там, разглядывая вырытую каким-то зверьком норку. Вокруг оказалось много свежих кучек песка, усыпанных крошечными пятипалыми следами. Я ждал хозяина норы минуту, две, а когда уже решил было, что зверек не вернется, совсем рядом раздалось шуршание, и симпатичная мордочка суслика высунулась из травы.

Я замер, стараясь не спугнуть его. Даже моргнуть боялся, только сердечное уханье отдавалось в ушах.

Зверек не уходил, но и приближаться не спешил.

— Ц-ц-ц, — позвал я тихонько, решив во что бы то ни стало изловить его и похвастаться деду. — Иди-иди сюда.

Суслик смешно поморщил нос и рванул наутек. У меня был единственный шанс! Вернуться без добычи означало признать собственную никчемность как охотника в первую же настоящую вылазку в лес! Позора допустить я не мог, поэтому с места дернул за зверьком…

Последнее, что я успел заметить, — толстенный корень, быстро приближающийся ко лбу. Затем мир ослепительно вспыхнул и померк…

Разумеется, никакой корень на меня не бросался. Я сам вписался в него со всего размаху и моментально потерял сознание от зверского удара.

Пришел в себя я в крайне неудобной позе. Рука затекла, лоб трещал, тошнило, перед глазами несся хоровод темных пятен, ни одно из которых невозможно было рассмотреть по отдельности.

Юркого зверька, конечно же, и след простыл.

Я потряс затекшей рукой, которую уже начало противно покалывать, и приподнялся, соображая, что произошло. Под комлем было нежарко, но и здесь чувствовалась духота разгоревшегося дня. Резкая полоска тени отделяла меня от полуденного зноя.

Выползая из убежища, я насторожился: ни бабушкиного ауканья, ни басовитого ворчания деда не было слышно. Вокруг трещали кузнечики, застыли в безветрии колоски травы, в вышине разносился стук дятла.

Подкрался страх. Сердце неприятно сжалось, а на грудь, аккурат в ямку солнечного сплетения, словно кто-то надавил жестким пальцем да так и оставил.

Я вскочил и, стряхивая смолистые хлопья коры с шорт, взбежал на пригорок. Завертел головой в надежде увидеть белую панаму деда или фиолетовое пятно бабушкиной блузки. Никого. Палец нажал на ямку в груди еще чуть сильнее, в горле пересохло.

А вдруг они тоже решили со мной поиграть в прятки?

— Ау, — сипло выдавил я. Прокашлялся. Повинуясь какому-то древнему инстинкту, сложил ладони рупором возле рта и завопил во всю глотку: — Ау-у-у-у!

Эхо всего один раз стукнулось о кроны сосен и замерло. Кузнечики на несколько секунд прекратили стрекотать, а потом затарахтели еще громче — будто издеваясь над перепуганным мальчуганом.

Я потерялся.

Мысль обрушилась на меня, как жгучий удар кнута, заставив вздрогнуть и сжаться. Слезы сами собой брызнули из глаз. Я крутанулся на месте и заорал, срывая голос:

— Ба-а-а! Де-е-е! Ну вы чего? Где вы?!

Вековые стволы вновь не дали звуку разнестись далеко. Я вихрем слетел с пригорка и побежал куда глаза глядят, не чуя ног, рассекая хлещущую по голым рукам траву. Плач сбивал дыхание, невидимый палец продолжал толкать в грудь. Кузнечики насмешливо смеялись в спину…

Не помню, сколько я несся, виляя между сосен и перескакивая через торчащие корни. Время разорвалось на дергающиеся клочки, расслоилось на узкие полоски. Мелькали пни, корявый сушняк, кусты с мелкой красной ягодкой, бирюзовые бляшки лишайника… Все это с огромной скоростью двигалось слева, справа, снизу, размываясь в пестрые ленты, и казалось, что это не я бегу, а дремучий лес проворачивает меня через свои гигантские валики.

Наконец я споткнулся, кубарем прокатился по склону и с треском протаранил целый ворох сучьев, скопившийся в ямке. В нос шибанул острый запах гнили, по расцарапанной коленке потекла кровь. Дыхание сбилось: воздух шумно влетал в легкие, и диафрагма судорожными толчками выплевывала его обратно. На футболку спереди налипла целая россыпь мелких колючек, а вихор над правым виском слипся от смолы.

Я вскочил, слюнявя ладонь и протирая ссадину на коленке. Все еще хотелось плакать, но слез больше не было — только соленые разводы, неприятно стягивающие кожу на щеках.

— Ау! — вновь крикнул я на выдохе. — Де! Ба-а-а! Я зде-е-есь!

Тишина. Тонкий писк потревоженного комара, хор кузнечиков, скрип тяжелой ветки где-то наверху — все эти звуки не нарушали безмолвие леса, напротив: они создавали его. Парадоксально, но именно из них и рождалась жуткая душащая тишина.

Следующая мысль на какое-то время обездвижила меня. Потеряться — еще не самое страшное. Потеряться можно и в городе, среди людей, в толпе. А здесь никого нет…

Я заблудился.

Палец, упершийся в грудную ямку, надавил вдруг с такой яростью, что мне показалось, будто я физически почувствовал этот нажим. Жара теперь исходила не только от палящих лучей беспощадного солнца, она поселилась внутри. Я почувствовал жажду — сначала робкую и легкую, но чем больше я о ней думал, тем скорее она крепла и становилась невыносимой. Язык стал сухим и прилип к нёбу, в горло словно песка сыпанули, губы заболели и, казалось, потрескались, как кожура на пережаренных семечках. В считанные минуты ощущение недостатка воды полностью завладело мной, охватило организм и рассудок целиком, отсекая все остальные желания и потребности.

Я затравленно оглянулся. Местность вокруг была совсем незнакомая. В сознании повисли бусы из хрупких логических цепочек, собранных разумом пятилетнего ребенка.

А картинка-то складывалась ой какая нерадужная: пока я валялся в отключке, бабушка с дедом искали меня, но не заметили под проклятой корягой и решили, что я убежал. Они пошли дальше, а я, когда пришел в себя, перепугался и рванул прочь от тропы. И теперь представления не имею, где нахожусь, куда делись родные и в какую сторону идти.

Пока я раскладывал все по полочкам, удалось слегка успокоиться, но как только мозаика выстроилась в цельное полотно, вновь навалился страх, и невидимый палец тюкнул в грудь.

Пить хотелось дико. Я решил поискать речку или ручей — ведь наверняка где-то поблизости должна быть вода. Если бы дед был рядом… У него с собой была целая фляжка с компотом и термос с огненным чаем. Сейчас я готов был глотать даже противный кипяток.