Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант Страница 24

Сталин остановился у дальнего окна, явно успокоившись, потому что дым из его не слишком шикарной трубки (а интересно бы взять в руки, посмотреть, не «Петерсен» ли?) пошел густыми клубами. И пыхтел там довольно долго, Шульгин же при этом просчитывал варианты. Не как Серпилин в романе Симонова, по-своему, однако пауза оказалась очень кстати, и, наверное, для обоих.

Нет, точно, тень будущего явно достала вождя, и он сейчас совсем не такой, как должен быть, исходя из расхожих представлений. Позавчерашний ментальный посыл достиг своей цели, наверное.

Сталин вернулся к столу. Продолжил, словно и не было долгой паузы:

— У меня были друзья. Даже — очень хорошие, но одни умерли, другие предали. Хотите — назову…

Шульгин сделал едва заметный отстраняющий жест, мол, зачем мне это.

Сталин словно и не заметил.

— Бухарин был, Киров был, Серго Орджоникидзе был… Еще раньше Егоров тоже был. Царский полковник, а я ему звание маршала дал. Неправильно себя повел. Вообразил, что бывший поручик ему скорее поможет. А в чем?

Тут Шульгин не мог со Сталиным не согласиться. Если даже предположить, что заговор Тухачевского имел место, тот же Егоров ни на что большее сверх имеющегося рассчитывать не мог. В самом лучшем случае. Разве что, без всяких личных соображений, исходя только из высших, ввязался в заговор, желая избавить страну от диктатора? Как Штауфенберг[25]. А что взамен? Как будто здесь можно вообразить подобие европейской демократии или хотя бы хрущевского варианта. Ага! С палачом и предателем Тухачевским во главе. Нет, правда, на гораздо большую степень личной безопасности все-таки можно было рассчитывать. Своих соратников ни Хрущев, ни Брежнев больше не расстреливали, не сажали. Отставка с персональной дачей в худшем случае.

— Кто остался? Молотов, Ворошилов, Буденный… Каганович? Нет, нужный человек, но не друг. Остальные… Вы Мандельштама читали, Григорий Петрович?

Шульгин только на секунду задумался. Черт его знает, как ответить. Вообще, кроме маленькой книжки, в институте подсунутой подружкой, ничего не читал, поскольку не восхитился. Но о чем идет речь догадался.

Ответил осторожно: «Слышал кое-что. Мне как-то Гумилев с Киплингом ближе. Если вы о том стишке…»

— О том, о том. «А вокруг него сброд тонкошеих вождей!» Оно самое. Лучше не скажешь. А вас к «тонкошеим» не отнесешь, товарищ Шестаков.

Сашка решил схохмить. Показалось, что к месту будет.

На короткой, незаметной шееГолове удобнее сидеть.И душить значительно труднее,И арканом не за что задеть… —

продекламировал он.

Сталин наклонил голову, оценивая слова, усмехнулся в усы.

— Очень хорошо сказано. А кем?

— Да так, какой-то поэт-любитель из блатных. Слышал в командировке на Урале, запало в голову.

— А другие слова? Интересно бы целиком послушать…

— Не знаю, товарищ Сталин, постараюсь отыскать, кажется, записал в один из блокнотов. Постараюсь…

— Хорошо, оставим пока. Поищите. И арканом не за что задеть… Ну, наших каждого есть за что.

Ясно было, что в последние слова он вложил оба смысла.

— Я с вашей докладной запиской очень внимательно ознакомился. Солидный труд, солидный. Вы себя, не иначе, начальником Генерального штаба вообразили?

— Ни в коем случае, товарищ Сталин. Генштаб — это не мое. Я все же начинал службу в Красном флоте флагманским специалистом, занимался вопросами стратегического использования вверенной боевой техники. Потом, как вы знаете, тоже… Мы же не просто конструируем, строим и в войска передаем, мы обязаны хотя бы для себя представлять высший смысл нашей деятельности. Странно, знаете ли, обидно, да и не по-партийному — прокукарекал, а там хоть не рассветай. Сконструирован и спущен на воду, допустим, один из лучших в мире по характеристикам легкий крейсер, а какой-нибудь «выдвиженец» с широкими нашивками и тремя классами образования вздумает его в качестве плавбатареи непосредственной поддержки пехоты использовать…

Это я к примеру, конечно. Или быстроходный танк-рейдер — для сопровождения взвода интербригады при штурме средневекового монастыря с двухметровыми стенами. Что в Испании наблюдается сплошь и рядом. В таком случае непременно приходят в голову мысли о соответствии военной доктрины государства его техническим возможностям и, так сказать, человеческому фактору…

Почему я и взял на себя смелость заявить, что при углубляющемся расхождении между названными факторами мы рискуем. Очень рискуем…

— Я вас понял, товарищ Шестаков. Мне только одно интересно — взяли бы вы на себя ответственность не только Кассандру изображать, а сделать что-нибудь реальное в этом направлении?

— То, что от меня зависело на порученном участке работы, я, надеюсь, исполнял. И впредь не собираюсь уклоняться…

— Вы правильно рассуждаете. Я вас слушаю и все время удивляюсь — отчего другие люди рассуждают не так. Нет, было время — Фрунзе свое мнение до последнего отстаивал, и результаты у него были хорошие. Тухачевский тоже отстаивал, за что мы его и выдвигали, несмотря на существенные ошибки. А сейчас… Совсем не то сейчас. Или это такой очень грамотный саботаж, по принципу итальянской забастовки[26]? Троцкисты, а?

— Не знаю, товарищ Сталин, никогда идеями Троцкого не интересовался, а скорее не троцкисты, скорее — просто дураки. Один американский писатель говорил: «Не стоит искать злого умысла там, где все можно объяснить просто глупостью…»

И постарался отправить вождю еще один посыл по формуле нейролингвистического программирования, чтобы он наложился на последнюю фразу, усиливая ее и впечатывая в глубинную структуру ретикулярной формации.

Дошло, потому что Сталин на мгновение отключился, взгляд его сделался пустым. Знакомый симптом.

— Интересная мысль, — произнес он после паузы с некоторым усилием. — Вы все время находите очень убедительные доводы. Это мне нравится. Мы наверняка сработаемся. Чтобы окончательно убедиться, давайте попробуем устроить небольшой розыгрыш. Через полчаса у меня соберется «малое» Политбюро, и вы на нем выступите. Сейчас мы с вами подработаем сценарий, и от того, насколько вы хороший артист, будет многое зависеть в дальнейшем. Согласны?

— Я ведь уже сказал, товарищ Сталин, если нужно для дела…

— Тогда слушайте.

Замысел Сталина, самостоятельный или сформированный под влиянием позавчерашней беседы и прочих названных факторов, выглядел совершенно в его стиле, но отличался некоторыми существенными деталями. Обычно в его играх не хватало интеллектуальной тонкости. Пугать людей он умел, подавлять волевым напором, знанием фактов, в том числе и компрометирующих, демагогией, само собой, устоять против которой удавалось считаным единицам крайне уверенных в себе да вдобавок бесшабашных людей. Тех, что и придумали поговорки: «Помирать, так с музыкой», «Или грудь в крестах, или голова в кустах»… Остальные уходили бесславно или действительно умирали, известное дело.

Сталинская режиссура и Сашкины актерские таланты, он ведь, бывало, и в театре поигрывал, и в цирке выступал, очень хорошо состыковались. Члены Политбюро привыкли ко всяким неожиданностям, но и их выбила из седла непонятная наглость рядового наркома, чудом избежавшего сухановских застенков. Говорил он вроде бы от себя, но вместо того чтобы просить прощения и каяться, агрессивно наступал. Не щадя даже и сталинского самолюбия. Ворошилова он своим выпадом напугал до полусмерти, прочие, с недоумением и страхом наблюдая за реакцией Хозяина, тоже «прижали уши».

Без всяких возражений со стороны коллег Климент Ефремович немедленно лишился поста наркома обороны и был назначен командующим ОКДВА[27], вместо Блюхера. А на его место рекомендован соратник Сталина и Буденного по Первой конной армии Иосиф Родионович Апанасенко.

Из членов Политбюро Ворошилова тоже вывели без лишних процедур. В устной форме. И ушел «первый красный маршал», не совсем понимая, проиграл он или неожиданно выиграл. Хабаровск очень далеко от Москвы, и жизнь там может оказаться гораздо спокойнее. Ну а порядок после Блюхера навести — не самое трудное дело. Глядишь, одумается вождь, обратно позовет. А нет — так и не надо.

В то время повороты судьбы воспринимались людьми несколько иначе, чем в нынешние вялые годы, когда и взлет — не взлет, и падение — не совсем падение.

Из всех присутствовавших на заседании только Николай Александрович Вознесенский, тридцатипятилетний председатель Госплана, не член Политбюро, приглашенный по предложению Шульгина (точнее, Шестакова), явно одобрительно отнесся к поведению Григория Петровича, не скрывая улыбки. Шульгин имел на него особые виды: способный человек, будущий зампред Совнаркома и Совета министров, будущий кандидат на пост самого Сталина, через год после объявления его «преемником» расстрелянный по «ленинградскому делу» сорок девятого года. Они и раньше плодотворно сотрудничали по некоторым вопросам, а теперь Вознесенский почувствовал, что перспективы и для него открываются приличные.