Чёрная сказка, или История одного королевства - Lars Gert Страница 24

время прибегать к бумаге снова. Прошло, к сожалению, то время, когда человек мог прийти и сказать: «Это именно я, и меня знает куча других людей». Люди стали больше доверять бумаге и электронным штуковинам, а собственно людям верить разучились вовсе. Вскоре дошло до того, что люди стали платить за воздух, которым они дышат, ибо государству было выгодно, чтобы люди платили абсолютно за всё, доходя до абсурда. Господи, какой кошмар…

Одно государство замкнулось, в паранойе своей дурацкой помешалось на культе победы, хотя прошло уже очень много лет, и было чем иным гордиться; другое, возомнившее себя гегемоном, считало своим долгом вмешиваться в дела иных свободных стран, хотя не имело на это никаких прав.

Преступления становились всё более изощрёнными, а преступники — всё более кровожадными изуверами, оставляющими после себя на память рядом с жертвами какую-либо метку ‒ записку, пуговицу, шарик, игральную карту либо что-то ещё. И вместо того, чтобы при ловле этих изгоев общества, этих ничтожеств сразу же избавляться от них, раз и навсегда, бесповоротно, власти упразднили казнь, наивно полагая, что в темнице эти нелюди исправятся и встанут на другой, более праведный путь. Какая глупость!

Но и это ещё не было самым страшным: меньшие народы, не имея ни стыда, ни совести, ни уважения, ни коленопреклонения, забыв своё место, объединились между собой в один большой, крупный и сильный союз, и вознамерились противостоять народу белому, народу чистому, народу светлому, народу умному. Недочеловеки позабыли, кто именно светоч цивилизации, чьими благами они пользовались сотни лет; в чьих одеждах они ходят и на чьём великом языке они говорят. Захотели поработить они тех, кто отмыл их от грязи, дал знания великие, подарил осознание того, где они в этом мире, и кому служат испокон веков в качестве не рабов, но работников за вполне справедливую плату. Бесстыдники, которые ещё вчера гадили там же, где и ели, захотели свободы, которую у них никто не отнимал, ведь они по-прежнему изъяснялись на своих говорах, чтили исконные традиции и обычаи. Эти нелюди, которые ничего своего не изобрели, стали ломать то, что они не строили — памятники лидерам, героям, полководцам и учёным; амфитеатры, музеи, другие сооружения культа, культуры и искусства. Те, которые издавна служили на благо другого, высшего народа и боялись пикнуть хоть слово, вдруг распоясались, почувствовав слабинку и угасание тех, кто ими верховодил сотни и тысячи лет. А главенствующая раса медленно, но верно редела, словно мирясь с тем, что передаёт эстафету царствования каким-то полу-животным, которые не умеют и не хотят трудиться даже за хорошие деньги, предпочитая сидеть у государства на шее и тянуть с него последнее, тогда как представители народа великого, народа главного вынуждены были платить огромные налоги на содержание этих убогих, поскольку правительства некогда великих стран и держав сами загнали себя в капкан, потакая братьям своим меньшим, всячески им, угождая, назначая солидные пособия, а те и рады растратить это на всякую ерунду. Вместо того чтобы позабыть о всяческих разногласиях и жить в мире, одни стали припоминать не самое хорошее прошлое, требуя реванша; настолько уж злопамятны низшие народцы — то ли дело благородная раса, которая выше этого и стремится лишь вверх и лишь вперёд, не падая столь низко, не имея настолько низменных черт своего характера. Вот и теперь, тая на глазах, остатки цивилизации от безвыходности расширили права тех, кто сам по себе ничего собой не представляет, как скотина без хозяина, как стадо без пастуха. И всё это было печальным зрелищем, ведь некогда высокий народ пал ниц перед какими-то болотными аборигенами и степными кочевниками, у которых напрочь отсутствует понятие «своё собственное жилище». Это было очень большим унижением — вставать на колени перед бывшими рабами и рабынями, разрешая то, чего они не заслужили. Крах и позор…

Впоследствии светлолицый народ и вовсе сгинул, пропал, исчез, растворился среди всех прочих, иных человеческих племён. И некому стало держать в узде те народы, и распоясались они окончательно. И позабыли, как построить хороший дом, и сделать проживание удобным. Некому было изобрести для них те блага и удобства, которые когда-то существовали, и о которых теперь можно было лишь мечтать. Сломался водопровод — чинить некому; сломалась станция — также, не хватало знаний, чтобы всё исправить. Прорвало плотину — где же взять ума восстановить, если ума этого — нет? Ведь они привыкли только пользоваться, а сделать что-то своё — увы, нет. Впрочем, они и делали своё и по-своему; но то, что они делали, совсем не помогало и жизнь не облегчало, потому что они привыкли уповать на сильных мира сего, которых сами же впоследствии и сгноили. Их лень, нежелание совершать какую-либо полезную работу, безразличие к житейским мелочам, постоянный авось вскоре сделали своё дело, и в развитии своём эти народы были отброшены далеко назад. И вот, понастроенные когда-то давным-давно светлоликим людом конструкции тихо себе ржавели десятки и сотни лет, постепенно разрушаясь до основания, а разномастное, разношёрстное племя нелюдей, не знавшее и не желающее овладевать, как это починить, падало всё ниже и ниже, опустившись до уровня скота и стада, потому что не хватало мозгов для чего-то большего и великого. Агония эта продолжалась ещё долго, но неизбежен был конец. В конце концов, они стали собачиться между собой из-за всякой ерунды, как самые настоящие животные, и изничтожили, поубивали друг друга из-за куска мяса, из-за клочка земли, из-за желания обладать одной и той же женщиной, из-за того, что они просто не умели решать всё это по-другому, как-то иначе и более цивилизованно. И вымерло, стихло всё, ибо не было над ними всеми руки бледнолицего пастуха, который бы объяснил, что делать следует, а что — нельзя, ни в коем случае.

— Это страшное, неизбежное будущее; будущее, которое всех ждёт. — Горько произнёс он. — Увы, я не в силах изменить его, но я могу его предотвратить. Испокон веков; сотни, тысячи лет мы правили этим миром. Так было много лет, и так должно быть. Мы не должны отдать наше сокровище, наш уютный рай на поругание.

Немного помолчав, он сказал ещё самому себе:

— Всё изобретено, и нет на карте белых пятен. — Подытожил он. — Неинтересно в мире таком жить. Если то, что я увидел — золотой век человечества, то я — инопланетянин; в гробу я видел такой золотой век. А посему я буду строить золотой век сам, здесь и сейчас.

И вот, появился в королевстве один человек, и начал стяжать