Сурен Цормудян - Наследие предков Страница 24

— Да ничего, говорю же…

— А вот Борщов докладывает обратное. Говорит, что когда увидел тебя, ты был похож… Да ты вообще ни на что не был похож. Чего ты так испугался там?

— Темноты и одиночества, — проворчал Александр. — Вы же знаете, фобия у меня. После того похода с одноклассниками.

— А чего же ты бравировал тогда недавно? Да я! Да мне по фигу все! Один пойду! А?

— Тупанул, что тут скажешь…

— А знаешь, ты меня разочаровал. Я очень на тебя рассчитывал в одном деле. Но коль уж ты так боишься этих подземелий…

— Федор Семенович, вот вы так любите вечно издалека заходить да непонятно излагать, — перебил его Загорский. — Не могли бы вы сразу к делу перейти? У меня живот что-то крутит.

— Не дерзи мне, парень! — зашипел Самохин, резко нахмурившись. — А то ведь самой страшной фобией для тебя будет мой гнев. Понял?

— А я не дерзю… держу… дерзаю… Короче, вы меня не так поняли.

— Да все я прекрасно понял. Разлагает тебя дружок твой, сосед этот сомнительного племени.

— Вы о чем? — Загорский поднял взгляд и уставился в злые глаза Самохина.

— О чем? О ком! О горце этом, Баграмяне!

— Вообще-то он не горец. Что за глупость…

— Заткнись, Крот! Ты вообще, что ли, страх потерял?!

«Страх потерял… Ах, если бы. Этот чертов страх наизнанку просто выворачивает», — думал Диггер. И сейчас, после того страха, вся эта демонстрация угрозы простым лысым человеком выглядела даже комично. Ужас того, что он пережил у колодца, теперь не оставлял место каким-то другим, менее значимым страхам.

— Федор Семенович, может, все-таки скажете, что от меня требуется? Мне, правда нездоровится, и я…

— Да ты вообще живешь не тужишь, Саня. Никакой трудовой повинности. Никаких работ. Бродишь все по казематам, и толку…

— Электричество, — напомнил Загорский.

— Ну да, конечно, — Самохин вроде бы смягчился. Или сделал вид. Либо и гнев, и мягкость были наигранными. Скорее всего, последнее. — Только видишь ли, Крот, мне надо больше. Сильно больше. И уж коль ты так заступаешься за своего дружка-Баграмяна, то вот вместе с ним и займись поисками. Заодно не так страшно тебе будет в норах своих кротовых и темноте.

— Да о чем вы? — вздохнул Александр.

— Ты слышал о метро? — руководитель общины поднялся и скрестил руки на груди, внимательно глядя на Диггера.

— В смысле, о книге, что ли? — Загорский приподнял голову и уставился на хозяина.

— Не дуркуй, Саня. Я тебе толкую про метрополитен. Туннель. Рельсы. Поезд. Улавливаешь?

— Ну, слышал. Однажды был даже, в Москве. Мне лет пять тогда, наверное, было. А что?

— Да нафиг московское! Я тебе про местное метро говорю.

— Ерунда, — Александр наконец освободил одну ладонь и махнул рукой.

Самохин прищурился:

— Это почему же?

— Да, была такая легенда, что у немцев был секретный метрополитен в Восточной Пруссии. Я сам его искал даже. Только это всего лишь легенда. Здесь грунт непригоден. Болота. Плывуны. Грунтовые воды. Песок.

— Умный какой! А ты в курсе, что в Ленинграде, в смысле в Питере, тоже метро есть? Ну было, точнее.

— Ну знаю, да.

— А знаешь, какой там грунт? Почва еще хуже, чем здесь. А ты говоришь, болота да плывуны. И отчего тогда ты, не веря в здешнее метро, веришь в подземный город?

— Я не говорил, что я верю в подземный город. Я верю, что тут были секретные заводы под землей. И лаборатории. Есть места, где они могли быть построены. Грунт не везде одинаков. И соединялось все это узкими коридорами, которые проще сделать и содержать в наших условиях. И гидроэлектростанция, работающая от грунтовых вод, которую я нашел, — тому доказательство.

— Ну да, — соглашаясь, кивнул хозяин. — А ты помнишь тех двух немцев, которые в ваших поисках помогали, когда вы заблудились перед самым концом?

Конечно, Александр помнил этих представителей германского консульства, которые при помощи старых архивных карт и схем подземелий помогали местным властям в поисках пропавших школьников: Руслана Махеева, Егора Хрусталева, Лены Бергер и его — Саши Загорского.

Потом и эти немцы, и он, и Самохин со своим водителем оказались во мраке подземелья, спасаясь от вспышки и взрыва. От смерти земной цивилизации. Пожилые германцы прожили недолго — преклонный возраст, осознание того, что они больше никогда не увидят свой дом, и масса других факторов быстро закончили их жизнь.

— Разумеется, помню. Я тут один из немногих, кто почти свободно владеет немецким языком. Недолюбливали они меня, правда. Может, из-за того, что здесь по моей вине оказались и не погибли со своими семьями, что было бы предпочтительней, наверное. А может, потому, что они какие-нибудь бывшие гитлеровцы, а я им показался евреем.

Самохин засмеялся:

— Ну, ты почти в точку попал. Клауса помнишь?

— Это который седой весь? Даже брови белые?

— Его. Ну так вот. Знаешь, кем он был в молодости? В сорок пятом…

— Понятия не имею, — Загорский пожал плечами.

— Унтерштурмфюрером[11] СС, — произнес с каким-то пафосом Самохин. — И я ведь тоже в немецком языке волоку немного.

— Да, я в курсе.

— Ну так вот, — продолжал хозяин. — Пообщались мы с ним перед его смертью. Можно сказать, что он исповедовался. И вот какая занятная вещица получается, Крот. Он сказал, что был в этом метро…

Четыре человека наружной вахты форта тоскливо посматривали на пасмурное небо через сводчатый вход, поросший уродливыми переплетениями какого-то колючего кустарника. Верхушки бедных в последние годы на листву деревьев покачивались от ленивого и сонного ветра. Стояла жуткая тишина. Они давно не слышали пения птиц. Хотя не так… Двое из этих четырех его не слышали вообще никогда. И вот в этой тишине, где покачивающиеся темные от контрового света прятавшегося за облаками солнца, силуэты деревянных истуканов, где дышать по-прежнему рекомендовалось через маски, а из-за мрака вечной жизни под землей на глаза приходилось надевать все, что могло предохранить от ослепления дневным светом, они источали тоску своими отрешенными и обреченными взглядами. Старший сделал несколько шагов вверх по каменным ступенькам, шелестя пробивающейся в уголках лестницы травой. Присел на лежащий у входа обломок внешней стены. Слегка оттянул респиратор от лица и стал принюхиваться к воздуху, делая осторожные вдохи. Затем, сделав вывод, что сегодня, после ночного ветра, воздух более-менее безопасен, снял респиратор и повесил на шею. Потом сложил руки на карабине и стал прислушиваться. Как назло двое молодых из вахты начали скрести желтый мох с кирпичей у входа. Здесь его почти не осталось. Это самое первое и ближнее место, где его можно собирать. Но эти парни нашли-таки какие-то остатки.