Евгений Шалашов - Хлеб наемника Страница 25

Ай да фрау, ай да Ута! Сколько же практичности в этой безупречной головке. О ее видах на мою тысячу талеров я не подумал, но продолжал изворачиваться:

— Как-то смутно себе представляю, чтобы я принимал постояльцев, выдавал им белье, разносил обеды.

— Ничего! — легкомысленно заявила фрау. — Этому легко научиться. Но этим буду заниматься я. Ты будешь охранником, и мне не придется платить старому Августу пять фартингов в месяц. Подумать только! — возмущенно встрепенулась хозяйка. — Я плачу целых пять фартингов только за то, чтобы старик спал по ночам внизу и делал вид, что является моим сторожем!

— Что-то я никаких сторожей не видел… — удивился я. Еще бы, в гостинице по ночам находится неизвестный мне человек, а я не обратил внимания. Странно.

— Зачем тебе его видеть? Он бывает тогда, когда тебя нет. Когда ты на месте — зачем платить за охрану? Плохо, что я не всегда знаю — придешь ты ночевать или нет. Иногда приходится будить Августа ночью, и он берет за это дополнительный пфенниг.

— Ты не боишься, что я могу выбросить из окна постояльца, если он мне не понравится? Или убить его за замечание, которое он сделает?

— Боюсь, — честно призналась она. — Боюсь, что тебе не придется никого убивать, потому что посетители разбегутся от одного твоего вида… Недавно один купец из Гременя, наш старый клиент, узнав, что в гостинице живет наемник, отказался к нам въезжать.

— Что за старый клиент? — забеспокоился я.

Ута вначале не поняла, потом расхохоталась, а потом — обиделась:

— Знаете, господин Артакс! — ледяным тоном сказала она, накрываясь одеялом до самого носа. — Я честная женщина и порядочная вдова. По крайней мере, — добавила она, слегка смутившись, — была таковой… Сестры мои, да, — иногда позволяли себе лишнее по отношению к клиентам. Но сестры — они не горожанки, а крестьянки. Им нет нужды беречь репутацию в городе Ульбурге. А старый клиент — это клиент еще с тех времен, когда был жив муж.

— Впиши его на мой счет, — предложил я, сделав вид, что не заметил перехода на официальный тон.

— Уже, — не моргнув глазом, отозвалась фрау. — С учетом того, что обычно он жил у нас по четыре недели и снимал номер за полталера, я записала на ваш счет еще тридцать фартингов. То есть — четверть от упущенной выручки.

— Четверть? — удивился я. — А разве в талере не сто фартингов?

— В талере шестьдесят фартингов, а в каждом фартинге — шестьдесят пфеннигов, — с назидательностью бывалого ростовщика отрезала фрау Ута. — Я слышала, что в некоторых землях талер считают за сто фартингов, но у нас — шестьдесят. По крайней мере именно так чеканят на нашем монетном дворе.

— Так у вас еще и монетный двор есть? — слегка поддразнил я фрау. (Этот монетный двор обошелся мне в двух лишних часовых, но что делать?)

— А чем мы хуже других вольных городов? — возмутилась фрау. — Вот уже двести лет Ульбург имеет свои законы, свой герб, свою печать и право выпускать ежегодно две тысячи серебряных талеров, а также нужное количество медных фартингов и пфеннигов. Теперь понимаешь, почему тысяча талеров, что должен тебе заплатить город, — это огромная сумма?

— Ну я не настаиваю, чтобы долг был выплачен талерами Ульбурга. Меня устроят и другие монеты. Главное — чтобы они были полновесные. И, кстати, почему бы Ульбургу не отчеканить, скажем, не две тысячи талеров, а пять или шесть?

— За точностью суммы следят имперские чиновники, которые приезжают к нам четыре раза в год и присутствуют при чеканке монет, — сказала фрау языком канцеляриста. — В остальное время прессы заперты в комнате, под пломбой из сургуча с оттисками печатей — малой императорской и большой городской. И если обнаружится, что они сломаны, то город будет лишен монетной регалии.

— Как ты все выучила? — удивленно спросил я. — Шпаришь, словно ты не хозяйка гостиницы, а как минимум — младший бургомистр.

— В нашем городе нет младшего бургомистра, — уточнила фрау. — Есть первый бургомистр, который отвечает за городскую казну, сбор податей, оборону и сношение с другими городами. Второй является хранителем законов и главным судьей. Третьему поручено наблюдать за чистотой городских улиц, свежестью продуктов на рынке. Что касается знания, то все горожанки обязаны принести присягу на верность городу и его законам. Когда я собралась выходить замуж, мой будущий супруг заставил меня выучить городское Положение о вольностях наизусть.

Лекцию об устройстве городской власти я слышал уже не в первый раз. Вначале от Лабстермана, еще по пути в город. Потом от толстенького третьего бургомистра. А вот зачем знать такие тонкости женщинам? Словно бы отвечая на мой вопрос, Ута сказала:

— Покойный супруг очень опасался, что во время принятия присяги меня могут заставить рассказывать весь текст наизусть, а если бы я не сумела рассказать — меня бы не записали в число бюргерских жен и не допустили бы к присяге. А мне очень хотелось стать женой бюргера… Кстати, если вы, то есть ты, — спохватилась фрау, — собираешься жениться на мне, тебе следует выучить Положение о вольностях города Ульбурга.

Не спорю, мысль о том, чтобы стать законным супругом фрау Уты и добропорядочным бюргером, мне приходила. Вот только — после каждого ее «выступления» хотелось сбежать куда подальше…

— Ты уверена, что тебе нужен именно такой муж, как я?

— Конечно, супруг из тебя получится не очень верный… — повернула она ко мне свою головку и улыбнулась.

— Это еще почему? — обиделся я.

— А кто был недавно в борделе? Ты же не будешь отпираться, что был в доме напротив мельницы, у этой курвы Эдели?

А я и не знал, что это бордель… Думал — так, в гости зашел, перемигнулся с хозяйкой. Правда, дамочка попросила талер, но я решил, что она хочет сделать себе подарок.

— Интересно, сколько ты заплатил? — продолжала измываться фрау. — Если больше, чем двадцать фартингов, ты дурак…

Я чуть не взвыл от злости. Но, прикинув, что дамочка старалась за двоих, решил, что денежки она отработала честно. Ну а еще двадцать монет можно посчитать за подарок…

— А сколько ты впишешь в счет за…

— За пользование моим телом? — деловито осведомилась фрау, называя вещи своими именами. — Если будешь супругом — бесплатно. Ну а если ты уедешь…

— И сколько набежало? — хмыкнул я.

— Пока — семь талеров… Нужно бы брать больше, но… я тоже получала удовольствие.

— Почему так дорого? — обомлел я. — Я в городе живу только две недели. Сама же сказала — двадцать фартингов за ночь. У тебя же по полталера… Вряд ли ратуша будет оплачивать мне половину.

— Ну не могу же я брать столько же, сколько берет шлюха. Все-таки — добропорядочная вдова стоит дороже, — сообщила фрау, вперив взор в потолочные балки. — И потом — я отдаюсь вам на чистых простынях, а их стирка и глажка стоит денег. Заметьте, господин Артакс, — перешла она снова на «вы», — что простыни теперь меняют каждое утро! А вообще, никак не могу понять — почему мужчины платят деньги за то, что можно получить даром от супруги?

Сочетание в Уте детской непосредственности и прагматизма приводило меня порой в состояние ступора. Но если призадуматься — то, действительно, зачем? Наверное, такая уж наша козлиная натура. Фрау Ута будто мысли мои прочла:

— Знаете, господин Артакс, я пришла к выводу, что мужчину переделывать бесполезно. Верный муж отличается от неверного лишь тем, что его жена не догадывается об изменах. Или делает вид!

— Вас послушать, так все женщины — ангелы, — хмыкнул я. — Откуда же берутся рогатые мужья?

— Как говорят, если муж рогат, то он сам в этом и виноват. Значит, нужно стараться в супружеской постели…

— Так? — спросил я, приступая к делу.

Фрау Ута муркнула, как большая кошка, и ухватила меня своими мягкими лапками…

Глава шестая

ПЕРВЫЕ ПОТЕРИ…

Ночью я проснулся от тревожного ржания. Гневко сообщал, что во двор проник кто-то чужой, но неопасный. (Будь незнакомец опасен, жеребец уже полез бы драться!) Спускаясь по лестнице, сообразил, кто это мог быть. А когда по двери замолотили детские кулачки, понял — началось!

Во время осады мальчишки (да и девчонки тоже!) старше семи и младше пятнадцати лет становились настоящим стихийным бедствием. Вездесущие отроки умудрялись сновать туда-сюда так, будто никакой войны не было и в помине. В Рутбурге пятеро заблудившихся ребятишек, среди которых был сын бургграфа, попали в плен к неприятелю… Правитель, обезумев от горя, приказал открыть ворота. Ну а чего стоят блуждания детишек по стенам? Латники забывали о своих обязанностях и бросались спасать детишек, подставляясь под стрелы и подставляя других.

Если нельзя бороться со стихией, обрати ее в свою пользу и назови все это безобразие красивым именем. Посему, раскинув мозгами, я сколотил «летучий отряд» — команду из самых хулиганистых пацанов, старшему из которых было пятнадцать лет, а младшему — девять. Горожане называли их «летучими» мальчишками. Чтобы выделять «летучих», пришлось придумать им отличительный знак — нарукавные повязки с изображением городского герба… Пчел ребята рисовали сами, поэтому они получились похожими на перекормленных шмелей, но мальчишки гордились своими регалиями не меньше, чем бургомистры и члены Городского Совета медалями. Мне доложили, что в «летучий отряд» выстроилась очередь не только из мальчишек, но и девчонок!