Юрий Шубин - Статус неизвестен (СИ) Страница 26

— Вот уж не думал что Эмили запомнила твое имя.

— Тебе беспокойно? Я бы на твоем месте старался носить такие брюки, чтобы собаки не путали их с забором.

— А на тебе природа не просто отдохнула, а постаралась замаскировать следы своих генетических экспериментов.

— Полегче, паренек, твоя жизнестойкость-это единственная стойкость, которую ты испытал в жизни?

— Позволь тебя спросить, это правда что твоя правая рука единственная девушка ответившая тебе взаимностью?

— Я этого не слышала, грубияны, — прыснув и умоляя пощадить ее уши, Эмили спешно устремлялась вперед, пробегая в ворота школы.

В этой своей перебранке им хотелось казаться старше и опытнее в глазах Эмили. И они не сознавали, что подобная напускная хамовитая грубость лишь подчеркивала какие они в сущности еще были дети.

Проемы меж домами были вымыты закатными лучами. Кромки дрожали в мареве отдающих тепло крышь. Каждый здешний закоулок был знаком и лично приятен. Улица долгожданным, спокойным и радостным началом вела Самородова к дому Эмили. Легкий озноб воспоминаний стронул требовательный окрик:

— Ану стоять! Вы куда?!

Крепкий старик, в грозно надвинутой на глаза кепи, держал дробовик, направив его прямо в живот пехот-командеру. Когда он разглядел военных и кто они, его любопытство умерло. Старик отошел в тень покосившегося забора, беря оружие на плече.

Из ополченцев. Самородов его не помнил и пехот-командеру казалось что это неправильно. Вспомнив многое он должен был узнать и его.

Воспоминания вновь стали прорываться между камнями мостовой, но Самородов переступал через них не забывая о службе:

— Всякое ты, Ульрих, видишь, а неожиданности и у тебя, как видно, бывают. Недоглядел, — пехот-командер сказал телохранителю намного мягче чем планировал и поняв это, на общем спокойном тоне, прибавив жосткости, добавил:-Едва полный живот дроби не схлопотал, а ты и не почесался.

Ульрих понимал свою вину заразившись в какой-то момент беспечной задумчивостью командира. Он мог обезаружить ополченца и оставить ни с чем, но это было бы запоздалым проявлением не бдительности, а скорее мести за собственное ротозейство. Оправдался Ульрих не раньше чем возникла прямая необходимость, удалившись от старика-ополченца на значительное расстояние:

— Курки дробовика не на взводе были, а пока бы он их взвел, я бы ему оба ствола в морской узел завязал, а самого бы на цытаты разобрал.

— Если бы, да кабы, — передразнил Ульриха Самородов, пряча под видом одного, совсем другое. Путаное, тревожное, почти суеверное чувство навевало настроение и незаметно свербило мысли, словно знало короткий путь, тем временем, добралось до самых постыдных, ему Самородову, и по сей день воспоминаний.

Пехот-командер вышел на широкую, очерченую арками площадь и остановился, не в силах унять восхищения. Главный неф храма украшали мебиусовые колонны, полые внутри и насквозь проточенные искусным рисунком, символизирующим крикливую разноголосицу душь устремленных в верхние пределы, поближе к Создателю. В надежде на повторное обретение жизни. Медовая желтизна заката высекала из стекол цветных мазаичных витражей каскады бликов и устремлялась сквозь узорное стекло к акапелле. Расходясь по трансептам терялась во мраке аркад и освещала невидимый отсюда престол двуликого креста. На боковых алтарях горели свечи и гладкий расписной камень словно оживал от мерцающего трепетания крохотных язычков.

Певчие пели в отдалении, но их голоса доносились и сюда через все залы храма. Их тонкоголосое пение резонировало меж контрфорсами и плоские тисненые кирпичи стен храма казались цвета розового гранита. Некая кисея миража полыхала над скатами золоченой кровли. А рельефные лагуны портиков затеняли этот блеск и подчеркивали сложную четкость линий. Храм словно окутывал и драпировал притягательный сон, и занесенные холодом проулки тянулись к этому сверкающему бивню, рвущему тугую струну горизонта и цепляя на себя все невиданное, отданное на откуп вере.

Звон колоколов грянул в последний раз и обрывисто затих. Все окрест как-то оглохло и отзвенело. И лишь печальные тени его ошибок липко оплетали храмовую площадь, ложась и растягиваясь ночевать на гладких прогретых плитах.

А тогда, в тот день, небо не отдыхало а маялось. Сырые с прозеленью потеки рвали водосточные трубы, фыркая в жестяной штольне и образуя маленький водопад. Опухший тучами горизонт изрыгал такую пропасть воды, что до того пахучие кусты обнесшие беседку стеной утратили всякий запах, смылись и трясущимися коротко подрезаными ветвями кляли непогоду. Проходы между домами затопило, повергая в ощущение потопа неразлучную троицу молодых людей. Переполненая грозовыми разрядами тьма сверкающими остриями молний порола громобойным рыком тучный завороток слипшихся облаков. Наводя страх перед громыхающей беспредельностью, в которой нет и не может быть надежды. Згорбленные крыши домов не знали куда деваться от этого неистовства и словно из жалости небо устраивало продых и грохотало стороной. В одну из таких пауз Эмили не подумав, под настроение конца света, пообещала им невозможное.

«Победитель получит все!»

Слова сорвались и перевести их на шутку уже не было никакой возможности. Она было попыталась, но плотный ком темноты внутри, в середине беседки где они прятались от ненастья лишь хищно ухмыльнулся, в одночасье выталкивая их во взрослую жизнь. Смысл обещаного остался стоять немым свидетелем сказанного, кутаясь в плотный ком страха.

Пообещав-она обезопасила себя от исполнения, уверенная что двум обожающим ее мальчишкам совершить такое не по силам.

Прорези высоких окон храма были заплаканы. Стеклянная мозаика пряталась под зубцы и каменное кружево подзоров по которым безостановочно, лавинообразно стекала вода. Храм походил на каменный утес, который она, еще неопытная в женских повадках, одним неловким словом, принудила их штурмовать. Увидев, словив узкие бойницы сощуреных глаз Эмили встала между Астрелом и Валерой испугавшись за все сразу. Лики святых взирали на свет алтаря сострадая человеческой глупости. Они отстранили ее и разом шагнули на вспучившийся от сырости деревянный настил, который вскоре кончился. Трава как волосы тысячь утопленников цеплялись за ноги и воды было так много, будто они шли по дну канавы. Они вымокли до нитки не пройдя и десяти шагов. Теперь это было не важно.

Достигнув стены храма соперники одиноко прижались к ней, желая без обмана, одновременно начать восхождение и видеть друг-друга в этот момент. На их поблескивающих от льющейся воды лицах была написана суровая решимость. Больше не здерживаемые никакими прилюдиями юноши стали карабкаться по аквамаринам каменных рифов. Пальцы искали изъяны в кладке, толкали тело вверх сквозь всплески срывающихся с карнизов струй. Проворство и цепкость молодости позволяли двигаться навстречу широкой сверкающей секире воды. Две встречные вертикали карали их нестабильностью и возможность упасть становилась неотвратимой, но они и не думали распускать нюни. Наоборот, они испытывали ликование от которого захватывало дух. Их юный пытливый ум искал путь и находил его, а гнетущая сень исповедников, мучеников и святых наблюдала за ними с полнорослых изразцовых изображений. В ушах гудело от грохота грома и растрепно сверкали молнии. Прибитые к небу тучи казались куда надежнее нависающих скользких лепнин. Напрягая все сухожилия, мышцы ног и спины Валерий забросил ногу, цепляясь за стык кровельного железа, и взобрался на парапет. Лимонная позолота казалась лакированым барабаном о который расшибались миллионы ослепших, обпившихся воды насекомых. Когда Валерка встал и попробовал отойти от края, ветер набросился на него, налетая тяжелыми порывами. Капли били в лицо как град. Казалось дождевые вихри кругом оплетались вокруг купола. Он заслонил рукой подветренный висок и осмотрелся с тайным радостным мучением обрадовавшись тому, что Астрела нигде не было видно.

Если он упал, то это совпадало с его самооценкой.

Этот неудачник остался вне победного пространства. Пламенный, светлый, всеподчиняющий купол непреоборимо венчал его честолюбивые усилия. Дождь подпрыгивал и его было так много, что казалось будто вода шерстясь вставала дыбом. Багрово-красный цвет кладки бросал вызов торжественной и громогласной белизне золоченого купола. Дождь умерил яркость красок, но потребовавший короткого разбега победный прыжок вознес Валерку Самородова на вершину мира. Ему мерещилось что расталкивая дождь он летит над землей.

Пройдя по узкой закраине, еще на кураже он спустился вниз по пожарной лестнице. Верхушка купола вновь терялась далеко в небе.

Эмили была большой девочкой и все прекрасно понимала. Когда извалявшийся и сильно хромающий Астрел вернулся в беседку опустошенный и удивленно тихий, она почти никак это не восприняла.