Андрей Уланов - Автоматная баллада. Страница 26

Скатертью, скатертью Газ бинарный стелется И упирается мне в противогаз. Каждому, каждому в лучшее верится, Может быть, кто–нибудь Выживет из нас. СЕРГЕЙ Когда–нибудь, — рывком вытаскивая сапог вместе с очередной полутонной налипшей на нем грязи, думал Сергей, — когда–нибудь тетка Фортуна все–таки улыбнется мне по–настоящему, на все ее тридцать шесть разноцветных зубов плюс сектор зеро! Когда–нибудь я непременно разбогатею, уеду на север, куплю там каменный дом, женюсь… заведу служанку… двух… таких, чтобы…» В поисках источника вдохновения Шемяка оглянулся, но вид яростно продирающейся сквозь «плешивый папоротник» Анны сейчас вряд ли мог послужить в качестве музы. Тщательно перемазанная зеленовато–бурым от пяток до макушки, с волосами, спутавшимися в подобие коряги, хрипящая, словно… ну, до стадии лошади ей топать еще километра три, подумал Айсман, а вот за помирающего астматика сойдет уже сейчас. М–да, эту ходячую кочку и за женщину–то счесть непросто, а уж вообразить ее объектом чьих–нибудь воздыханий… тут и последний оголодавший мутант пять раз подумает. Даже в смысле гастрономии. Ничего. Если солнце нам не врет, минуток эдак через двести мы уткнемся в Крокодилий Гребень, и там, так уж и быть, состоится привал. До тех пор девочка пусть попыхтит. Не маленькая, чай, сама вызвалась. А что язык ниже сисек болтается — звиняйте, барышня, здесь вам не тут… здесь Болото. Болото… провались оно в преисподнюю вместе со всеми нами! Когда–нибудь… слега внезапно ухнула вниз на три четверти длины, и опиравшийся на нее Шемяка едва успел выставить руку. Нет уж, так мы сегодня не договаривались! В другой раз падайте меня сколько угодно, в другой раз — пожалуйста. Но сегодня мне надо быть чистым… чистеньким, свежим, довольным, чтобы один мой вид заставлял плетущуюся следом парочку стискивать зубы и рваться вперед! О — снова упала! Вставать она не торопилась. Вот ведь… неделю, да что там неделю — день назад никогда бы не подумала, что, свалившись в жирную, вонючую, липкую… омерзительную жижу, она не попытается вскочить. А будет лежать, даже не стараясь особо приподнять голову. Воздух кое–как в легкие попадает, а что пузыри — так это и неплохо, добавочное развлечение. Буль–буль? Буль–буль, можно даже сказать, буль–буль–буль–буль. К тому же чертова грязь, когда в нее падаешь, оказывается куда текучее, чем можно было бы предположить по виду — и затекает во всевозмож… просто во все. И это, как ни странно, может быть приятно. Даже очень приятно, потому что блядский панцирь раскалился градусов до пятисот, не меньше — при каждом падении слышно, как шипит пар, а затекающая грязь, хоть и тоже нагрета солнечными лучами, но все ж способна вызвать недолгую иллюзию прохлады. Но главное — пока лежишь, не надо идти! Перетаскивать на очередные миллиметры две железобетонные чушки, в которые уже давно обратились ноги от бедра и ниже. Выше тело пока еще ощущается, точнее, оно болит практически везде. «Свинья, брезгливо воротя носы, скажете вы? О да, я — свинья, я такая свинья, что… но, к сожалению, я все же не настоящая свинья. Настоящим хавроньям можно валяться в одной и той же луже часами, хоть целый день. А мне…» — Хорошо лежишь, — донесся откуда–то из слепящей высоты знакомый насмешливый — ненавистный! — голос. — Яйца откладывать собралась или просто грязевую ванну принимаешь? — Угадал, — хрипло отозвалась девушка. — Яйца. Вот сейчас встану… дотянусь… отгрызу на хрен и утоплю поглубже! — И только–то? — разочарованно протянул Шемяка. — Я уж думал, яичницу приготовишь… с колбасой. На твоей броняшке сейчас жарить чего–нибудь — самое то! — Ты… да твой огрызок жарить нечего — на жир изойдет. — И откуда же такая уверенность? Говоришь, будто видела… — Я. И так. Знаю. — Специалистка–а… — Не приставай к ней. — О! — радостно воскликнул Айсман. — Защитничек нашелся. Может, как раз ты нам колбаски–то и подкинешь? Что скажешь, Анют? Уж про него–то ты должна знать все в точности… Бросок скуластого был хорош, даже очень хорош. Но Шемяка ожидал именно этой реакции на свои слова и потому двигаться начал едва ли не раньше Энрико. Кулак впустую рассек воздух, а затем инерция удара и ловко подставленная слега не оставили напарнику Анны иного выбора, кроме как с разгону протаранить макушкой соседнюю кочку. Миг спустя он уже перекатился на спину, готовый вскочить — и замер, когда возникший в десятке сантиметров от кончика его носа автоматный ствол, едва заметно качнувшись вправо–влево, беззвучно скомандовал: «Нет!» — Только шевельнись, — почти ласково произнес Айсман. — Только мизинцем дерни… и… не знаю, имеются у тебя в черепушке мозги или там дерьмо какое бултыхается на манер здешней грязюки, но вышибу я из тебя все, до последней капли. Уж поверь мне! — Чего. Ты. Добиваешься? — Неправильная формулировка. Внезапно Шемяка, щелкнув предохранителем, закинул автомат на плечо и, наклонившись, протянул скуластому руку. Помешкав пару секунд, тот ухватил ее — и рывком выдернулся из тины. — Не добиваюсь, — тихо, почти шепотом сказал Сергей. — Правильнее будет — вбиваю. Я вбиваю в две тупые башки одну–единственную, элементарную, можно сказать, простую истину. А именно: на болоте командую только я. Это пункт раз. Пункт два — мои команды выполняются без рассуждений, без дурацких вопросов типа: «Что?», «Где?», «Когда?», «Зачем?» и «Почему?»! Особенно — без почему! И того, кто эти пункты не будет выполнять, я убью. Иначе этот кто–то все равно угробит своей чертовой дуростью себя, но прихватит на тот свет и меня. — Вот как ты заговорил, — Анна уже встала и сейчас нарочито медленными движениями стирала — или, вернее, сдирала — с лица грязевую корку. — А в городе, когда в карман мое золото засыпал, совсем другие песни чирикал. «Мое золото», — мысленно пометил Айсман, — не «наше», а «мое». Интересно…» — То было в городе, — равнодушным тоном отозвался он. — И до тех пор, пока я не ткну пальцем в сторону берега и не произнесу три волшебных слова: «Это — Большой Остров», у вас есть лишь один способ выжить — это соблюдать два пункта моих правил! ШВЕЙЦАРЕЦ

— Они убьют тебя. Швейцарец усмехнулся: — Это не так–то просто. — Они убьют тебя, — все тем же уверенным тоном повторила девушка. — Ты ловок… но ни один человек не справится сразу с четырьмя десятками воинов Храма. Неторопливо распутывавший завязки укладки Швейцарец поднял голову и удивленно посмотрел на девушку. — А с чего ты взяла, что я человек? — Ты мутант? — Не в привычном тебе смысле, — отозвался он. — Я — моральный мутант. — Не понимаю. — Поймешь, — пообещал Швейцарец. — Со временем. «Если, конечно, — мысленно закончил он, — это время у нас будет. Для нас — будет». — Я… — Помолчи, — сказал он и, чуть помедлив, неожиданно для себя добавил: — Пожалуйста. — А… можно я только спрошу одну–единственную вещь и потом сразу замолчу? В любой другой момент она сама первая поразилась бы собственной храбрости. Не подчиниться воле хозяина, да еще и лезть с вопросом… Но сейчас даже не подумала об этом. Он, впрочем, тоже ничуть не удивился — в отличие от девушки, Швейцарец неплохо представлял, какое действие могут оказать две похожие на каштаны «пилюли доктора Самоделкина», которые она так доверчиво взяла у него прошлым вечером. Повышенная трепливость была одним из побочных эффектов. В основных же числились: прилив сил, улучшение ночного зрения… возможность бежать по лесу, не обращая внимания на то, что легкие туфельки давно уже прорвались и каждый очередной шаг пятнает землю кровавым отпечатком. Неплохо представлял — правда, открытым оставался вопрос, какое воздействие окажут его варварские стимуляторы на женский организм в период месячных. Риск… но когда зверь отгрызает защемленную капканом лапу, его мало волнует вероятность заражения крови. Она и сейчас не чувствовала ни боли, ни страха — только любопытство. Расплата придет позже, несколько часов спустя. И эти часы им обоим еще нужно пережить. — Спрашивай. — Как тебя зовут? Этого вопроса Швейцарец не ждал. «Зачем ты меня спас?» казалось ему куда более логичным вариантом, но… — Ты можешь называть меня Швейцарец. — Это имя такое? — недоуменно переспросила девушка. — Другого пока не будет. «А какое имя у тебя, спрашивать не стану, — подумал он. — Потому что не хочу, не желаю его знать. Потому что для меня сейчас ты должна, обязана оставаться просто девушкой. Безлико и серо… и никаких ниточек. Ты для меня всего лишь инструмент, причем дорогой, но еще не известно, насколько полезный. Ты для меня почти никто, и ничто нас не связывает. …кроме безумного ночного бега. …и тех минут, чуть больше суток назад. Когда уже под утро ты, наконец, решилась уснуть и, спящая, доверчиво прижалась ко мне. …и за это я обещаю — что бы ни случилось, как бы все ни обернулось… …твои кошмары уже никогда не смогут достать тебя наяву!» Девушка тем временем с удивлением наблюдала, как из вороха тщательно увязанных шкур появляется… появляется нечто, более всего напоминающее… — Это что, лом? — В каком–то смысле, — Швейцарец присоединил к толстому стальному обрезку странно изогнутую деревяшку и задумчиво погладил образовавшийся в результате костыль. Костыль, непонятым образом умудрявшийся сочетать грубовато–неказистый вид со впечатлением не просто тщательной, а сверхтщательной отделки. — Это можно назвать и так. В том смысле, против которого нет приема. Только когда он бережно извлек из вороха шкур еще более тщательно замотанный сверток, аккуратно распустил бечевку, и на конце черного цилиндра тоненько блеснул мыльный пузырь линзы, девушка начала понимать: — Это… винтовка, да? — Это — Красотка, — строго произнес Швейцарец. — С винтовками мужики в деревнях на кабанов ходят. А это — Красотка, запомни. — Запомню, хотя я бы… — Ты, — Швейцарец встал, — сейчас возьмешь вот этот бинокль и наведешь его на валун с большим белым пятном. — А где… — Рядом с местом, где мы выбежали из леса. Справа от тропы. Он лег на «коврик», неторопливо вытащил из нагрудного кармана первую пятерку патронов… помедлив, вложил три обратно. Те, кто идет по их следам, должны появиться в пределах четверти часа, но пока собачьего лая не слышно, а значит, незачем зря холодить порох. — Сейчас… ага, нашла, нашла. И что дальше делать? — Смотреть, — произнес Швейцарец. — Внимательно смотреть.