Алексей Жарков - 99942 [СИ] Страница 26

– Ну, давайте, – Важник поднял чарку, взмахнул корнишоном. – За Стаса первую! Чтобы чекисты от него отлипли.

Жахнули. Пономарёв обновил рюмки. Стас Улыбка, оправдывая кличку, белозубо улыбался, но как-то потерянно и задумчиво. Максим словил его взгляд.

– Куда влез?

– Ты с отсыпным совсем от коллектива отбился, главных новостей не знаешь, – ответил Шолтун вместо Стаса. – Эсбэшники за Улыбку взялись, весь день в управлении шастали. Дела, документы, флешки, даже жёсткий диск забрали. Копают яму, волки. Стасик полдня у меня в кабинете сам не свой просидел.

– А с чего присосались?

– Жалобу хмырь один накатал.

– Ах ты ж, – посочувствовал Максим. В проверках мало приятного, а когда роют звери из "собственной безопасности" – вообще мрак. Даже Главное управление процессуального контроля за расследованием преступлений рядом не стояло, правда, и эти ребята нервы качают изрядно: "Следственные действия выполнены не в полном объёме, не своевременно, допущена волокита…" "А Иванова забыли проверить?" "А эту версию почему не отработали?" Вцепились в "полно, всесторонне, объективно, оперативно", ткнули пальцем в "отсутствие наступательности" и грозят каждый год увольнением. Хорошо хоть Валентинович вступается.

Снежинки сделались жирнее и настырнее, они больше не кружили, а сыпали. Чёрные – на лоб над переносицей, красные – на грудь под ключицей. Крошечные бомбы с болью. Осы с ледяным жалом.

"Хватит, хватит… когда вы устанете?!"

Водка не помогала. Максим распилил вилкой завёрнутую в бекон сырную палочку, но есть не стал – попросил сигарету и вышел на балкон.

В распахнутое окно тяжело, словно после пробежки, дышало лето, но его горячие порывы были бессильны над цепкими кристаллами льда. Максим курил, сбивая пепел на приспособленный под пепельницу продуктовый лоток, уже прожжённый местами до алюминиевых пятен оконного отлива.

В очередном сне по-прежнему хватало боли, чтобы превратить его в пытку. Максим слишком хорошо помнил этот вечер в квартире Важника, в который снова попал через дверь с надписью "Теплопункт". Помнил вплоть до пивной его части, когда на стол последуют сушёные осьминоги, луковые колечки в панировке, суджук, бастурма, пастрома куриная. Помнил слишком хорошо, чтобы укрыться в нём.

"Нужно найти что-то глубокое, потаённое… куда не проникнет Зима".

Ноутбук на подоконнике зала принимал музыкальные заявки подвыпивших гостей. Пономарёв и Шолтун спорили, что включать дальше – "В комнате с белым потолком…" "Наутилуса" или саундтрек к свежему фантастическому боевику "Этика Райдера".

Над столом витал шум голосов.

– Я извиняюсь, а почему Белая Косточка? – спросил у "народа" хмельной Эдик, знакомый Улыбки.

– Делать им нечего, – покачал головой Белая Косточка. – Клички только давать.

– Косточка? Ха! – оживился Важник, доедая салат с креветками и фетой. – А ты глянь на него. Аристократ! Голубая кровь! Белая кость!

– Я чего спрашиваю, – точно оправдываясь, сказал Эдик, – роман пишу, где главный герой следователь. Интересны нюансы, отношения внутри коллектива…

– Писатель, о как! – Шолтун качнулся назад и сложил на груди руки. – Роман о следователе может написать только следователь. Со стороны нашу кухню не понять.

– Как и любую работу, но ведь пишут о военных, горняках, врачах – те, кто ни разу этим не занимался. Есть такие вещи, как изучение материала, проработка героя.

– А-а, – махнул Шолтун, видимо, не верящий ни в первое, ни во второе. Только в запись в трудовой книжке.

Максим поморщился. Боль усилилась. Теперь это были не укусы или толчки, а монотонное копошение, словно в череп и грудь воткнули по металлическому пруту, и проворачивали, проворачивали, проворачивали…

Вместе с болью накатила тоска – по старым друзьям, по старому двору, по квартире Димана, где они собирались практически каждый вечер: молодые, беззаботные, с пивом и чем покрепче, с музыкой и электронной рулеткой, с подругами, в которых легко влюблялись и которых легко забывали. По всему, что ушло, что было подло заменено работой, неловкостью и камертоном скуки, звучащим в пустой комнате…

Максим резко встал. Голова кружилась.

Он смутно помнил, что должен куда-то идти, кому-то чем-то помочь… но кому? Диману? Пшику? Юрке? Ане? Маме? Себе?

В прихожей по-прежнему горел огромный апельсин-светильник. Пальто и ботинки Максима пропали.

"Плевать".

Он толкнул в сторону зеркальную дверь шкафа-купе и шагнул в полумрак уходящей вниз лестницы.

Боль отступила. Наконец-то. Он нашёл нужную дверь и нужный сон, он смог укрыться от чёрного и красного снега, вьющегося в главном сновидении, припорашивающего смежные грёзы.

У него получилось. Он спрятался. На время, возможно, навсегда.

Небытие затягивало всё глубже и глубже, оно было мягким и тёплым, словно одеяло, заботливо поданное в зябкую ночь. И да, красная и чёрная боль не смогла проникнуть следом. Зато прокралось нечто другое. Мокрое и бесцветное. Снег минувшего. Или мимикрирующий под прошлое вымысел.

Максим закрыл глаза в одном сновидении и открыл в другом, и ему приснилось, что он убил человека.

Но испытывает раскаяние из-за того, кто выжил.

4

В служебной "таблетке" тряслись четверо: Максим, оперуполномоченный Жмурко, эксперт Богданов и участковый Глебов. Водитель словно не замечал сюрпризов просёлочной дороги – подстраивался под рельеф, точно одна из деталей древнего "уазика". Следственно-оперативная группа боролось с последствиями вчерашнего праздника. День милиции отмечали размашисто, с фейерверками и тёплым коньяком из горла, с нырянием в оплавленный мартовский снег и ночными дискотеками, но дежурство никто не отменял – кто-то ведь должен.

– Пива надо, – вслух мечтал Глебов. – Холоднющего.

– Утром так и сделаешь, – урезонивал Богданов, потягивая из пол-литровой бутылки минералки, куда минуту назад закинул два шарика аспирина.

– Сейчас надо, – качал головой участковый.

– С дедом разберёмся и посмотрим, – сказал Максим. – Даст бог, ночка спокойно пройдёт.

– Ага. Даст, догонит и ещё раз даст, – пробурчал опер. – Вон, сельский детектив нам подкинул. Что там у деда хоть пропало? Самогонный аппарат?

– Деньги, – ответил Максим, убрал с исцарапанной поверхности столика протирку (металлическую полоску с кольцом для чистки дула пистолета), которой вывел магическое "пиво", повесил в петельки кобуры, откинулся на спинку сидения и закрыл глаза.

Вызов поступил в 17:54. Оперативный дежурный принял звонок из милиции, куда обратился потерпевший, выслушал, прочистил горло, проверил связь "Фу-фу!" (в этот момент сидящие "на ремне" сотрудники дружно начали молиться, чтобы "фу-фу" оказалось предвестником какой-нибудь мелочи, решаемой внутри здания Следственного управления) и безапелляционно заявил в микрофон: "Следственная группа на выезд!". И повторил, падла! Вздохнули, матернулись, взяли водителя и поехали в…

– …в глухомань нас везут, – зевнул Глебов, который выглядел свежее всех. Возможно, помогали мечты о холоднющем пиве. – Долго ещё?

Машина, как по приказу, остановилась.

– Вот, твоими молитвами, – сказал Максим и открыл дверь.

Падал снег – белый, привычный, отрезвляющий. Дюзов надел шапку и застегнул бушлат. Дачный посёлок встретил припорошенными скатами черепичных крыш и удушающим безмолвием, которое нарушил скрипучий голос.

– Сюда, сынки, сюда!

Старик напоминал постаревшего почтальона из вымышленного Простоквашино, его добрую версию с велосипедом. Глаза дедушки были живого василькового цвета, как полоска на фирменных тёмно-синих брюках следователя.

– Не браните старика, милчеловеки, не браните дюже, – суетился у забора потерпевший. – Виноват, ох, виноват. Попутал бес, ошибся старик. Вы заходите, заходите, сынки!

– Твою ж мать, – выдохнул Жмурко.

Следственно-оперативная группа просочилась в калитку.

– За что тебя не ругать, отец? – спросил Максим, мысленно сокрушаясь, что не оказался сегодня "невыездным": корпел бы над постановлениями, уведомлениями и карточками, максимум, допросил бы одного-двух задержанных.

Дед не ответил. "Глуховат, что ли?"

Максим присмотрелся к дому. Тканевые растяжки на столбах и зданиях он увидел ещё из машины, но потом отвлёкся на старика. "ПОМОГИТЕ! НЕЗАКОННЫЙ СНОС! нарушаются КОНСТИТУЦИОННЫЕ права граждан!" – гласила надпись, выполненная большими красными буквами на белом полотне.

Дачный посёлок плохо вписывался в будущее "Большой Москвы", его хотели снести уже который год, но жильцы упорно сопротивлялись напору столичного капитала и фантазий. Хозяин ветхой усадьбы, видимо, особо рьяно. Дом доживал свой век, вместе с деревенской тишиной, жаром бань и заснеженными яблонями.

– Воюет здесь?

– А? Что? – не понял или не расслышал старик.

– Сносить хотят?