Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Псы господни Страница 26

Да, они молятся. Их губы шевелятся, они могут молиться, даже не имея Бога. Иногда они просто перебирают имена товарищей по борьбе, иногда поминают грехи тех, кого они решили забрать с собой на тот свет. Эсеры-максималисты, не имея Бога, наверное, все же просят его приблизить тот день и час, когда хотя бы их сыновья увидят светлый час революции и воспользуются ее плодами, принадлежащими им по праву. Исламисты произносят дуа – короткие воззвания к Аллаху с просьбой приблизить их к раю и ввести в Высшее общество. Они считают, что шахиды перевоплощаются в райских птиц… Что касается меня, не хотел бы я быть птицей.

У человека, которого я видел, губы хоть незаметно, но шевелились. Я не знал, о чем он молится, кого и о чем просит.

Признак восемь: большой мешок или сумка.

Этот признак уже устарел, но его упоминают даже в последнем, совершенно секретном учебнике по тактике антитеррористических действий. В начале прошлого века бомбисты обожали отправляться на дело: компания джентльменов, дама и корзина для пикника с фруктами. Корзину бросишь – не только ягодок, но и косточек не останется, взрыватели тогда делали на основе гремучей ртути, очень чувствительные. До того как появились мощные и небольшие аккумуляторы для мобильных телефонов, батарейки для электронных часов, в мешке или сумке обычно держали батарею, совмещенную, с детонатором, иногда оружие, гранаты. Террористки женщины из эсеров, а такие были – носили в сумочке револьвер, мусульманки сумочек не носят, у них это не принято. У этого человека сумки не было, но на этот признак сейчас не стоит обращать внимания.

Признак девять: рука в мешке, сумке или кармане. Во времена моего отца был такой прием. Если ты видишь человека с сумкой и другие признаки присутствуют, хотя бы половина, ты бросаешься к нему и обхватываешь его руками. И давишь, как медведь, не выпускаешь, при этом вопя, как сирена. Руки блокированы – до детонатора уже не добраться. Если ты ошибся, в принципе, можно извиниться, ведь вреда никакого не нанесено, за исключением нескольких неприятных минут. Если же нет, то ты мог считать, что жизнь прожил не зря.

Террористы поняли, что к чему, и стали засовывать руку в карман или мешок, чтобы держать палец на детонаторе, но это тоже стало признаком. Если ты видишь человека, одна рука которого засунута в карман или в сумку, и он оттуда ее не достает – дело плохо. Если ты видишь человека, который идет, засунув руки в карманы, это тоже повод приглядеться. Если ты видишь женщину в никабе, одна рука которой необычно плотно прижата к телу и не двигается, – обычно в никабе делается прорезь на боку, не так заметно со стороны, – бей тревогу, может, и успеешь. Даже если просто залечь – тяжесть последствий террористической атаки сокращается на порядок. Если залечь за препятствие, при подрыве шахида ты уцелеешь почти гарантированно – только оглушит. Если схватить шахида и подать команду «Ложись!», вероятно, ты спасешь несколько жизней и посмертно тебя наградят.

Человек, которого я определил как террориста, держал руку в кармане. Правую, которая у большинства людей ведущая.

Одну…

Пять. Пять из десяти признаков, при том, что один устарел, а один не имеет отношения к Италии – здесь нет исламского экстремизма. Если так, то получается пять из восьми, или ноль шестьсот двадцать пять, если произвести простое арифметическое действие. По правилам, принятым в Персии, при наличии четырех признаков из десяти следует бить тревогу, шести – предпринимать немедленные действия. По обстановке.

По обстановке…

Ухватив с подноса официанта бокал, я решительно двинулся вперед. Человек этот, в последний момент то ли услышав, то ли увидев боковым зрением, то ли почувствовав меня, попытался уклониться от столкновения, но я был еще быстрее.

– О… прошу прощения, – сказал я по-русски и тут же перешел на итальянский: – Mi dispiace, signor. Non cosparso?[23]

Надо было видеть, как он отреагировал на русский язык. Не сказал ни слова, но по глазам вижу – понял. Все понял.

Мы посмотрели друг другу в глаза – и он уступил, даже особо не сопротивляясь. Понял, что охота на сегодня закончена. Выстрелить сейчас я ему не дам, а с другой позиции не получится, потому что я уже знаю его, занять «чистую» позицию не позволю. Да и людей много.

– No, signor, – коротко ответил он, повернулся и начал протискиваться в сторону выхода.

Аж волосы встали дыбом. Отходняк. Господи… это в Италии-то. Что творится…

Черт бы побрал всех этих террористических ублюдков, которые готовы подохнуть сами и не дают нормально жить людям. Как же надоело жить в перекрестье прицела…

– Синьор…

Я повернулся… наверное, излишне резко, едва не расплескав шампанское.

O-la-la…

Ей было около тридцати, судя по осанке – бывшая модель, манекенщица. Темные волосы. Не молоденькая и глупая, а только вступающая в расцвет женщина, только начинающая до конца осознавать свою магическую притягательность для мужчин. От двадцати восьми до тридцати трех, я бы так сказал. Как раз то время, когда молодая щенячья глупость уже прошла, очарование опытной женщины только приходит, тело все еще молодо. На этом балу она явно была королевой, все остальные – так… свободные охотницы на промысле. А вот она не охотится, для охоты она слишком уверенно себя ведет.

Как дома?

– Сеньорита… – Я поцеловал даме руку.

– О… спешу вас разочаровать, но меня так называли лет пять назад. Сейчас я, увы, синьора. Баронесса Микелла Полетти.

Кольца на ней не было, я успел это заметить.

– О, не разбивайте мне сердце столь поспешным признанием…

Баронесса расхохоталась. Смех у нее был просто очаровательный – не регот простолюдинки и не вымученное веселье профессиональной охотницы за кошельками, а очаровательный грудной смех…

– Увы, синьор… увы… Однако признайтесь же и вы… Я полчаса искала кого-то, кто бы представил меня вам… Оказалось, вас никто здесь не знает…

– Признаюсь. Вице-адмирал, князь Александр Воронцов.

– О… вы русский?

Я поклонился:

– И вы… вероятно, новый посол? Фон Граубе просто несносен…

– Синьора, я покинул действительную службу несколько лет назад. Сейчас я здесь с исключительно частным визитом. У меня есть некие дела… в Персии, в Тегеране. Здесь я ищу, с кем можно было бы их обсудить.

– Как интересно… Вы бывали в Тегеране… говорят, там такой ужас творился…

– Сударыня, больше года я справлял там обязанности наместника Его императорского Величества.

Говоря с очаровательной дамой, я смотрел все время ей в глаза. На Персию, на Тегеран, на мое имя она не среагировала. Но она что-то знает. Как я это понял? Да просто – ощущение такое. Это сложно объяснить, но осведомленный в чем-то человек ведет себя несколько иначе, чем неосведомленный. Как говорится, тайна изнутри распирает. Если уметь наблюдать, то можно это и увидеть…

– Я должна вас представить моему супругу. Просто обязана. Вы знаете его?

– Читал… – дипломатично ответил я.

– Он такой умный… Я уверена, вы найдете общий язык. Пойдемте же…

Баронесса с очаровательной непосредственностью, какую допускают только очень красивые женщины, взяла меня за руку и потащила сквозь толпу. Я про себя подумал, что решение не надевать бронежилет скрытого ношения было ошибкой. Если с террористом на приеме удалось разобраться, хотя бы временно, то от злобных взглядов со всех сторон мой пиджак на спине мог вспыхнуть. Интересно, почему в высшем свете столько злобы? Почему дамы, даже те, кто ищет себе богатого мецената, столь злобны? Неужели не понимают, что это отталкивает людей – и одновременно старит…

– Дорогой…

Барон оторвался от разговора. Вероятно, он и в самом деле очень умный – просто деньгами такую женщину не купить.

– Синьоры, позвольте представить – адмирал, князь Воронцов из России. Точнее… из Тегерана…

Барон среагировал. Не хотел этого показывать, но среагировал. Просто что-то мелькнуло в глазах… облегчение, что ли. Думаю, в его ботинке уже достаточно крови…

Барон первый протянул руку.

– Добро пожаловать в Италию, синьор.

Я пожал протянутую руку.

– Благодарю. Спешу заметить – вице-адмирал, к тому же в отставке. Мне ни к чему чужие звания…

– Основатель «Тумана», если не ошибаюсь…

Вот так так…

Я посмотрел на того, кто это сказал. На несколько лет моложе меня, в отличной физической форме, хорошо пошитый гражданский костюм. Чересчур короткая стрижка, бокал держит не правой рукой, а левой, и на левой же находятся часы. Почему-то я заметил, что люди обычно носят часы не на сильной, а на слабой руке – бывает и по-другому, но редко. Часы не совсем обычные – Panerai Radiomir, очень редкие, флорентийской фирмы, первой в мире выпустившей часы для боевых пловцов. Раньше в них вообще использовались радиоактивные материалы, причем такие, что в пятидесятом году все часы пришлось затапливать на глубине в свинцовом контейнере. Сейчас, конечно, такого нет, но это по-прежнему эксклюзив. Они внешне непритязательны – никаких элементов скелетона, нет ни даты, ни дня недели, крупные, светящиеся в темноте цифры. Но там механизм Rolex, лучший в часовом мире. И что-то мне подсказывало, что эти часы молодому человеку (хотя какому, на хрен, молодому) выдали бесплатно…