Чёрная сказка, или История одного королевства - Lars Gert Страница 26

Не все ему в том поверили, тогда разодрал он при всех на площади одежды на одной танцовщице, оставив её, в чём мать родила, и, пристыдив, с горечью произнёс:

— Вот, воистину женщина сия красива, хороша, желанна; упоительны её чресла и бёдра, восхитительны и аппетитны её груди. Но если смыть с этой модницы, этой мерзкой дьяволицы все благовония её, снять пёструю, цветастую одёжу — что от неё останется? Столь же прекрасной будет? Она пока что молода, не более того; красота и юность не одно и то же. О, блудница роковая! Бездарное, глупое, похотливое, приблудное существо; вот какова такая женщина. Кротости и скромности, смирению необходимо ей учиться ещё очень много вёсен! Спросите её, сколько будет три раза по три, и ничего она вам не ответит, ибо нечем ей думать. Она тупа, бестактна и глупа, и женщины будущего ей уподобятся, потому что на первое место, на пьедестал почёта они поместят эту вашу красоту. Итак, с красоты воду не пить. Подумайте, ибо если не внемлите моим речам сейчас, вас настигнет, постигнет, заполучит страшное и мерзкое будущее; такое будущее, о котором ныне умолчу, поскольку произносить противно.

Предостерегал, оберегал от искушений всевозможных ведьмак ещё долго. Оценили это люди, полюбили его и превозносили, уважали и провожали до калитки. Они даже захотели избрать пророка своим королём, но тот благородно отказался, ответив, что его удел совсем иной.

Так прошло сто лет, сто лет счастья и удачи, успехов и рая; однако, всё имеет свой финал, свой предел, и на смену веку золотому пришёл век другой. Сто лет благополучия сменились на сто лет одиночества, ибо пришёл к власти такой король, который не желал принимать наставлений ведьмака.

И тогда, ушёл странник в глубокий подвал и там жил. И соседями ему были мохноножки и трилохматы3, паучье и прочая разномастная, разношёрстная дрянь, ибо иного, более благородного зверья в пещерах не водилось, лишь всякое отродье. И стал он таким же отщепенцем, как и они. И проникся к людям злобою великой. Ему очень нравилось, когда люди хмурились и сердились, когда тужили-горевали, когда ссорились, спорили и ругались между собой; ему это доставляло огромнейшее удовольствие. Его наполняло от того, что кому-то становилось плохо. Точно вампир, он питался хорошим, оставляя им взамен дурное.

На ночь он закапывал себя в землю, днём ходил по кладбищу с вороном на плече и посохом в руке. Его не тянуло вверх — летать с птицами; его тянуло уйти глубоко под землю, искать клад какой-нибудь древней цивилизации.

Однажды изгнанник таки выглянул в просвет, и вышел на синелёт. И увидел, чем оборачивается так называемое равноправие — женщины больше тряслись над своим внешним видом, нежели над хозяйскою плитой. Все его труды пошли прахом, ибо с тех самых пор, как он был изгнан, народ более не внимал ни единому его слову, ни единому завету, ни единой просьбе, ни единой мольбе. Все увещевания — напрасны…

И посетил ведьмак одно поселение, и услыхал в одной избе какие-то стоны, ахи-вздохи. И заглянул внутрь, и догадался, что происходящая близость есть измена, ибо являлся ясновидцем.

— Ты неверна своему мужу! — Вскричал он, вздымая руки к небу и охая от увиденного. — Да лучше я тебя задушу, нежели он узнает о сём позоре. Сучка не восхочет — кобель не вскочит!

— Да что я такого делаю? — Непонимающим взором мигала паскуда, прикрывая свои прелести.

— Так узри же злодеяния свои! — Проклокотал ведьмак и свернул ей шею.

Любовник попытался было улизнуть, но не тут-то было!

— А ты, — Обратился к нему древний маг. — Разве не обручён ты с женой своей, разве нет у тебя семьи, детей? Да как тебе не стыдно?! Клятвоотступник, клятвопреступник, разве не давал ты клятвы пред образами святыми любить жену свою до конца дней своих, быть с ней и в радости и в горе? Ты должен, обязан лежать только со своей супругой! Да свершится над тобой мой праведный гнев и самосуд, ибо не убоялся ты кары небесной!

И занёс ведьмак карающую длань и иссёк мужчине его гадкое место, чтобы не смог он больше не к кому входить. Таково было его наказание, наказание уместное и справедливое.

«Женщина должна знать своё место, ибо она всего лишь женщина; мать, жена, хранительница домашнего очага», размышлял пророк, возвращаясь к себе в пещеру. «А мужчины-кормильцы должны сдерживать свои порывы и уметь удержаться от соблазна».

И вышел скиталец снова, и увидел, как один юноша пытается вспороть себе брюхо.

— Я не был нужен своему отцу; я нежданный. Я не знаю, что такое любовь, но я знаю, что такое недоедать и недосыпать. Люди сторонились меня и стеснялись; девушки обделили вниманием своим. — Жалобным голоском шептал он, но ведьмаку не составило большого труда услышать его.

— Тогда я тебе помогу! — Воскликнул изгнанник и, наклонившись, умертвил парня простым возложением рук.

«Увы, ему сие по судьбе; исправить невозможно», вздохнул ведьмак. «Зато в следующей жизни он будет великим человеком, и всё у него будет».

И шёл он в другой раз, по пыльной дороге глубокой осенью, и заприметил, как сидят работники, греются у костра и лыка не вяжут, а ведь время ещё детское, дневное.

— А чего это вы не работаете? Ещё не стемнело вроде. — Заметил он.

— А ты кто таков, чтоб мы пред тобой держали отчёт? — Приподнялись лентяи и слюнтяи.

— Я тот, кто я есть; такой я и есть. — Загадками отвечал им путник.

— Это не ответ, и работать мы не будем. — Говорили те пропойцы.

Разозлился, страшно рассердился странник и, схватив большую палку, стал дубасить ей этих негодяев.

— Иди, и работай! — Пнул он одного. — Иди, и работай! — Пнул он другого. — Иди, и работай! — Пнул он третьего. — Пьянь подзаборная…

И прогуливался как-то он снова, и увидел человека на скале перед пропастью.

— Чего же ты не прыгаешь? — Спросил ведьмак, подойдя ближе.

— Решимости не хватает. — Мрачно и угрюмо проворчал самоубивец.

— А не пробовал ли что-то исправить в своей жизни? Попросить прощения?

— Нет. — Отрезал упрямец.

— Что ж… На нет — и суда нет. — Согласился ведьмак и столкнул безумца с обрыва, ибо открылось ему, что у того в душе, и в чём повинен.

«Падающего — толкни», бормотал изгнанник, уходя. «Смелей надо быть, коли решился на такое; нечего сопли жевать да нюни пускать — как