Василий Головачёв - Ультиматум Страница 26

— Вы что? — негромко, но резко спросил он игроков, разгоряченных и злых. — Перегорели? Или сетка высоковата? Где стиль команды? Почему хроноимпульсы однообразны? Ведь они поймали ваш ритм хроноподачи, а вы продолжаете в пятисекундном ритме. Смените режим, играйте второй, третий варианты вперемежку, сбейте их с толку. Они не лучше вас, но тактику выбрали лучшую. Поняли? Иван, посиди отдохни, вместо тебя поиграет пока Сосновский.

— Замена в сборной команде Земли, — гулко возвестил голос судьи-информатора. — Вместо номера один — Ивана Погуляя продолжает игру номер девять — Януш Сосновский.

Иван сел рядом с тренером и вытянул ноги, вытирая полотенцем лицо и не глядя на товарищей, делавших вид, что ничего особенного не произошло. Тренер присмотрелся к его хмурой физиономии и хмыкнул.

— Устал?

— Не знаю, — помедлив, ответил Иван. — Что-то мешает играть, а вот что именно — не пойму.

Несколько минут молчали. Игра чуть-чуть выровнялась, но отрыв в очках был слишком велик, и надежда выиграть сет была призрачной.

— А ты попробуй сыграть выше своих возможностей, — тихо проговорил тренер. — На пределе! И перестань думать о возвращении. Я правильно тебя понял?

Иван вспыхнул. Тренер понимающе кивнул и сжал его плечо твердыми пальцами:

— Ты не первый мой гость из прошлого, Иван. В прошлогоднем чемпионате Союза планет у нас играл Виктор Афанасьев. Твой не только современник, но и земляк. Уходя, он сказал: «Теперь уверен, что проживу свой век не зря — я видел свою мечту, значит, работал и мечтал правильно».

— Я этого не отрицаю, — пробормотал Иван.

Второй сет сборная Земли тоже проиграла. Тренер выпустил Ивана на площадку только в третьей партии при ничейном счете, жаждущего борьбы и полного желания совершить невозможное.

О себе Иван уже не думал, сердце забилось ровно и сильно, исчезла скованность, пришло ощущение полета и сказочной удачи, тело словно потеряло вес и стало легко управляемым. Он сразу увидел игру, мгновения полета мяча растягивались для него в секунды, в течение которых он успевал прикинуть траекторию полета, подготовиться к приему первого мяча, найти партнера, принять мяч и выдать пас с точностью автомата.

Сначала он, играя в защите на второй линии, достал «мертвый» мяч, посланный нападающим соперником в угол площадки. Громадный зал ахнул и отозвался волной аплодисментов, но Иван их не слышал.

— Меняем темп, — сказал он Стану. — Максимум — третий вариант с переходом на второй при обычной перебежке в первой зоне.

Стан отмахнулся было, потом оглянулся на Ивана, словно не узнавая, и передал остальным игрокам:

— Ребята, играем третий с полупереходом, предельно!

И они заиграли.

Гвендолин из центра сразу выдал Ивану пас во вторую линию для джамп-темпа. Это был очень сложный для исполнения нападающих удар: Иван взвился в воздух, повернулся на лету на девяносто градусов, показав противнику левую руку в замахе и тем самым обманув блок, и с сухим звоном вбил мяч в центр площадки марсиан — при нанесении завершающего удара «перемещать» мяч во времени запрещалось. Зал зашумел и снова замер.

В третьем номере Иван вместе со Станом и пятым игроком провели великолепную скоростную трехходовую комбинацию «зеркало», причем ситуация осложнилась появлением мяча прошлой подачи, так что на площадке в своеобразной петле времени замкнулись сразу все семь игроков, в том числе и «засадный», и два мяча.

Сначала Иван принял подачу, вспомнил положение рук подающего игрока марсиан две секунды назад и переместился на место, куда, по его расчетам, должен был прийти посыл первой подачи. Стан в прыжке выполнил «юлу» — имитацию нападающего удара — и направил мяч вдоль сетки, а закончил комбинацию пятый игрок команды, чисто срезав мяч на взлете во втором номере. В то же время, когда этот мяч еще только летел вдоль сетки, Иван в падении достал второй мяч прошлой подачи. Гвендолин мягко, кончиками пальцев пропустил его за собой, и седьмой игрок, мрачноватый Кендзобуро, обманным ударом «сухой лист» отправил его со второго темпа в угол площадки соперника. Действие длилось не более трех секунд, мячи уже впечатались в площадку сборной Марса, а Иван, Кендзобуро, Стан и Гвендолин еще находились в воздухе.

Зал снова зашумел, выдохнул одновременно и замолчал до конца игры, словно боясь шумом аплодисментов нарушить таинство игры.

Иван нападал с любого номера, согласно смене вариантов, с задней линии, с центра. Он угадывал появление мяча в хронополе до десятых долей секунды, перепрыгивал и пробивал блок, доставал в защите такие мячи, которые лишь теоретически считались доставаемыми. Он блокировал нападающих в труднейшем исполнении аутконтроля — ловящим блоком, угадывал направление удара в четырех случаях из пяти.

Это была игра на вдохновение. Она зажгла остальных игроков команды, и они творили чудеса под стать Ивану, разыгрывая комбинации хладнокровно и уверенно, как на тренировке. Если играют команды, равные по классу, то именно такая игра, четкая, слаженная, когда партнеры понимают друг друга по жесту, по взгляду — мысленный контакт карался так же, как и техническая ошибка, потерей мяча, — когда все их движения подчиняются ритму и кажется, будто на площадке всего один игрок, чье многорукое тело перекрыло все поле, и мяч каждый раз натыкается на него, с удивительным постоянством отскакивая к согласующим игрокам-координаторам, такая игра только и может дать положительный результат. И земляне, проиграв первые два сета, выиграли остальные три.

Зал еще секунду немо дивился на освещенные квадраты игрового поля, на обнимавшихся игроков сборной Земли, а потом словно шторм обрушился на Дворец спорта.

— Спасибо! — сказал тренер с грустным восхищением, обнимая Ивана последним. — Мы не ошиблись в тебе, брат! Спасибо! Думаю, едва ли я когда-нибудь еще увижу такую игру. Лишь после такой отдачи ты имел право… — Он не договорил.

— Я понял, — кивнул Иван. — Лишь играя на пределе, я имел право увидеть то, что увидел.

В этот момент Иван любил всех, и возвращение домой уже не вызывало в нем отчаяния, несмотря на перспективу остаться в своем времени калекой на всю жизнь.

Его дружно оторвали от пола и подкинули в воздух.

На буфете часы пробили десять часов вечера.

Иван очнулся и поднял голову, не узнавая привычной обстановки. Он сидел на корточках на полу, в плавках, с полотенцем в руках. «Странно, — подумал он с недоумением, — странно, что я это помню! Они же должны были «ампутировать» в мозгу всю информацию о будущем. Забыли? Или все снова сводится к банальнейшему из объяснений — сон?!»

Иван встал, сделал шаг к двери, и… жаркая волна смятения хлынула в голову, путая мысли и чувства: он не хромал! Нога сгибалась свободно и легко, мышцы были полны силы и готовности к действию. Тот душевный подъем, который сопутствовал ему во время пребывания в далеком трехтысячном году, не покинул его. Значит, все это… случилось наяву?!

Он присел, пряча запылавшее лицо в ладонях, с минуту находился в этой позе, потом с криком подпрыгнул, достал головой потолок — дом был старый и потолки в нем высокие, — остановился и подумал: «А если они и в самом деле забыли? На радостях? Чего не бывает в жизни. Может быть, возвращением ведает тот же виомфант Даниил, а он всего-навсего робот, машина, взял да испортился… У меня же остались все знания и навыки спортсмена, который может родиться только через тысячу лет! И если я начну в своем времени проявлять эти чудовищные способности, я изменю реальность, говоря азимовским языком. Ну и влип! Никому ведь не скажешь, не пожалуешься и не посоветуешься… Что же делать?»

Иван снова подпрыгнул, вымещая на теле растерянность и злость, и в этот момент в комнату без стука вошла мать.

— Ваня! — прошептала она, схватившись рукой за горло. — Прости, что без разрешения, мне показалось… ты прыгал?! Ты уже не… что с тобой?

Иван обнял ее за плечи, привлек к себе.

— Все в порядке, мам, не пугайся. Я скрывал от тебя, боялся проговориться раньше времени… просто я тренировался, лечился, и… нога начала понемногу сгибаться.

Признание звучало фальшиво, но мать поверила.

Два дня Иван скрывал от всех свое физическое превосходство и мучительно размышлял, что делать дальше. Старые переживания, свойственные ему в «доисправленной» жизни, вернулись вновь, но теперь он решил их иначе: комплекс неполноценности превратился в комплекс превосходства и мучительное нежелание возвращаться к прежней жизни. Душа Ивана превратилась в ад, где добродетель боролась с низменными сторонами личности, и он все чаще ловил себя на успокаивающей мысли, что ничего плохого не случится, если он останется «суперменом», просто придется жить тихо и по возможности не проявлять своего превосходства. Омар Хайям со своими нравоучениями типа: