Дмитрий Хоменко - Единственный принцип - 2 Страница 27

Только один раз старик позволил себе заступить за эту черту. В тот вечер все располагало к откровенности: днем была провернута крупная сделка, вечером пошел заунывный осенний дождь, зудели больные суставы, а напротив сидели два важных морских офицера с военного галанийского корабля, один из которых к тому же позволил себе нелицеприятно высказаться о Вильштоке.

— Надеюсь, вы слышали о самом известном полководце короля Фердинанда графе Вильштоке? — задал привычный вопрос старик.

— А как же, — ухмыляясь, ответил галаниец. — Не каждый полководец погибает от рук наемного убийцы, посланного собственным королем.

— Вранье все это, — возразил ему старик, сильно разволновавшись и не зная, куда пристроить свои длинные руки. — Я участвовал в последнем сражении Генриха и знаю, как он погиб. В тот день мы, кстати, славно потрепали ваших соотечественников, не в обиду будь сказано.

Офицеры недовольно покосились в его сторону, но не рискнули ответить чем–нибудь дерзким и грубым. К тому же сам старик попытался смягчить сложившуюся ситуацию.

— Галанийцы всегда были отменными вояками. Я то уж знаю, о чем говорю. Но тот день принадлежал Генриху, поэтому у них не было шансов. Наверное, его судьба уже была предрешена, и Бог решил подарить ему смерть, достойную столь великого воина. Бог позволил ему уйти непобежденным.

— Да? А как же тогда сражение в Поморье? Или вы осмелитесь утверждать, что в нем победила армия Вильштока, а не наоборот? — попытался подловить его галаниец.

Старика подобное замечание ничуть не смутило. Наоборот, он как–то загадочно улыбнулся, а его руки наконец–то нашли себе применение, поднося к его губам кружку. Несколько смачных глотков, и старик продолжил беседу.

— Я не собираюсь утверждать, что в том сражении победила армия Вильштока, но никогда не соглашусь и с тем, что в нем Вильшток потерпел поражение.

— Это как? — высказал общее недоумение один из примкнувших слушателей.

— Еще перед битвой в нашем лагере бродили слухи, что все, о чем просил нашего командующего король Фердинанд, это не допустить армию Альфреда в его владения. Вот Генрих и выполнил его просьбу. А почему он не стал делать для своего сюзерена большего, я не знаю. Разное говорили, но в основном всякий бред. Одно могу сказать точно, — после Поморья Вильшток не собирался воевать. Он направлялся домой.

— Угу, а оказался почему–то аж в Билене, — снова ожили галанийцы.

— Я же говорю, — темная история. Думаю, что без женщины никак не обошлось. В таких делах это первейшая причина.

Замечания галанийских моряков стали раздражать завсегдатаев кабака, и в отместку они преднамеренно потребовали перейти к рассказу о биленском сражении, что старик с удовольствием и сделал.

— К тому времени Генриха загнали в угол. Точнее, он сам загнал себя, напав на Билен. Наверное, у него был какой–то расчет, но он не оправдался. В результате, дорога домой ему была заказана, а навстречу двигалась лучшая армия Галании. Многие на его месте опустили бы руки, но только не Вильшток. Он решил сражаться до конца и надеяться на чудо. Даже в столь сложном положении граф не потерял самообладания и придумал для противника очередную ловушку, на которые он всегда был мастером. Несколько дней в Билен свозились запасы продовольствия и оружия с разных концов княжества. Одновременно с утра до позднего вечера велись работы по укреплению крепостных стен. Делалось все столь основательно, что даже мы, его верные солдаты, не сомневались в том, что Генрих собирается отсидеться за городскими стенами. Что уж говорить о враге, которому обо всех этих приготовлениях было хорошо известно от многочисленных шпионов. Вот он и устремился что есть духу к городу, чтобы не дать Вильштоку завершить подготовку к осаде. Галанийская армия подошла к Билену поздним вечером и, наверное, от усталости после длительного перехода отложила укрепление лагеря до утра. Вот только утром укреплять лагерь было уже некому. Поздней ночью Генрих без лишнего шума вывел свою армию за городские ворота и напал на крепко спящий вражеский лагерь. Это была знатная резня, скажу я вам. Это не какая–то там шахматная партия с применением артиллерии и всякой там кавалерии. Тут каждый сражался за себя, за свою собственную жизнь. И цена собственной жизни измерялась смертью, — чем больше врагов пало от твоих рук, тем выше твои шансы самому остаться в живых. Наверное, Генрих понимал это лучше остальных, потому и лез в самое пекло. Дошло до того, что он в одиночку бросился вдогонку за галанийскими генералами, дружно покинувшими место кровавой бойни. Во всеобщей свалке только я и увидел его и, схватив первого попавшегося коня, помчался следом за своим командующим. Тут то меня и настигла шальная пуля. Так что ничем помочь ему я не смог, да и что могли сделать два человека против нескольких десятков опытных офицеров. Последнее, что я видел перед тем как потерять сознание, это то, как они всей гурьбой набросились на Генриха. Потом я уже узнал, что его тело так и не нашли. Наверное, галанийцы не сочли удобным бахвалиться подобным подвигом, особенно, если предположить, что Вильшток не одного из них забрал с собой на тот свет.

Погрузившись в воспоминания, старик не заметил, как один из офицеров бросил многозначительный взгляд на своего товарища и стал с нетерпением дожидаться возможности вставить свое замечание.

— Никто из высших офицеров в ту ночь не погиб, — сказал он, когда старик взял небольшую паузу, и, цинично ухмыляясь, добавил. — А тело Вильштока нашли, с пулей в затылке.

— Откуда вам знать, как все было? — после некоторого замешательства поинтересовался у него рассказчик.

— Одним из тех офицеров был мой близкий родственник, — ответил тот.

После некоторых раздумий, старик изобразил на своем лице усталость и тяжело вздыхая, встал из–за стола.

— Приятно было пообщаться, господа. Надеюсь еще когда–нибудь увидеть вас в наших краях. Если вам понадобиться надежное оружие, обращайтесь ко мне. Спросите Лучо, — меня здесь каждая собака знает. А сейчас мне пора, — сказал на прощанье старик и, позабыв о своих болячках, быстро покинул заведение.

Домой Лучо уже не вернулся. Через пару недель по чужой воле и по собственной глупости он снова оказался в Европе, чтобы предстать перед самыми важными в своей жизни слушателями. Тринадцать монархов сидели полукругом напротив него и по очереди задавали вопросы, на которые Лучо, не задумываясь, давал правдивые ответы. Даже об убийстве Генриха он рассказал в мельчайших подробностях, не забыв, правда, свалить всю вину на свою проклятую алчность и подлеца Захария. Только вопрос о реликвиях вызвал у него поначалу недоумение, но потом он вспомнил свою последнюю встречу с бывшим монахом и догадался, о чем идет речь. С этого момента Лучо, ощутив важность вопроса, начал торговаться за свою жизнь. Он стал преднамеренно путаться в словах, одновременно давая понять, что при определенных обстоятельствах ясность мысли может снова вернуться к нему. Но никаких обещаний Лучо не дождался и вынужден был выложить все, что знал, безвозмездно, утешая себя тем, что таким образом мстит Захарию за доставленные на старости лет неприятности.

И все же, его искренность не осталась неоцененной. Лучо не пытали, не томили в сыром подземелье, не мучили голодом и жаждой. Ему просто выстрелили в затылок, точно так же, как когда–то выстрелил он сам.

После этого тринадцать правителей больших и малых государств, все вместе превращавшиеся в равноправных сенаторов ордена Ормуса, еще долго обсуждали услышанное. Было сказано много слов о Генрихе, выдвинуто множество предположений по поводу таинственного Захария, но так и не было принято решения, как распорядиться полученными сведениями. Все сводилось к тому, что нужно искать Захария, но вслух никто эту мысль не высказал, ограничившись намеками в сторону хранителя спасенной реликвии, светящейся пирамиды. Но тот вообще молчал, погрузившись в тяжелые раздумья. Только немного позже, оставшись наедине с Посредником, хранитель счел возможным высказать вслух все, что его тревожило.

— Сегодня у меня неплохо получалось читать чужие мысли. Достаточно было встретиться взглядом с кем–то из сенаторов, чтобы понять, о чем он думает.

— И о чем же они думали? — поинтересовался его собеседник, заранее предвкушая ответ.

Хранитель уловил ироничные нотки в его голосе и бросил на развалившегося в массивном кресле толстяка недобрый взгляд. Но этим его недовольство и ограничилось.

— Половина из них не сомневается, что я каким–то образом связан с этим загадочным Захарием, и все эти годы скрывал от них правду. Остальные не столь категоричны, но, пожалуй, считают, что если бы я не заварил всю эту кашу с Вильштоком, реликвии не достались бы какому–то проходимцу. Соответственно, я и должен сделать все, чтобы их вернуть.